Карательный отряд имел довольно грозный вид. Шашки при ходьбе бряцали, каблуки хромовых сапог четко печатали шаг, шпоры позванивали, касаясь мостовой. Время от времени тот или иной казак звонко щелкал нагайкой, а затем засовывал ее за голенище. Не хватало только песни «Любо, братцы, любо…». Но казаки были настроены решительно, и им было не до песен.
Перед выходом Костя вкратце обрисовал ситуацию. Он сообщил: неизвестно откуда явившегося смутьяна, который выдает себя за чудотворца, необходимо арестовать и должным образом наказать.
– Вы же видите, к чему дело идет, – толковал он станичникам. – К полной деморализации. (Костя любил громкие, «умные» слова.) Вторую неделю этот урод трется в нашем городе, а что в результате? В божьем храме он шороху навел, Огурца в больничку уложил, а главное, алкаши подняли головы. Ходят по улицам и права качают. Надо этой анархии положить конец!
Казачки, соглашаясь, качали головами. В настоящий момент они были готовы перепороть хоть весь город.
Среди публики, составившей карательный отряд, находился и уже упоминавшийся на страницах этой книги несчастный отец Гена Соколов. Прошло три дня с тех пор, как он похоронил сына, и теперь пребывал в состоянии несвойственного ему горестного отупения. Гена даже не ожидал, что будет так тяжело переживать смерть малолетнего Славы. Посиневшее личико ребенка не переставало возникать в памяти. Дома творилось черт знает что. Жена Света непрерывно плакала. Ненаглядная теща Гены, Анна Григорьевна, ревела в голос, рвала на голове волосы, обвиняя в смерти внука то себя, то соседскую девчонку, то городскую медицину, а то и придурковатого чудотворца, который и вовсе был ни при чем. Атмосфера оказалась настолько угнетающей, что Гена старался как можно меньше бывать дома. В казаки он записался года два назад. До сих пор к своим обязанностям относился с прохладцей, но в последние дни буквально дневал и ночевал в управе. В душе он поклялся отомстить за смерть Славы. Кому? Он не знал точно. Но больше всего в данный момент ненавидел этого патлатого урода в замызганном джинсовом костюмчике. Он вспоминал убогую горницу в доме Картошкиных, мертвого сына, лежащего на столе в ярком конусе электрического света, свои жалкие попытки всунуть в руку чудотворца деньги, и его передергивало от омерзения. Послушал дуру-тещу, побежал к этим уродам… Тьфу!
Теперь представилась возможность сквитать счеты. И Гена заранее торжествовал.
Двигавшаяся к дому Картошкиных группа захвата привлекала внимание прохожих. Народ, уже зная, что власть в городе перешла в руки казаков, и прочитав первый приказ (указ), радовался и страшился одновременно. Радовались обыватели тому обстоятельству, что наконец-то ими будет править «твердая рука и строгий глаз», а страшился народ телесных наказаний, поскольку мыши, крысы и тараканы имелись в каждом доме. Сейчас население Верхнеоральска, взирая на лихих ребят, шедших посреди улицы, гадало, куда это они направились? Уж не пороть ли первую жертву?
Казаки в окружении зевак подошли к дому Картошкиных.
– Здесь? – спросил Костя.
Соратники закивали.
– Иди, вызови его! – скомандовал он Гене.
Тот бросился в дом и скоро вышел, ведя за руку Шурика. Следом высыпали и другие обитатели дома. В настоящий момент это были мамаша Картошкина, Толик и близнецы Сохацкие. Дашу Плацекину отцу кое-как удалось увести домой, а Иван, ввиду тесноты у Картошкиных, обитал в гостеприимном доме отца Владимира.
– Вот он, этот человек, – объявил Гена.
– В чем дело? – спокойно спросил Шурик.
– Ты народ мутишь?! – грозно спросил Костя.
– В каком смысле?
– Сам знаешь, в каком! Давай собирайся…
– Куда это?
– А туда!.. На суд и расправу!
– Я вас не понимаю.
– Ничего, скоро поймешь. Хватай его, ребята.
Казаки бросились к Шурику, вмиг скрутили ему руки и поволокли со двора.
– Эй, вы чего делаете?! – закричал Толик Картошкин. – Отпустите его сейчас же! – И он бросился на выручку. Близнецы, которые всегда были не прочь подраться, кинулись следом.
– Ах вы, алкашня! – вскричал Костя. – А ну-ка, ребята, всыпьте им!
«Ребята» немедля выхватили из-за голенищ сапог свой плеточки, и дело закипело. Получив по крепкой плюхе, Толик и близнецы тут же поняли: голыми руками против нагаек драться несподручно. Они повыдергивали из изгороди колы, и теперь соотношение сил несколько изменилось. Свист плеток перемежался глухими ударами дубин, и все это сопровождалось воплями и стонами. Однако постепенно численное преимущество казаков начало сказываться. Оборонявшихся удалось разделить и оттеснить к стенам дома и к сараю. Толик сражался как лев. Кол мелькал в его руках подобно цирковой булаве в руках жонглера. Однако казаки не спешили бросаться под грозное оружие. Один из них, а именно Гена, незаметно подкрался сзади и треснул рукояткой нагайки, внутрь которой был залит свинец, Толику по темени. Боец покачнулся. В этот миг на него бросились остальные, прижали к земле и вывернули руки. С близнецами покончить оказалось уже проще. Увидев, что предводитель пал, они побросали свое оружие и подняли руки. Сохацким всыпали по паре горячих и отпустили. Сопротивление было подавлено.
Пока несколько потрепанные казаки собирали с поля боя предметы формы и амуниции, мамаша Картошкина, доселе молча созерцавшая битву, подошла к атаману.
– Ты чего затеял, Костя? – поинтересовалась она спокойно.
– Или приказа не читала! – веско ответствовал атаман, он же городской голова.
– Не читала я твоего приказа, – чуть повысив тон, отозвалась мамаша, – и читать не собираюсь. Ты мне ответь, по какому праву врываешься в частное владение и учиняешь погром? По какому праву отметелили моего сынка? И, наконец, по какому праву схватили этого человека?! – И она указала на Шурика, которого крепко держали за руки двое опричников.
– Я теперь в городе главный, – гордо ответствовал Костя. – Что хочу, то и делаю! А этого… – он тоже ткнул пальцем в Шурика, – будем судить.
– За что же, интересно?
– За нарушение общественного порядка, подстрекательские речи и нанесение тяжких телесных повреждений.
– Каких повреждений? Кому?..
– А тому! Огурцу, например. И попу…
– Огурца его шофер ткнул.
– А кто приказал?
– Не было никакого приказа.
– Разберемся. – Произнеся это сакраментальное слово, Костя обозначил свой истинный статус. А мамаша Картошкина тут же его озвучила:
– Держиморда! – отчетливо произнесла она. – Дорвался до власти, «народный избранник»! Посыплются теперь зубы выбитые…
И действительно. Сколько тайного смысла заложено в слове «разберемся». Вроде хорошее оно. Свидетельствует о благих намерениях. А у того, кому оно сказано, рождает надежду. Человек, взывающий к справедливости, получает некое неопределенное заверение, что она, справедливость эта, рано или поздно восторжествует. И вот, сидя в вонючей, темной камере, он повторяет про себя: «разберутся, наверное, разберутся». Но, увы. Разбирательство обычно надолго затягивается, а иной раз и вовсе приходит через много лет, когда уже и человека того на свете нет. Тогда говорят: «Реабилитирован… посмертно!» И родственники, возможно, немного поплакав, начинают повторять не без гордости: «нашего-то бедолагу оправдали. Написали: «Невинно пострадал. Жертва режима». Разобрались, одним словом…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
