- Не твое дело! - буркнул Петр, чувствуя правоту художника. - Пей и закусывай! И из комнаты ни на шаг!
Виктор в отчаянии поднял глаза вверх: Таня, милая, выручай! Научи, помоги, что же делать? Хорошо еще, что Оксана занята с Анютой и мальчишками и не будет очень беспокоиться за дочку. Знает, что та с отцом.
Облачко металось в смятении, не зная, что предпринять. Таня-маленькая сидела молча и спокойно, изредка косясь на приставленный к горлу нож. Стойкий оловянный солдатик. Зазвонил телефон.
- Не подходи! - истерически завизжал Петр. - Не бери трубку, прирежу!
- Да я и не собирался, ты что! - успокаивающе сказал Виктор. - На хрен мне все телефоны! Я вообще давно уже в театре, заметь! На улице Чехова.
Петр немного повертелся и на время успокоился. Телефон умолк.
- У тебя нет машины, Петр? - спросил Виктор, снова закуривая.
- Нет, - удивленно отозвался тот. - А на кой она мне?
- А ты русский?
- Русский, - ошеломленно ответил Петр. - Ты чего пристаешь?
- До утра далеко, поговорить охота, - объяснил Крашенинников. - "А какой же русский не любит быстрой езды..." По-моему, ты ее тоже любишь.
Петр неловко потоптался на месте.
- Заткнись, а? - попросил он. - Добром прошу!
- Не хочешь разговаривать - не надо, - согласился Виктор. - Стой себе пень пнем. Я с Таней говорить буду, - и он протянул вверх руку. - Танюша, я не успел тебе рассказать: я ведь родился и вырос в Киеве, где "чуден Днепр..." Ну, Петро об этом тоже, конечно, не читал. И от всех своих печалей и неудач всегда уезжал потом именно туда. Там рвется вверх гордо закинутой головой Андреевская церковь, капризная, надменная, сине-белая. Во Владимирском соборе весело протягивает навстречу пухлую руку в перевязочках васнецовский малыш Христос, такой непохожий на всех младенцев Христосов и такой похожий на всех младенцев. А Кирилловскую церковь расписывал Врубель. На бульваре Леси Украинки шуршат и бросаются под троллейбусы листья, с печальным шорохом погибая под толстыми шинами. А Владимир держит крест над Днепром... И смотрит на город Лавра. Но нынче, Танюша, мне уже некуда спасаться бегством от своих разочарований - Киев не больно гостеприимен к бывшим горожанам и видеть их вовсе не рвется. И кто теперь утолит мои печали?
Виктор мельком взглянул на Петра и провел рукой по волосам. Тот внимательно слушал так же, как и дочка.
- Слышу вот по утрам "Несе Галя воду" и грущу. Я, может, и на Оксане-то женился из-за одного ее имени!
Идиот! Не нужно было при дочке! Ну ладно, уже большая, поймет! А на нет - и суда нет...
- Раньше у тебя существовала совсем иная версия, - заметила Таня.
- Правильно говоришь, - вздохнул Виктор и снова мельком взглянул на Петра и Танюшу: они оба, кажется, увлеклись его разглагольствованиями. - Но ведь я лицедей! Ты знаешь разницу между лицедейством и артистизмом? Чему вас только учили во ВГИКе! Лицедей - это попросту притворщик, а настоящий артист притворяться не умеет, зато он может свободно отпустить свою душу на один вечер прогуляться на ближайшую дискотеку и пригласить на время другую! Пока идет спектакль.
- Что ты врешь? - пробормотал Петр.
- Это правда, - опять вздохнул Крашенинников. - В театр с любимой не ходишь? А не дурно бы! Клевая мыслишка. В другой раз пойдем с нами вместе, Танюша знает, что лучше смотреть.
Дочка серьезно кивнула. Нож потихоньку отклонялся от ее шеи.
- Впрочем, театр, - это теперь не шибко актуально, - продолжал Виктор. - Я тут недавно попытался кое-какие книги продать, деньги были нужны. Дохлый номер, не взяли! В буке объяснили, что спроса на книги больше нет, духовные ценности похерили, победу одержали материальные. Выпьем, Петр?
Петр отрицательно покачал головой.
- Ну, дело твое! И почему тебе водяра не в кайф? - Виктор налил себе. - Жизнь изменилась, Танюша, вчистую... Хотя народ по-прежнему безмолвствует. Он всегда безмолвствует, и это не ремарка, а лозунг, девиз, целая программа. У каждого из нас есть своя собственная, а есть и одна общая, единая. У тебя, Петр, какая?
Петр снова растерялся.
- Иди ты! - буркнул он. - Мелешь чего-то! Сам не понимаешь!
- Окстись, Петя! Как это не понимаю? - Виктор отпил из стакана. - Этого быть не может, потому что этого не может быть! Так сколько нынче у телевизора программ?
Петр взглянул исподлобья.
- Тоже не интересуешься? А зря! И по каждой - реклама! Это что-то! И мы все ее ждем-с! Завлекательно: Юля хвалится перед совсем не просто Марией то ли юбчонкой, то ли шортиками, бабочки летают, "Орбит" без сахара посасывают, а по "Маяку" "Мотор поет как Паваротти, когда туда пивка нальете"! Удивляюсь, как это великий тенор не подал в суд! За мной бы не заржавело! А бедный Владимир Владимирович? По милости рекламы он чуть не каждое утро достает из широких штанин билет Сергея Мавроди! Я даже заслушался: мало ли что еще из штанин можно доставать! Прости, доченька, я слишком увлекся! С грамотностью просто кранты. То слышу: "А мы что, опять в телевизоре?", то "Леня, Леня, Леонид с телевизора глядит..." На "ящик" залез, что ли? Недавно я в метро чуть в тоннель на полном ходу не выпрыгнул: вошь на бомже увидел. А Татка в вагоне встретила блоху. Но это цветочки. Мои шибко образовавшиеся пацаны без конца номера откалывают: они собираются жить в свободной стихии рынка. Картавый на все согласные русского алфавита Петька сообщил на днях, что он во дворе лепит пиложки из снега и плодает их по доллалу за штуку. Я был ошарашен. Дороговато что-то, говорю, сыночек, один пирожок - и доллар! А он объяснил мне, ничего не секущему в рыночной экономике, что Ванька пледлагал плосить два! Стало быть, Ванька будет бизнесменом рангом повыше.
Обе Тани разом засмеялись. Петр хмыкнул.
- А уж сказки рассказывают! - продолжал с воодушевлением Виктор. - Вот, например, Иван-царевич или Иван-дурак, что, в сущности, одно и то же, после бесполезных поисков Василисы-прекрасной или другой не менее чудесной мадамы в результате происков врагов попадает к Бабе-Яге. И выясняются потрясающие подробности: Баба-Яга, оказывается, доброго молодца кормит и поит, а сама ничего не пьет. - И молока не пьешь? - в изумлении допрашивает Иван-царевич Петькиными устами. - И кефила "Данон"? И чая "Дилма"? И сока апельсинового? И фанты? И пепси-колы? Здесь изумление достигает наивысшего предела. Я ждал, доберется он до пива и водчонки или нет. Не дождался. Ну, это придет попозже.
- Непременно! - отозвалась Таня-большая.
Петр снова хмыкнул.
- Я хочу в туалет! - решительно, без обиняков, заявила Танюша и скосила глаза на Петра. - Как вы на это смотрите?
Виктор застыл от неожиданности, ладони стали мокрыми и холодными.
- Таня, я тебя умоляю, - прошептал он. - Что ты еще выдумываешь...
- Почему я выдумываю, папа? - возмутилась Таня. - Вот странно! Я правда туда давно хочу! А мама меня учила, что терпеть очень вредно, потом я не смогу рожать! Вам бы хотелось, чтобы ваша дочка не смогла рожать и у вас никогда не было бы внуков?
Она сурово покосилась на Петра. Непредусмотренный выпад окончательно смутил его. Он явно не знал, что отвечать и на что решиться.
- У вас есть дочка? - строго продолжала Танюша.
- Нет, - неуверенно ответил он. - Пока нету...
- Ну, значит, будет, - безапелляционно заверила его Таня. - Кстати, вы тоже можете захотеть в туалет, до утра далеко. Это перед кухней налево. Мы как, пойдем туда вместе или вы мне позволите прогуляться одной?
Она была истинной дочерью своего отца. Виктор снова напрягся, приготовившись к самым худшим неожиданностям. Петр смущенно мялся. Девочка явно поставила его в тупик.
Танюша, милая... А она вдруг спокойно встала и отвела от себя руку с ножом. Виктор сориентировался мгновенно. Метко пущенная табуретка сбила Петра с ног, остальное было делом техники: Виктор перемахнул через стол, выбил нож и крепко стиснул два худых костлявых запястья. Таня взяла со стола пустую бутылку и разбила ее о голову Петра.
- Это лишнее, Танечка, - пробормотал Виктор. - Мы так можем его убить...
- Ничего, - безмятежно отозвалась дочь. - Ты все равно уже кого-то убил. Теперь будем сообщниками. Смотри, ему даже ничего не сделалось!
Действительно, Петру снова повезло: бутылка выскользнула из детской слабой и дрожавшей от всего пережитого руки и задела его только краем, оставив на лбу едва заметный красноватый след от удара.
- Таня, веревку! - крикнул Виктор, и дочка метнулась на кухню.
Петр лежал тихо, не рвался, не орал и позволил себя связать, не проронив ни звука. Виктор поднялся с пола, отряхнул руки и, подтолкнув сантехника ногой к стене, посоветовал:
- Теперь спи, дружок! До утра! А мы с Таней пойдем в театр. Как договаривались. И все дела!
- Ну что ты, папа! - укоризненно сказала Таня и отщипнула кусок пирога. - Очень вкусно! Это тетя Тата принесла? Я ведь тебе уже объяснила: после третьего звонка в театр не пускают.
- Ах да, совсем забыл! Старый становлюсь, Танюша, бестолковый... - виновато сказал Виктор. - Тогда ложись спать. Мамы все равно до утра дома не будет. Сейчас я позвоню Анюте и предупрежу, что ты не придешь.
