— Да, но тут было много и других людей. Я видела, как сын лорда Седжвика зашел, чтобы прилечь, у него спина разболелась, и я спросила, не принести ли воды, он поблагодарил, но отказался. Потом жена доктора накладывала пластырь на порезанный палец миссис Куллен и…
— Седжвики были на ярмарке? — спросил Ратлидж, хотя уже знал, что были. Кажется, у миссис Билинг была феноменальная память.
— В Остерли нет своего лорда, — объяснила она, — хотя есть несколько семей с благородной кровью, Гриффиты, Куллены, но у них нет титула. В праздники такие семьи стараются быть с народом, так и должно быть. У Седжвиков деньги новые, но они есть, а у других нет. Артур хотя и страдает от боли, но тоже приходит. Он был на празднике у церкви и потом на похоронах Герберта Бейкера.
— Они были на похоронах Бейкера? — Ратлиджу эта говорливая женщина дала больше информации за четверть часа, чем остальные за все дни, вместе взятые.
— Разумеется. Герберт Бейкер был кучером его отца, а потом возил жену Артура на автомобиле.
Ратлидж повернулся к миссис Уайнер:
— Если вас не затруднит, не нальете мне чаю?
Ей не нравилось подавать ему на кухне. Но он напрасно надеялся узнать еще что-нибудь. Последовавшие четверть часа прошли почти впустую.
Кажется, источник иссяк, и миссис Билинг больше не могла сообщить ничего интересного, за исключением своего мнения, почему Герберт пригласил на исповедь сразу двух священников.
— Когда ты стар, начинаешь много думать о прошлом, — сказала она со знанием дела, потому что сама была старой, — просыпаешься ночами и думаешь, что уже не вернуть и что еще надо сделать, и в темноте, ночью, все кажется печальнее, страшнее, и это в конце концов не приводит ни к чему хорошему, и ты жалеешь о том, что ничего уже нельзя поправить. Я тоже часто думаю, что сделала не так, кого обидела. По ночам, когда ноют мои старые кости и невозможно уснуть, я так начинаю тревожиться, что готова поклониться тем страшным идолам, которых лорд держит в саду, лишь бы они прояснили мои мысли и подсказали выход.
Свидетели Времени.
— Но что такого страшного мог совершить Герберт, что позвал двух священников?
— Говорят, когда он привез жену Артура, она отправилась в магазин обговорить якобы детали празднования дня рождения, а он не стал ждать, а пошел в паб и выпил. А она, оказывается, и не собиралась в магазин — пошла на станцию и уехала в Лондон первым же поездом. Никто не знал, где она, пока не утонул тот корабль и бедняжку нашли в списке пассажиров.
Вот это было интересно. На Герберте, который так гордился своей верностью, висела вина. Хотя его посещение паба не изменило бы событий, он винил себя.
Если бы я был там… Если бы я не выпил… Если бы я честно выполнил долг и так далее…
И это лежало на совести Герберта таким тяжелым грузом, что он позвал для прощения греха сразу двух священников?
Глава 14
Ратлидж ехал обратно в гостиницу, думая о смерти Герберта Бейкера и исчезнувшей фотографии. На Уотер-стрит пришлось затормозить — впереди двигалась телега с огромным возом сена.
Может быть, фотографию забрал с собой убийца? И это объясняет разгром на письменном столе отца Джеймса. Но для чего Уолшу или его сообщнику понадобилась эта фотография? Откуда им было знать о ее существовании, и какую ценность она могла представлять? А если имела ценность, почему священник оставил ее мисс Трент?
Почему внес дополнение в завещание, когда он просто мог отдать ей фотографию при встрече? Или передать адвокату? Зачем такой формальный подход, причем отец Джеймс настаивал, чтобы эти формальности были строго соблюдены?
Телега с возом сена стала поворачивать на Галл-стрит, в направлении Шермана, но застряла, и сразу же рядом оказались вездесущие мальчишки, они весело кричали что-то вознице, в то время как сильные норфолкские лошади, упрямо наклонив головы, пытались справиться с препятствием.
Пока Ратлидж ждал, у него резко, без всякого предупреждения возникла острая дискуссия с Хэмишем. Тема спора не имела отношения к разговору на кухне в доме отца Джеймса. Хэмиш буквально набросился на Ратлиджа с обвинениями.
«Не понимаю, почему ты так стараешься найти доказательства того, что инспектор Блевинс ошибается? А если этот Силач все-таки убил священника? Когда ты покинешь этот город, раны, которые ты тут разбередил, не заживут еще долго. Это жестоко, просто из своей прихоти начинать раскапывать людские тайны. Ты решил, что исповедь Герберта Бейкера является ключом к раскрытию преступления, но ведь старая женщина объяснила тебе, что ничего особенного не стояло за его признанием».
Оставалось много вопросов к Уолшу. Если он убил священника, это вряд ли имело отношение к приходской кассе. Ратлидж был готов поставить на кон свой месячный оклад в пользу этого предположения. Попросить через голову Блевинса военный комиссариат дать сведения о военном прошлом Уолша не представлялось возможным. А сделать это следовало.
«Не понимаю, почему ты вцепился в эту фотографию».
— Это работа полицейского — перебрать все возможные версии.
«И когда версия с фотографией закончится тупиком, ты вернешься в Лондон?»
Ратлидж промолчал. Телега завернула, наконец, за угол. Мальчишки побежали следом, их смех звенел в воздухе, как серебряные колокольчики, они надеялись, что телега перевернется. Ратлидж смотрел на них и пытался загнать голос Хэмиша обратно в глубину своего мозга.
Но Хэмиша сегодня было нелегко заставить замолчать.
«Хотя ты не хочешь признавать это, причина в том, что ты продолжаешь бежать от себя. Не мог найти покоя ни в доме сестры, ни в своем собственном, ни потом в Ярде. Ты и Норфолк не хочешь покидать, потому что тебе некуда ехать. Ты боишься еще потому, что в госпитале у тебя неожиданно возникло желание жить…»
Ратлидж ответил угрюмо:
— В меня стреляли и раньше.
«Это разные вещи. Те раны можно было залечить повязкой в медпункте или стаканом виски. А эта оставляет боль другого рода. Почему ты так боишься жить нормальной жизнью?»
Ратлидж вдруг понял, что телега давно проехала и уже исчезла из вида, а он продолжает стоять на месте. Он поспешно проехал перекресток, свернул в тихий переулок и поставил автомобиль на ручной тормоз, после чего принялся энергично растирать лицо руками, как будто стирая воспоминания.
Это было его тайной, которую он пытался скрыть от Хэмиша, но шотландец глубоко проникал в его мысли и отыскал ее.
По правде говоря, это мало имело отношения к Шотландии.
В ночь, когда предстояла вторая операция, он услышал, как доктора говорили Франс, что у него мало шансов выжить, что он может умереть на операционном столе. Он в тот момент уже находился под действием снотворного и слышал их как через вату. Франс: «Он не может меня покинуть, он не сделает этого».
Потом над ним, как из тумана, возникла чья-то голова, человек склонился над ним, взял его за руку и заговорил проникновенно:
— Тебе нечего бояться, сынок. Конечно, все возможно, но, если ты попросишь Его, скажешь, что хочешь жить, Он послушает. — Голос с южным мягким акцентом звучал так убедительно и успокаивающе.
После этого Ратлидж канул в темноту, и боли не было, только покой. Прошло много часов, прежде чем он очнулся, боль была ужасной, еще хуже, чем до этого.
Он удивился, что жив. И ужаснулся, что готов был умолять и молиться, чтобы выжить, хотя не имел права на жизнь… Никакого.
Некоторое время спустя Франс привела к нему маленького священника. Доктора, как понял потом Ратлидж, послали за ним, чтобы в том случае, если он умрет, утешить сестру. Мистер Кроссон оказался вполне земным в свете дня, не видением и не сном, а прямодушным и проницательным священником. Глядя на Ратлиджа пронзительными голубыми глазами, он сказал:
— Ну, мистер Ратлидж. Я рад, что вы снова с нами.
Но слова пастора не утешили, как должны были, а потрясли Ратлиджа до глубины души, как и признаки бессонных ночей на измученном лице Франс. Он был смущен, потому что до этого вся его энергия была направлена на то, чтобы умереть, и он не был готов к тому, чтобы жить снова.
«Я прав? — добивал его Хэмиш. — Ты лежал в госпитале и прятал голову в песок, потом вернулся на службу и снова прятал голову в песок. И остаешься в Норфолке, чтобы делать то же самое».
— Что ты от меня хочешь? — устало спросил Ратлидж, слушая далекие крики чаек с моря, они отвлекали его. — Ты же знаешь, что Блевинс обязан досконально изучить дело, все разложить по полочкам, прежде чем подтвердить виновность Уолша.
«О да, у тебя целая программа для тренировки местной полиции».
Ратлидж потерял терпение.
Но Хэмиш опередил его ответ:
«Ты прекрасно разбираешься в людях. А себя понять не можешь? Ты думаешь, я хочу твоей смерти? Нет, как та женщина, Коннот, не хотела смерти священника. И я не хочу, чтобы ты умер. Нет, пока не будешь готов. Во Франции тебя не забрал к себе Бог и здесь не хочет пока забирать».
