Только бы не опозориться! Не надо думать о том, что будет ночью, ночь еще не скоро.
Просто слишком много людей. Слишком много незнакомых лиц, слишком яркий свет – разноцветные фонари слепят глаза, и все эти звуки – разговоры, музыка. Запахи еды, дыма из курильницы, теплого саке, мужских тел и благовоний от ее собственного тела.
Танец подарил привычное успокоение. Она скользнула в него, как в теплую воду. Мир поблек, осталась лишь музыка и Мия. Служение во славу Амэ-но удзумэ, медитация, полет…
Мия пришла в себя под хлопки и одобрительные выкрики. Низко поклонилась и села за особый столик к прочим майко. На их лицах она заметила тень беспокойства, которое испытывала сама. Даже самоуверенная обычно Кумико выглядела взволнованной и несчастной.
Торги начались как-то буднично. Госпожа Хасу называла имя майко, а мужчины соревновались, пытаясь превзойти друг друга в щедрости. Время от времени по сигналу госпожи Оикавы то одна, то другая воспитанница вставала, чтобы подлить саке гостям, и спор за право первой ночи разгорался с новой силой.
Цены взлетали все выше, но высокородные самураи не желали отступать. Девочек было всего восемь, мужчин почти втрое больше, а это означало, что большинству из гостей придется провести ночь с обычной гейшей или отправиться домой ни с чем.
Мия уставилась на веточку сакуры, лежащую перед ней на столе. Когда ее купят, она должна будет подойти и вручить ее самураю, который станет ее первым мужчиной. Бледно-розовые лепестки еще не успели увянуть, и на свежем срезе блестела капелька влаги.
Такая же ветка лежала перед каждой девушкой. Ветка сакуры, дар невинности…
Испуганно охнула Ичиго рядом. Встала – белая, с широко распахнутыми глазами, сжимая в руке цветок. И медленно, словно против воли, направилась к сидевшему за ближайшим столиком самураю.
Он был некрасив – рябое, как перепелиное яйцо, лицо, гладковыбритый лоб и затылок чуть поблескивали, отражая свет масляных ламп. Длинные усы и жидкая бороденка старили его, добавляя добрых десять лет, но редкая седина в собранных на темени волосах говорила, что мужчине никак не больше пятидесяти.
Опустившись перед самураем на колени, Ичиго протянула ему цветок. По рябому лицу пробежала довольная улыбка, мужчина принял ветку из девичьих рук, поднялся, сопровождаемый завистливыми взглядами, и последовал за девушкой вглубь чайного домика.
Толстяк причмокнул им вслед, как бы отдавая должное прелестям майко, и снова перевел масленый взгляд на Мию.
Сердце заколотилось. Мия тайком вытерла повлажневшие ладони о татами – нельзя о кимоно, на шелке останутся некрасивые пятна.
Пусть это будет не он! Молю тебя, пресветлая Аматэрасу, пусть кто-то другой, пусть даже вот тот, кривоногий, с торчащим из худой шеи кадыком. Только не этот! Пожалуйста!
Толстяк с оранжевыми глазами отчего-то пугал маленькую майко, да так, что от паники темнело в глазах.
Аукцион продолжался. Одна за другой ученицы вставали, сжимая в руках веточки сакуры, и шли навстречу своей судьбе. И чем меньше оставалось девушек, тем ожесточеннее торговались мужчины.
Встала Кумико. Мия поняла, что осталась одна за столиком, и взгляды всех присутствующих мужчин скрестились на ней. Ей захотелось завизжать в панике, вскочить, убежать. Сколько их? Больше десятка. Полыхающие алчным светом глаза, голоса, выкрикивающие несусветные суммы, лица – все они слились в единое лицо толстяка с трясущимися щеками.
Она зажмурилась, лишь бы не видеть происходящего, и сглотнула неуместные слезы. Вступление во взрослую жизнь – праздник. Надо радоваться.
Просто надо вытерпеть эту ночь. Может, все будет не так ужасно, как она себе придумала?
Семь золотых рё, десять… Кумико продали за двенадцать.
Десять рё – очень большие деньги. Торги, поначалу шедшие бойко, постепенно стихали. Самураи неохотно перекупали друг у друга девушку, добавляя по десятку серебряных монет к уже названной сумме. Но в шум выкриков снова и снова вклинивался визгливый тенор толстяка, заставляя Мию сжиматься и ежиться.
Только бы не он, пресветлая Аматэрасу! Только не он!
– Двадцать. – Резкий и холодный голос заставил сердце трепыхнуться испуганной птицей. До одури боясь обмануться, Мия открыла глаза…
Открыла и чуть было не разрыдалась от облегчения, встретив знакомую кривую усмешку на жестком лице и взгляд синих глаз.
«Мы еще встретимся, лучшая ученица», – обещал ей Акио Такухати.
Не солгал.
Откуда он появился? Когда успел прийти? Его же не было, когда Мия танцевала и разносила напитки.
Остальные гости молчали. Двадцать рё. На эти деньги можно снарядить корабль и нанять команду. За ночь с гейшей – немыслимая сумма.
По губам госпожи Хасу пробежала улыбка.
– Подлей гостям саке, Мия, – медовым голосом приказала хозяйка.
Мия встала на негнущихся ногах, как кукла-марионетка. Приняла из рук служанки поднос и направилась к столикам. Пение флейт заунывной мелодией врезалось в уши, взгляды мужчин ощущались как прикосновения липких грязных пальцев. Только если раньше в них присутствовало предвкушение, то сейчас было вожделение и разочарование.
Она склонилась с кувшинчиком над чашей толстяка. И отшатнулась, чуть не выронив кувшин, когда его пухлые, похожие на связку колбасок пальцы, скользнули по ее запястью.
– Хороша-а-а, – протянул самурай, и в больших, чуть навыкате глазах снова загорелось оранжевое пламя. – Двадцать два.
– Двадцать пять, – отрезал генерал.
Толстяк снова посмотрел на Мию взглядом, каким смотрят на желанную, но слишком дорогую вещь.
– Твоя взяла, Такухати. Забирай. Я ее потом куплю.
От облегчения Мия даже покачнулась. Как в тумане вернулась к столику, чтобы поставить поднос и взять ветку с цветами. Кровь барабаном стучала в висках, лицо пылало, воздух плыл перед глазами…
– Возьмите меня, господин.
Синие глаза близко-близко. Красивое жесткое лицо, печальная складка у края губ, нахмуренные брови.
Он провел пальцем по ее щеке и поморщился. На коже остался грязный след от пудры и румян.
– Зачем тебе мазать лицо, ты и так хорошенькая. Пойдем, Мия. Я хочу, чтобы ты умылась.
Она почти не помнила, как, следуя за Такухати, пересекла внутренний дворик и вошла в «домик любви» – одно из десятка отдельно стоящих строений, предназначенных для особых случаев и особых клиентов.
Внутри все уже было готово к появлению гостей. Горели заправленные маслом светильники. На низеньком столике стоял кувшинчик с подогретым саке и лежали нарезанные дольками фрукты. Пар поднимался над наполненной водой большой деревянной бочкой, ванной-офуро – в самый раз для двоих. А расстеленный на полу футон словно намекал на неизбежное завершение вечера.
Акио кивком головы отпустил сопровождавшую их служанку и подтолкнул Мию к ванне:
– Умойся.
Она бездумно послушалась. В теле ощущалась непривычная слабость и легкость, какая бывает после сильного душевного напряжения. Думать о том, что последует дальше, не осталось сил.
Вода была почти нестерпимо горячей и чуть пахла травами. Этот запах заставил Мию вспомнить о напитке, который она выпила раньше по указанию госпожи Хасу. Она прислушалась к себе, но не ощутила даже толику обещанного желания. Только пустоту и облегчение.
– Налить вам саке, господин?
– Потом. Иди сюда, Мия.
Она наткнулась на полный вожделения взгляд и почувствовала, что задыхается. Неотвратимость того, что случится сегодня, обрушилась на девушку. На мгновение остро захотелось сбежать, скрыться. Мия вдруг поняла, что не готова стать женщиной. Не здесь, не сейчас, с почти незнакомым мужчиной.
Она шагнула ему навстречу, как шагнула бы в бездну.
И бездна приняла ее в свои объятия.
– Не бойся меня, лучшая ученица, – прошептал Акио, целуя ее и медленно развязывая пояс кимоно.
Он раздевал девушку не торопясь, наслаждаясь. Словно разворачивал желанный подарок. Скользнул вниз узорчатый шелк. В вороте вышитой нижней рубахи мелькнуло худенькое плечо. Мужские ладони нырнули под ткань, сжались на ягодицах и поднялись по спине. Мия покорно подняла руки, помогая ему снять с себя эту последнюю преграду, и осталась обнаженной. Несмотря на то что в домике было тепло, ее начала бить нервная дрожь.
Он распустил ей волосы, восхищенно выдохнул и чуть отступил, любуясь девушкой. Отблески огней в светильниках красиво ложились на чуть отливающую перламутром в сумерках кожу. Укрывавшие спину черным плащом волосы резко контрастировали с ее белизной.
– Я и забыл, какая ты. – От хрипотцы в его голосе по телу Мии вдруг прошлась жаркая волна. Она сразу в красках вспомнила, как Такухати связал ее в прошлый раз и как невозможно хорошо было чувствовать себя беспомощной в его сильных руках, знать, что от нее ничего не зависит, и полностью подчиняться его воле.
– Раздень меня, – велел он, с наслаждением рисуя пальцами узоры на нежной коже.
