В этот момент рухнула последняя преграда. И Джина не стало.
Содрогавшаяся в экстазе лисица не сразу поняла, что тело под ней меняется. Выдвинулась вперед челюсть, блеснули оскаленные клыки, удлинился череп…
Только когда кицунэ ощутила, как еще находившийся внутри нее член внезапно увеличился в размере, она взвизгнула и отпрыгнула. С перепугу лисица кинулась не к двери, но к алтарю, и теперь ей некуда было деться. Все, что она могла, – забившись в угол, смотреть на свою недавнюю жертву и молить богов и духов, чтобы они уберегли ее от мести этого существа.
А оборотень продолжал меняться. Раздалась грудная клетка, вспучились узлами мышцы, страшно блеснули когти на концах рук-лап, а кожа покрылась коротким мехом – рыжим, в черных полосках.
Получеловек-полутигр поднялся. Потянулся по-кошачьи, царапнул пол, оставляя на камне длинные борозды, рыкнул коротко и страшно и рванул воздух перед собой.
Ху Мэйэр тихонько и совершенно по-лисьи взвизгнула. Там, где когти демона разорвали ткань бытия, зияла прореха. Проход в Дзигоку – огненный ад, полный голодных демонов и страшных даже для ёкаев тварей.
Тяжелый взгляд тигра-демона остановился на лисице, и та тихо завыла, прощаясь с этим миром. Не уйти. Не от проклятого потомка огненного бога – силы земли и пламени, не скованной никакими рамками разума.
Она же не хотела ничего плохого… только немного подкормиться…
Но тигр не стал рвать кицунэ. Презрительно сморщил нос, чихнул и одним элегантным прыжком ушел в разрыв между мирами. Мелькнул полосатый хвост. Воздух померцал и разгладился. Спустя еще мгновение лишь свежие царапины на каменном полу напоминали о случившемся в храме.
Ху Мэйэр всхлипнула, все еще проживая свой ужас от встречи с силой, стократ превосходящей ее собственную, и бочком направилась к выходу из храма. По дороге она наступила на что-то, и это «что-то» жалобно хрустнуло. Лисица нагнулась и подобрала расколотую надвое костяную фигурку нэцкэ в виде спящего тигра.
Акио Такухати проходил по двору, когда ему на плечо спикировала белая птица. Он вынул из клюва посланника свиток, и птица обернулась бумажным журавликом – дух сикигами, выполнив задание, покинул созданную для него оболочку.
Директор развернул письмо. Окинул взглядом ровные столбики иероглифов и выдохнул сквозь стиснутые зубы. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, как на мгновение на обычно бесстрастном лице мелькнула боль. Такухати зажмурился, но тут же взял себя в руки. Только смявшие бумагу пальцы выдавали его душевное состояние.
Быстрым шагом он пересек двор и ворвался в помещение кухни, где наказанные наставницы мыли посуду после ужина.
– Оставь, – приказал он наставнице Оикаве. – Я улетаю.
Надраенный медный котел выпал из ослабевших рук гейши и покатился по полу.
– Как же так? – потрясенно спросила женщина.
Опальный генерал повелевал в их маленьком женском мирке всего несколько недель, но госпожа Оикава понять не могла, как школа обходилась без него раньше. Она привыкла к его стремительной походке, резкому голосу, отдающему распоряжения – всегда коротко и по делу, – к его жестким, но разумным решениям и этому особому чувству защищенности, которое дарило присутствие этого человека.
Такухати поморщился:
– Не надо устраивать трагедию. Я позабочусь, чтобы к вам прислали кого-нибудь из гильдии. Сейчас у нас есть час, чтобы решить все срочные вопросы.
– Но почему?
Он вгляделся во встревоженные лица наставниц, вздохнул и тяжело уронил:
– Отец умер.
Мия брела вниз по горной тропке, почти ослепнув от слез. Перед глазами стояла увиденная в храме картина. Искаженное страстью лицо мужчины, которому она поверила, ради которого готова была предать и оставить родной край, уехать навстречу неизвестности. И женское тело на нем сверху.
Не было даже боли. Просто внутри все онемело. И только слезы срывались с ресниц и падали, отмечая ее путь.
Стоило ли бежать на встречу? Врать, обманывать, нарушать правила?
Не стоило.
Дурочка! Какая же она дурочка, самханский лазутчик не стоил ни слез, ни терзаний. Подумать только – из-за него Мия презирала себя. Мучилась от стыда и вины, не могла простить своей покорности и своего невольного наслаждения. Не знала, как взглянет ему в лицо при встрече.
А он… в это время…
Предатель!
После того как Такухати сделал с ней это, Мия молчала весь день. Даже наставницы на занятиях отметили необычную вялость девушки. Кумико приставала с расспросами, что случилось. Мия отделывалась коротким «да» и «нет» и мечтала остаться в одиночестве.
В тот вечер и на следующий день она ненавидела себя за удовольствие, которое получила. Ненавидела настолько, что почти мечтала о телесном наказании. Мысленно она представляла, как признается Джину в случившемся, как на лице самханца появляется презрительная улыбка и тот отворачивается от нее, чтобы уйти навсегда.
К вечеру второго дня Мия поняла, что не может так больше. Стены давили, ей хотелось вскочить и закричать. Ей нужно, просто необходимо было обсудить случившееся хоть с кем-то. Она должна была рассказать об этом Джину.
Признаваться любимому человеку в измене тяжело, но лгать – невыносимо. Так же, как невыносимо оставаться в стенах школы, встречать каждый день Такухати и делать вид, что ничего не произошло.
В этот вечер Мия не стала выполнять порученную ей черную работу. Дождалась, пока наставница отойдет, и перелезла через забор.
Пусть снова накажут, но она должна поговорить с Джином.
То, что она увидела в храме, потрясло и ранило девушку. Теперь Мия ощущала себя не только предательницей, но и преданной. Но думать об этом было слишком мучительно, и она просто брела по тропке вниз, оставляя за спиной вольный мир гор.
«Первое и главное правило: любовь – слишком большая роскошь для гейши, – зазвучали в памяти наставления госпожи Оикавы. – Гейша равно восхищается каждым мужчиной, которого принимает, но никого не пускает в свое сердце. Мы дарим мужчинам радость и получаем за это деньги. Только так, а не наоборот, девочки!»
Мия нарушила это правило. И вот к чему все привело…
Она вспомнила иероглиф «предательство», который выпал ей первым на том злополучном гадании. Духи знали будущее. Мия не будет счастлива. Она выполнит предназначение, для которого ее воспитывали и растили. Станет гейшей, вернет долг гильдии.
Солнце уже опускалось за горы, когда Мия механически, почти не замечая, что делает, перелезла через ограду. Добрела до домика. Расстилать футон не было сил, поэтому она просто легла на татами, подтянув ноги к животу. Внутри что-то болело. Болело так, что хотелось завыть в голос.
– Вот ты где! – Дверь с шумом отъехала в сторону. Бледный прямоугольник света упал на пол, чуть рассеяв поселившиеся в домике сумерки, а голос Кумико разрушил скорбное молчание. – Тебя вся школа ищет!
– Что? – Мия повернулась.
– Давай! Вставай немедленно! Ну же! Директор Такухати велел тебя привести!
Имя Такухати отчасти прогнало апатию, но даже вернувшиеся при воспоминании о наказании стыд и робость не смогли до конца растормошить Мию. А Кумико тянула ее за руку и все говорила, говорила над ухом:
– Представляешь, он улетает! Насовсем. У него умер отец, и он теперь даймё Эссо. Даймё, Мия! Представляешь?
– Представляю… – пробормотала Мия.
Во дворе толпились люди. Очень много людей: ученицы, наставницы, слуги. Они расступались перед Кумико и Мией.
А потом подруга вытащила ее на ровную площадку перед загоном фэнхуна. И Мия подумала, что так и не смогла помочь огненной птице обрести свободу.
– Вот! – радостно объявила Кумико, обращаясь к Такухати. – Привела!
– Где ты была, лучшая ученица?
От звука этого голоса Мия вздрогнула и подняла взгляд.
Такухати стоял рядом с огненным летуном. Одетый в белое траурное кимоно с черным кантом. Красивое жесткое лицо казалось еще более мрачным, чем обычно, глаза походили на два куска синего льда, у губ появилась скорбная складка. Порыв холодного зимнего ветра взметнул собранные в хвост волосы.
– Я… – Она осеклась, не зная, что сказать этому человеку. Не понимая, что чувствует к нему. Он пугал и притягивал, будил странные желания.
Он был жестким и даже жестоким, но умел проявлять милосердие и заботу. Он, казалось, пытался поработить, подчинить себе Мию целиком, требовал безусловной покорности, но обещал взамен защиту и покой. Совсем недавно она ненавидела его за то, что он сделал. И вспоминала об этом с трепетом и тайным стыдом.
Все это было слишком сложным для маленькой майко.
– Мне жаль, – тихо сказала Мия, сама не зная, о чем сожалеет. О том, что он улетает? О смерти его отца? О том, что случилось два дня назад?
Он горько усмехнулся:
– Мне тоже. Но мы еще встретимся, лучшая ученица.
Не было прощальных прикосновений. Только несколько скупых слов и один долгий взгляд.
