Следующие несколько дней Алиенора провела в боли и лихорадке. Жар был таким сильным, что она бредила и металась в кошмарном забытьи. Изабелла, Марчиза, Эмма не отходили от нее ни на миг, охлаждали ее кожу розовой водой, успокаивали, когда она кричала. Лекари сменяли друг друга. Один раз Алиенора видела Генриха, стоящего у ее постели, но не могла сказать, было ли это на самом деле или только привиделось. Еще ей казалось, будто она слышала его голос, осипший от тревоги:
– Она ведь не умрет, нет?
– Сир, все в руках Божьих, – потупившись, ответил лекарь.
– Я спрашиваю еще раз: она не умрет?
– Ради чего? – услышала Алиенора свой голос – надтреснутый, тусклый.
Генрих склонился над кроватью, и она почувствовала аромат свежего воздуха на его одежде и более резкий запах конского и мужского пота.
– Ради того, моя любовь, что ты всегда поступаешь наперекор. Ты не перестанешь бороться, хотя бы только чтобы досадить мне.
– Я могу досадить тебе, умерев, – прошептала она.
В темноту под ее веками ворвался белый кречет, который летел, широко расправив крылья, словно разгневанный ангел.
Когда Алиенора очнулась в следующий раз, Генрих все еще был рядом. Утренний свет проник в комнату и превратил его волосы в языки пламени, а зеленый цвет котты – в яркую зелень травы. Король встретился с ней взглядом:
– Ну, я же говорил.
– Точно вижу, что я не в раю, – просипела Алиенора. – Осталось понять, не в аду ли.
Он с сарказмом усмехнулся:
– Решай сама, моя любовь, но я рад, что ты осталась с нами. – Он нагнулся, взял ее руку и прижался губами к обручальному кольцу на ее пальце.
Возникло воспоминание – полное крови и боли.
– Ребенок, – выдавила она. – Ребенок умер.
– Тише. Это не важно.
– Важно!
– Ты все еще очень слаба. Отдыхай, набирайся сил. Я не хочу потерять тебя. – Он поцеловал ее в лоб и ушел из комнаты, тихо ступая, – впервые на памяти Алиеноры.
– Он приходил каждый день, госпожа. – Эмма поправила одеяло и налила Алиеноре чашу ячменного отвара. – Как он, должно быть, беспокоился о вашем здоровье!
Алиенора глотнула холодного мутного питья. В ее теле царили слабость и опустошенность, но она испытывала голод, и ум ее был чист.
– Да, – произнесла она с усталой иронией. – Муж беспокоится о моем здоровье, потому что, если я умру, ему придется иметь дело с волнениями и мятежами в Аквитании. Он беспокоится о своем престиже и о связях, которые получил благодаря браку со мной. Но я сама значу для него не больше, чем привычное препятствие. Если это препятствие вдруг исчезнет, Генрих потеряет равновесие, по крайней мере на какое-то время. – Она мотнула головой, увидев, что Эмма собирается возражать. – Это правда. Я знаю, как он ко мне относится. Лучше так, чем жить в иллюзии.
* * *Сентябрьское солнце ласкало стены Шинонского замка, и камень превращался в такое же теплое золото, как и окрестные сжатые нивы. Сады сгибались под тяжестью серебристо-зеленых груш и румяных яблок. В полях и лугах скотина нагуливала бока перед осенним забоем.
Алиенора поправлялась медленно. Только недавно к ней вернулось ощущение силы и здоровья. Выздоравливая, она с удовольствием сидела над рукоделием и много занималась с детьми: вместе с ними играла, читала, слушала музыку. Душевный покой она обретала в созерцании и молитвах. Пусть другие вникают в подробности политики, правления и дипломатии. Какое все это имеет значение?
К Генриху теперь Алиенора испытывала глухое безразличие. Она как будто оказалась внутри защитного пузыря, и что бы он ни делал, на нее это не оказывало никакого воздействия. Он любил говорить, что во время беременности женщины теряют разум и становятся тупыми, как коровы. Алиенора примерно так и чувствовала себя долгими неделями, пока оправлялась после выкидыша, и только к осени начала пробуждаться к деятельной жизни и обращать взгляд за пределы своих покоев. Мир вновь обретал четкость и цвет, и к ней возвращался интерес к его непостоянству.
Стоя у открытого окна, она увидела, что к конюшням шагает брат Генриха Вильгельм, а с ним – Изабелла. Чуть позади них шел ловчий с сапсаном Вильгельма на краге перчатки. Вилл бурно жестикулировал и что-то быстро говорил Изабелле. Она же наклонила голову и слегка отвернулась. Алиенора знала, что Вильгельм пригласил Изабеллу вместе покататься верхом. Хотя графиня согласилась, из покоев королевы она выходила с обреченным видом.
На травянистом участке Амлен учил Ричарда и Жоффруа владеть мечом, показывал атакующие удары и способы обороны. Ричард набрасывался на дядю, как будто дело происходило на поле боя и значение имел каждый выпад. Движения Жоффруа были гораздо сдержаннее, убийственного пыла в них не чувствовалось.
Неожиданный звук заставил Алиенору вздрогнуть и обернуться. В ее опочивальню ворвался Генрих, нарушив царящий здесь покой. Этим утром, когда они виделись в большом зале, Генрих был энергичен и жизнерадостен, теперь же его губы превратились в тонкую линию, а глаза метали молнии.
– Что случилось?
– Бекет! – злобно прошипел он и оттолкнул ногой стул, попавшийся ему на пути. – Невозможно поверить, что он так поступил со мной. Как он мог, после всех тех привилегий, что я даровал ему?! Неблагодарный простолюдин!
– И что он сделал?
Генрих задвигал челюстями, будто жевал тугой хрящ.
– Отказался от канцлерства. Под тем предлогом, что якобы не может с чистой совестью посвятить себя и Церкви, и государству. Господни чудеса, принимая пост, он ведь знал, что будет иметь дело и с тем и с другим.
Алиенора приподняла брови:
– Ты рисковал, назначая его архиепископом. – Она устояла перед соблазном напомнить мужу, что была против Бекета.
Генрих сердито буркнул:
– Почему нельзя передать часть работы другим людям, как мы и договаривались в самом начале?
– Может, у него оказалось больше обязанностей, чем он ожидал? Может, ему приходится многому учиться и много делать, руководя Церковью?
Генрих с шумом выдохнул:
– Ха! Томас справился бы с этим, даже если бы ему одну руку привязали за спину.
– Тогда, вероятно, Бекет предпочитает отдать все внимание высшему призванию. Как глава Английской церкви, он ровня тебе, а не подчиненный. В звании архиепископа он не должен отвечать перед тобой так, как отвечал в звании канцлера. – Она догадывалась, что в глазах короля Бекет повел себя как охотничий ястреб, взлетевший вдруг на высокое дерево, откуда его не достать, и не слушающий больше команд хозяина. Для Генриха это почти предательство, и хотя сам он готов был с легкостью нарушить свое слово, по отношению к нему такое никому не дозволялось и не прощалось. – Что ты теперь будешь делать?
– Я запрещу ему это и велю еще раз подумать.
– Боюсь, ты посеял зерно, которое принесет тебе несъедобный урожай.
– Тогда не будет никакого урожая! – отрезал Генрих. – Если посадки ядовиты, я вырву их из земли.
Алиенора не смогла подавить дурных предчувствий. Она знала, как ведет себя Генрих, когда ему перечат. Такое же поведение видела и в сыновьях – те чуть что устраивали истерики. Если за возникшим препятствием ничего не стоит – если Бекет действительно не справляется с бременем обязанностей, – то все разрешится само собой. Однако, подозревала Алиенора, дело гораздо запутаннее и простым выкорчевыванием тут не обойтись. Нельзя выполоть крапиву и не обжечься при этом.
– Значит, тебе понадобится новый канцлер.
– На какое-то время вполне сойдет Джеффри Ридель. Он архидьякон в Кентербери и представляет, что такое канцлерство. Человек он знающий, но не тот, кто мне нужен! – Генрих чуть не топнул ногой, и в его голосе послышались нотки обиды. – Томас это понимает – вот что самое противное.
Ридель нравился Алиеноре еще меньше, чем Бекет: не человек, а подобострастный слизняк с хитрым взглядом и грязными ногтями. При всей компетентности Риделя ценным помощником его не назовешь.
В покои после занятий на свежем воздухе вбежали дети в компании нескольких резвых псов. Следом за ними шел Амлен и на ходу расправлял котту, которая была подоткнута за пояс. Ричард, еще весь в возбуждении, принялся с воплями гоняться за Жоффруа вокруг отца и случайно задел голень Генриха, куда того недавно лягнула лошадь. Генрих взревел от боли и влепил Ричарду пощечину такой силы, что мальчик упал. Немедленно воцарилась тишина, в которой всем слышались отголоски звонкого удара ладони по лицу. Первым сорвался с места Жоффруа, он подбежал к няньке и спрятал лицо в складках ее платья. Ричард поднялся с пола. На его щеке горела алая полоса. У него задрожали было губы, но потом сжались, и он бросил на отца полный ненависти взгляд. Генрих вырвал из руки сына игрушечный меч и сломал о свое колено на две части.
– Научи его, как себя вести! – рыкнул он в сторону Алиеноры. – Или я сам вобью в него правила поведения. – Затем попало и Амлену. – А ты, дурак, к чему потакаешь этой блажи? Ты еще хуже, чем они! – С этими словами Генрих отбросил обломки меча на пол и, кипя гневом, вышел из комнаты.
