– Ты уже почти перерос меня!
Он одарил ее чудесной лучезарной улыбкой:
– И отца тоже.
Генрих услышал эти слова и добродушно рассмеялся.
– Главное, не перерасти свои башмаки, – сказал он, а потом метнул на архиепископа жгучий взгляд, который совершенно не вязался с улыбкой на его лице.
* * *Генрих хмуро смотрел на Бекета. Они сидели напротив друг друга, каждый с кубком вина, как много раз в прошлом, но теперь все изменилось. Там, где царили доверие и сердечность, возникли отдаленность и настороженность.
– Я не согласен, – холодно констатировал Генрих. – У меня не было намерения лишиться канцлера, когда я делал тебя архиепископом Кентерберийским.
Томас выглядел виноватым, но держался решительно.
– Епископы обвиняют меня в том, что я слишком много внимания уделяю мирским делам. Помимо постоянного столкновения интересов, у меня никогда не хватает времени ни на канцлерство, ни на архиепископство. Исполнять хорошо обе должности я не в силах.
– Это жалкий предлог, о чем ты и сам прекрасно знаешь. Перепоручай больше дел другим людям, а сам только следи за выполнением. Я могу это делать, почему ты не можешь?
– Господь достоин неразделенного внимания, сир.
– Тебя это не волновало, когда ты давал согласие. Я поставил тебя канцлером, мне и снимать тебя, если сочту это нужным, а ты не вправе сам отказываться от поста.
Вот что больше всего уязвляло Генриха – Бекет по собственному желанию захотел что-то сделать.
– Сир, признаюсь, в гордыне своей я считал, что смогу исполнять обе должности, но это оказалось непосильной задачей для одного человека, даже если поручать больше дел сподручникам. Мне не просто было решиться на этот шаг, я много думал, но в конце концов решил, что служение Господу – высочайший долг любого человека.
Грудь Генриха вздымалась от гнева.
– Не Господь поднял тебя из грязи, а я! Не надейся, что сможешь возвеличиться за мой счет, потому что в таком случае я просто отрежу тебе руки. Вместо тебя я назначаю канцлером Джеффри Риделя, поскольку он поднаторел в казенных делах и будет на этом посту преданнее тебя.
– Сир, пребываю в уверенности, что он будет хорошо служить вам, – ровно произнес Бекет, хотя под одним его глазом мелко подрагивал мускул.
– Да уж получше, чем некоторые.
Последовало тяжелое молчание. Мужчины пили вино. Наконец Генрих стукнул кубком по столу:
– Поскольку ты пожелал отказаться от поста канцлера и посвятить себя церковным вопросам, вот тебе дело: подготовь разрешение на брак моего брата с графиней де Варенн. Она все упрямится. Я хочу, чтобы ты поскорее составил документ, тогда мы справим свадьбу до Великого поста.
Бекет перебирал край широкого рукава:
– Сир, к глубочайшему моему прискорбию, я не могу этого сделать.
– Что значит – не можешь? Не болтай ерунды!
– Сир, я уже упоминал об этом. Речь идет о кровном родстве. Ваш брат и графиня – родственники в третьем колене. Между их семьями множество тесных связей, которые делают их союз нецелесообразным.
– Ну разумеется, между их семьями есть связи! – захлебываясь яростью, выкрикнул Генрих. – Потому им и нужно разрешение! Но при всех этих связях они же не брат и сестра.
Бекет оставался неумолимым:
– К сожалению, сир, факт остается фактом: графиня де Варенн и ваш брат слишком близки по крови. Я не могу дать разрешение, если оно противоречит законам Господа нашего.
Генрих вскочил из-за стола и навис на Бекетом:
– Бог мой, почему ты мешаешь мне в этом?! Ты дашь разрешение! Этот брак планировался много лет, и ты прекрасно об этом знал! А ведешь себя так, чтобы показать свою власть! Я же тебя насквозь вижу.
Бекет тоже поднялся, высокий и серый, словно гранитная скала на фоне вулкана Генриха.
– Сир, я веду себя так не для того, чтобы помешать вам или доставить неудовольствие. Выдав разрешение, я нарушил бы законы. И позвольте заметить, я ожидал, что с графиней де Варенн будут обходиться со всей возможной деликатностью после того, что было сделано с ее сестрой. Мария Булонская не перестает слать мне ходатайства о расторжении ее брака на том основании, что она была монахиней и ее насильно забрали из монастыря. Сейчас разумнее всего проявить такт и соблюсти законы. К тому же мне дали понять, что и графиня де Варенн не желает предполагаемого союза по тем же самым причинам. При дворе многие озабочены.
Лицо Генриха, и без того уже малиновое, потемнело от бешенства.
– Значит, тебе «дали понять»? И кто же это дал тебе понять? Или это сама графиня де Варенн просила тебя не давать разрешения?
Бекет покачал головой:
– Нет, сир, не просила.
– Значит, это сделал кто-то другой. В моем собственном доме завелись шпионы и злоумышленники.
Генриха волной окатило муторное чувство: его предали! Обман и измена – этого он боялся больше всего, а тут – под самым его носом… И он догадывался, где источник.
– Суть остается прежней: эти двое являются кровными родственниками, и я не могу одобрить их брак, – заявил Бекет, прикрываясь, как щитом, достоинством праведника.
– Берегись, Томас, – глухим от гнева голосом произнес Генрих. – Ох берегись! Ты уже подорвал мое доброе отношение к тебе. Сделай только еще один шаг – и ты разрушишь его окончательно. Не пытайся бороться со мной, потому что я не позволю тебе победить.
* * *Марчиза провела гребнем по волосам королевы и следом пригладила их ладонью. Заметив среди золотого блеска седую нитку, она осторожно выдернула ее.
– Еще одна? – Алиенора опечалилась. – С каждым днем все больше. Говорят, что за старение тела воздастся нам мудростью и опытом, но меня это не утешает. Было бы куда правильнее получить их сразу, до того как поседеешь.
Она втирала в руки мазь с розовым маслом. По крайней мере, они были все еще гладкими и безупречными. Тем не менее это были руки тридцатидевятилетней женщины, не девушки. Руки, которые знали тяжесть державы и скипетра, которые прикасались к терновому венцу Христа в Константинополе и скрепляли печатью судьбоносные указы. Руки, которые сжимали тело Генриха в сладостном экстазе, когда свершалось зачатие первенца, а потом обнимали ребенка, спаленного лихорадкой.
Марчиза едва успела причесать госпожу, как в покои без предупреждения ворвался Генрих. Его взгляд метал молнии. Коротким приказом Алиенора отпустила своих женщин и поднялась со стула, запахивая шелковую накидку поверх шемизы.
– Ты имеешь к этому какое-то отношение? Я знаю, это твоих рук дело! – Он швырнул на пол пергамент, который сжимал до тех пор в кулаке, и тот мятым комком подкатился к ногам Алиеноры.
– Что моих рук дело? – Она изобразила неведение, хотя сердце ее отчаянно забилось в груди.
– Ты отлично знаешь, о чем я! Томас Бекет отказался дать разрешение на брак Изабеллы де Варенн с моим братом якобы из-за их близкого родства. Да он мог бы одним движением руки позволить им пожениться, а вот уперся и не хочет этого делать. С чего бы, а? Уж не нашептал ли ему кто-то на ухо?
Алиенора не делала попыток поднять пергамент.
– Возможно, он следовал голосу совести, – предположила она. Спокойный тон ей удавалось сохранить с большим трудом. – Иногда мне кажется, что у тебя совести вообще нет.
– Клянусь Христом на кресте, госпожа королева, я не позволю тебе вмешиваться в государственные дела! Это был разумный брак, а ты расстроила его своими глупыми кознями!
– Такой же разумный, как брак Марии Булонской? – Она смотрела на супруга, высоко подняв подбородок.
– Да, такой же разумный! И хватит уже осуждать меня. Моего брата ты никогда не любила. Каждый раз, едва я собирался что-то сделать для него, ты либо отворачивалась, либо недовольно морщилась. Думаешь, я не заметил, как ты прятала Изабеллу де Варенн в своих покоях и защищала ее?
Алиенора расправила плечи и стойко встретила горящий взгляд мужа, хотя ей было очень страшно. О том, что сделано, она не сожалела и не собиралась отступать или извиняться.
Черты его лица исказились.
– Ты – женщина, которую я взял к себе в постель, которая стала матерью моих наследников. Предполагалось, что ты будешь поддерживать меня во всех начинаниях, будешь для меня надежным оплотом. А вместо этого ты чинишь препятствия на каждом шагу и потом еще удивляешься, почему я сержусь.
– А ты никогда не слушаешь то, что я тебе говорю! – выпалила Алиенора, едва дыша от переполняющего ее возмущения и отчаяния. – Ты без оглядки топчешь желания и потребности людей, думая только о себе, и потом еще удивляешься, почему вокруг тебя никого не осталось. Я не сделала ничего постыдного. Ты возвел Томаса Бекета на должность архиепископа Кентерберийского, и окончательное решение о браке принимал он. Если бы он счел соединение Изабеллы и Вильгельма возможным, то я ничего не смогла бы поделать с этим. А как королева, я обязана помогать тем, кто обращается ко мне, так же как ты обязан править страной.
