цветами. В одной комнате тихо храпела женщина. Рядом с ней лежал парень в плохо сидящем костюме, губы его шептали беззвучный напев. Или молитву. Может быть, он читал слова песни Lizzo – Truth Hurts. Кто знает? Главное, что он был спокоен.
Ева и не надеялась заснуть в течение следующего часа. Засыпала она после пяти миллиграммов снотворного, положив на голову пакет со льдом, сделав укол обезболивающего и включив белый шум. Но хипповая атмосфера успокаивала. Она была почти возвышенной. Самое приятное, что это был неожиданный поворот. Как у Алисы, спустившейся в кроличью нору, или у Дороти, заснувшей в маковых полях страны Оз. Когда Ева отправилась на встречу с Шейном сегодня утром, она определенно не предполагала, что окажется в туманном, гипнотическом доме развлечений. В 14:50.
Помня о дочери, карьере и разорванной в клочья жизни, Ева не собиралась терять ни часа в этом месте. Но вот она здесь, и никто ее не найдет. Казалось, что то, что произойдет здесь, не имеет никакого значения в реальной жизни.
А рядом был Шейн.
Она не была готова снова прощаться. Она страстно желала, чтобы этот день тянулся бесконечно. День с Шейном, пусть и проведенный так дружески, стал самым страстным приключением за многие годы, и отрицать это было невозможно. Это было так легко. И просто страшно.
Рядом с ним Ева ощущала новый импульс к жизни. Шейн возвращал ее к ее настоящей сути; все глупые, случайные, постыдные, мрачные моменты, которые она обычно скрывала, были выставлены на всеобщее обозрение. И он упивался всем этим. Упивался. И тем, что заманивали его, и тем, что позволял заманивать себя: Боже, это было потрясающе. Она забыла, как они сосуществовали в пространстве друг друга. Воздух между ними по-прежнему искрил и потрескивал, как раньше.
У Евы кружилась голова от Шейна, хотелось втянуть его в себя целиком. Она чувствовала себя дерзкой и кокетливой – она словно очнулась после долгих лет и больше не боялась чувствовать. И если после сегодняшнего дня она больше никогда не увидит Шейна, все будет в порядке. Сегодняшнего дня достаточно.
«Слушайте эту историю и прочее вранье на Fox News в восемь часов», – подумала она.
Когда они пришли в свою комнату, Ева расстелила одеяла на матовом полу, Шейн взбил подушки, и они легли. И вот тогда два циничных скептика очень, очень захотели спать.
Чувствуя, как тяжелеют веки, Ева оглядела уютную (хотя и очень маленькую) комнату. Она была размером со скромную гардеробную. Неоновые лампы с ночником украшали потолок, пульсируя слабым, туманным фиолетово-синим свечением. Четыре удара сердца – включено, четыре удара сердца – выключено. Цвет придавал их коже сюрреалистический, успокаивающий фиолетовый оттенок.
Ева повернулась лицом к Шейну, расправив подушку под щекой. Он лежал на спине, закинув руку за голову. Она смотрела, как он следит за мелькающими словами – вскоре его веки сомкнулись и ресницы коснулись скул.
– Мне нужна такая комната в моем доме, – пробормотал он.
– Где твой дом?
– Ну, да, сначала мне нужно купить дом. – Он открыл глаза, повернув к ней голову. – Я никогда не мог решить, где хочу остаться. До того как начал преподавать, я переезжал дважды в год. Найроби, Сиаргао, Копенгаген, любое место у воды. Лаос. Однажды я отправился там в поход на мотоцикле. Во Вьетнаме самая впечатляющая местность. Джунгли, горы, водопады. Зеленая-зеленая трава, как в кино. Местность буквально захватывает тебя. Ты знаешь, что там они называют войну во Вьетнаме американской войной?
– Так и должно быть, – сказала Ева, уютно уткнувшись щекой в подушку. – Какое твое любимое место?
– Тагазут, судоходная деревня в Марокко, – ответил он без колебаний. – Там девятилетний ребенок научил меня серфингу.
– Твоя жизнь – сплошная фантазия, клянусь.
– Все правда! – настаивал он. – И у меня тогда получилось. Правда, на коралле я распорол себе живот. Наверное, надо было наложить швы, но не мог же я раскиснуть перед тем бесстрашным мальцом. Он занимался серфингом еще до того, как научился говорить. Без мизинца. Весь в татуировках. Чертов пират. В общем, я заклеил дыру скотчем, и все зажило.
– У тебя не было заживляющей мази? Покажи мне шрам.
В полной темноте Ева почувствовала, как Шейн ухмыльнулся.
– Ты просишь меня снять рубашку?
– Боже, нет. – Она прикусила губу. – Просто подними ее.
– Ты просишь или требуешь?
– Требую.
Он мгновение смотрел на нее огненным взглядом, потом потянулся за спину и полностью снял рубашку. В темноте она разглядела пухлый, неровный шрам на его животе. Еще ярче она увидела его сильные руки и грудь. И его мускулистый пресс, и всю эту гладкую кожу, сияющую, и дорожку вниз, к едва заметному пути счастья, исчезающему в джинсах. Иисус.
Еве нестерпимо захотелось присосаться к его коже там. Прямо над джинсами.
– Почему ты такой невероятный?
– Ты сама меня заставила! – прошептал Шейн в темноту, натягивая рубашку через голову. – Спи.
– Не могу заснуть, – пробормотала она. – Отвлекаюсь.
– На что?
Он повернул голову, чтобы встретиться с ней взглядом. И их глаза слились в безмолвном диалоге. Это было похоже на сон. Минуты таяли одна за другой. Они моргали все медленнее, оба улыбались сладкими, довольными улыбками.
Наконец Ева дала ответ, в который никто из них не поверил.
– Я пытаюсь запомнить эту комнату. Это хороший материал; возможно, этот образ появится в книге, – сказала она, сонно зевая. – Честно говоря, как бы ни было трудно писать, я не могу представить жизни без этого.
– Это пьянит, да? – пробормотал он, глядя на ее губы.
– Да, ощущаешь силу. Мы заставляем совершенно незнакомых людей смеяться, плакать, возбуждаться. Это лучше, чем секс.
– Разве?
– Вообще-то я не помню, – призналась она. – Я нахожусь на сексуальном эквиваленте дна. Уже целую вечность.
– Ты? Но ты же порнописатель.
– У меня порновоображение, – поправила она его.
«И иногда этого достаточно, – думала она. – Обычно я одна».
Когда-то Сиси поставила Еве диагноз «нехватка прикосновений». (Один из ее авторов написал об этом книгу по самопомощи.) Когда кто-то слишком долго обходится без прикосновений, он становится сверхчувствительным к малейшему прикосновению. В этом была своя правда. В прошлые выходные Ева едва не испытала оргазм, когда парикмахер мыла ей голову шампунем. А ее парикмахер была бабушкой шестерых внуков.
Ева сознательно весь день избегала прикосновений Шейна. Если бы он только прикоснулся к ней, она могла бы взорваться.
– Я тоже на дне, – сказал Шейн. – У меня никогда не было трезвого секса.
Ева задохнулась.
– Так долго? Почему?
Шейн не знал, как на это ответить. У него было много секса, со слишком большим количеством женщин, во все более развратных формах, во многом хорошего, в большинстве случаев – размытого, и он с облегчением остановился. Нормальные, здоровые люди не используют секс в качестве закуски к водке.
– Так и не дождался, – сказал он.
– Я не скучаю по этому, – сказала Ева, пренебрежительно махнув рукой. – Честно
