поспешила прочь.
Они ненавидели всех, кто не был похож на них.
Она вспомнила, что иногда Шейн просыпался в драке. Он бил кулаками по воздуху, потел, путался в простынях. Инстинктивно она проводила кончиками пальцев по его груди, рукам, спине, по всем участкам кожи, до которых могла дотянуться, повторяя знак бесконечности снова и снова, маленькие восьмерки, пока он не засыпал.
Это было единственное, что его успокаивало.
Это воспоминание было самым слабым. Лишь спустя годы, когда Шейн опубликовал книгу «Восемь», оно вновь нахлынуло на нее.
Она вспомнила, как лежала в позе эмбриона на кровати, ее мозг вопил, ожидая, когда подействует коктейль из наркотиков. Закат заливал комнату теплым клубнично-янтарным светом. Шейн лежал лицом вниз в пыльном углу, играя сам с собой в «Эрудита». Нахмурив брови и надув губы, он бормотал:
– Черт. Меня так трудно победить.
Она смотрела на него до тех пор, пока он не поднял голову, на его лице сияли фиолетовые синяки.
– Ты прекрасен, – промурлыкала она.
С сонной ухмылкой он начал напевать балладу Кристины Агилеры. Она ахнула, а потом разразилась восхищенным смехом, потому что, черт возьми, он действительно пел потрясающе!
Застонав, Шейн с мальчишеским самодовольством свернулся калачиком, спрятав лицо в футболку. Как будто раньше он никогда не терял бдительности. Как будто его глупость (и потрясающий голосовой диапазон) были только для нее.
Она ушла в себя, беспомощная от страха, забыв, что она – украденная девушка, крадущая мгновения в украденном доме, и рано или поздно ей придется за все заплатить.
Она вспомнила, как около двух часов ночи забежала в 7-Eleven и тайком вынесла миллион лакомств. Вместе они доехали на автобусе до района Барри-Фарм на юго-востоке округа Колумбия, где находился дом Шейна, в котором он жил по решению суда. Детский приют Уилсона представлял собой одноэтажное здание в разрушенном квартале. Она не могла поверить, что там живут люди. Скорее здание напоминало заброшенный магазин Staples.
Под покровом ночи они пробрались внутрь через вход для уборщиц. Пока Ева ждала в пропахшем хлоркой и мочой коридоре, Шейн проскользнул в переполненные спальни, оставив каждому ребенку под подушкой по шоколадке. Потом они выскользнули наружу.
Спустя несколько минут они сели на скамейку на автобусной остановке неподалеку. Квартал освещал треснувший фонарь. Бесконечно выла сирена.
– Я бы хотел их защитить. Они ни в чем не виноваты, понимаешь? Вообще-то, Майк и Джуниор – чертовски опасны. Но в чистом виде.
– Ты чист.
Пожевав внутреннюю сторону щеки, он посмотрел на нее.
– Если бы ты узнала обо мне побольше, я бы тебе не понравился.
Положив подбородок на его плечо, она обхватила его руками.
– Откуда ты знаешь, что нравишься мне?
Его улыбка мелькнула и угасла.
– Когда-то у меня были родители, – тихо ответил он. – Приемные родители, с тех пор как я был ребенком и до семи лет. Я очень их любил. Они тоже любили меня в ответ. Однажды я натворил глупостей, надел плащ Супермена и спрыгнул с прилавка. Сломал руку. Приемная мама отвезла меня в больницу. Она испугалась, потому что была видна кость и я потерял много крови. Она проехала на красный свет и врезалась в другую машину на перекрестке. Она умерла. А я нет. С того дня мой приемный отец вел себя так, будто меня не существует. Потом вообще отослал меня. Кто захочет жить с ребенком, который убил его жену?
Женевьева, слишком пораженная, чтобы ответить, осторожно взяла его за руку. Она сжала ее, даруя прощение единственным доступным ей способом.
– Как бы то ни было… Те дети? Я не хочу, чтобы их заперли, как меня. Чем чаще ты туда попадаешь, тем труднее сказать себе, что тебе там не место. Тюрьма – это школа невыученного урока. – Он сделал паузу. – Возможно, я вернусь в третий раз.
– Я этого не допущу, – пообещала она. – Что ты любишь делать? Кроме как драться?
– Писать.
– Не дерись. Пиши. – Она прижалась теснее. – Вот. Мантра, чтобы уберечь тебя от неприятностей.
– Не дерись. Пиши.
– Точно.
Она поцеловала его, благословляя.
Она вспомнила, что они никогда не были трезвыми. Шейн пил, чтобы найти забвение; она оставалась под кайфом, чтобы победить боль. Они делали это вместе, но она резала руку в одиночестве. Ежедневно в ванной она стерилизовала лезвие спиртовыми тампонами, а потом прорезала несколько линий на верхней части бедра или на руке, в основном достаточно глубоких, чтобы бусинки яркого пунцового цвета выстроились в идеальный ряд. Когда она делала это, то впадала в диссоциативный транс: мир замедлялся, кожу жгло болью. Каждый раз это приносило благословенное облегчение.
Шейн видел ее порезы. «Я не осуждаю», – сказал он. Но вскоре его глаза стали задерживаться на ее изрезанной коже, затуманиваясь беспокойством. У них обоих были свои извращенные привычки, разные уголки одного и того же ада.
Однажды, правда, она проснулась от боли в лице и умоляла его надавить на ее порезы. Нехотя, но он сделал это. Когда Шейн сжал ее в объятиях, она почувствовала, что его грудь вздымается. А щеки были влажными от слез.
Она вспомнила, как лежала под тенистым деревом в парке Рок-Крик, уже ближе к концу всего этого. Круг их взлетов и падений начал действовать ей на нервы. И боль становилась все сильнее. Ее только что вырвало за деревом. Теперь ее голова лежала на коленях Шейна, а он растирал ей виски лавандовым маслом.
– Ты скучаешь по маме? – спросил он.
«Да».
– Нет, – ответила она. – Уйти от нее – облегчение. Она старается быть хорошей, но она… не заботится обо мне. И у нее дерьмовый вкус на мужчин.
– Она знает, как тебе плохо, Джи? Если бы мой ребенок был…
– Не говори о ней плохо! – Она ударила себя ладонями по лицу и разрыдалась так отчаянно, что это потрясло их обоих.
– Ладно. Я больше не буду. Прости – мне показалось, что она чокнутая. Не плачь.
Он осторожно притянул ее к себе на колени и прижал к груди.
– К черту, плачь.
В конце концов ровное биение его сердца убаюкало ее.
Через несколько часов и благодаря таблеткам она почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы вернуться в дом.
– Почему ты ненавидишь чуваков своей мамы?
– Они ее мучают, – ответила она прямо.
Мир гудел и свистел. Над ними пролетела стая голубей, пронзительно крича, но звук раздавался за много миль от них.
– Они причиняют тебе боль?
Она пожала плечами.
– Некоторые из них – да. Нынешний, ее босс из бара. Он попытался. Я оттолкнула его, и он упал, пьяный. Я могу постоять за себя.
– Как его зовут?
Она назвала ему имя.
– Как называется бар?
Она остановилась на тротуаре. Шейн тоже остановился, глядя на нее с выражением, способным расплавить камень. Она ему все рассказала.
Она вспомнила, как проснулась той ночью и увидела, что Шейна нет. Он не вернулся ни в ту ночь, ни на следующий день. Она
