социальным принципам которой в целом у населения страны было бы полнообъёмным, не идеальным, нет, но полнообъёмным. Вряд ли кто-то из нас, я имею в виду людей здравых, будучи коммунистами, могли себе представить, что на новом этапе развития страны им придётся участвовать в строительстве капитализма в той самой сверхсоциалистической ранее России.
В чём была главная сложность 90-х годов – торжество политической самодеятельности, желание противостоять, как и незнание и неумение? Возможно, в силу своего политического опыта, а в 1990-м году мне было 56 лет, и довольно насыщенного политикой моего личного прошлого я лучше других понимал ситуацию, в которой мы оказались. Тем более что сам я проповедовал идею конструктивной оппозиции. Вот в такой ситуации нам с моими коллегами, а точнее командой, пришлось создавать новое российское телевидение и радио.
Среди депутатов российского парламента первого созыва я оказался едва ли не единственным, кто разбирался в системе СМИ досконально. К тому времени у меня за спиной был многолетний редакторский опыт в создании всесоюзного журнала «Сельская молодёжь». Затем, едва ли не с нуля работая первым заместителем главного редактора «Московских новостей», я создал издательский холдинг «Пушкинская площадь», но и, бесспорно, постоянная активность как заместителя председателя парламентского комитета по СМИ.
Я инициировал идею создания российского телевидения и радио, чего ранее не было и в помине, высказал точку зрения о необходимости отхода с привычной модели государственного телевидения и радио, предлагая перевести их в иной режим существования, как самостоятельные радиотелевизионные компании, что позволит создать полноценный режим конкуренции как телевизионного, так и радийного мира. За время моей работы в парламенте России, именуемом в ту пору Верховным советом России, мне было сделано несколько предложений руководством страны ещё в лице Бориса Ельцина. Мне было предложено стать пресс-секретарём Ельцина, с широкими полномочиями, стать, по сути, руководителем мира СМИ, сосредоточенного вокруг президента, осуществлять руководство и президентский контроль за центральными изданиями, газетами, журналами, телевидением и радио, издательствами и холдингами; я отказался.
Затем мне был предложен пост министра печати, в это время его возглавлял мой друг Михаил Полторанин, с которым мы были единомышленниками и придерживались взглядов конструктивной оппозиции, что совершенно и правомерно для печати, которая призвана защищать свободу слова, что едва ли не самое главное из завоеваний демократии. Я снова отказался, тем более что понимал: независимая позиция Полторанина мешает в конфликте Ельцина с парламентом, цель которого – отсечь от президента людей, способных на него влиять вопреки якобы всевластию этого непримиримому президенту парламента. Следующим предложением был пост министра культуры, с этой идеей выступил депутат Басилашвили, актер Петербуржского товстоноговского театра. Я действительно хорошо знал театр и был знаком с Товстоноговым, всё было логично, так как я вырос в театральной семье. Тем не менее предложение было для меня достаточно неожиданное, и я опять отказался. Во время одного из моих визитов, как депутата, к Ельцину в кабинете оказался Руцкой. Тогда была толчея вокруг поста министра иностранных дел. Неожиданно Руцкой вмешивается в наш разговор и произносит тираду:
– Вот, мы, Борис Николаевич, никак не можем договориться по поводу министра иностранных дел, так вот он сидит перед вами.
У меня с Руцким были неплохие отношения, и я мог оборвать его, почти не оглядываясь на должность вице-президента:
– Остановись, Саша. Это невозможно, я плохо знаю английский язык.
И тут неожиданно вмешался Ельцин:
– Но вы ведь его изучите?
– Разумеется, изучу, но это не моё предназначение, Борис Николаевич.
А затем, спустя две недели, а может, и больше, я вновь оказываюсь в кабинете Ельцина в связи с идеей создания Российского телевидения и радио. Я, как заместитель парламентского комитета по СМИ, был автором этой идеи. И вдруг Ельцин делает мне предложение возглавить Российскую телерадиокомпанию. Я привычно собираюсь ответить отказом, и тогда Ельцин произносит фразу, которая в полном смысле этого слова сразила меня наповал:
– Вы что, вообще не хотите нам помочь?
Я понял, что президент прижал меня к стене. Отступать некуда, и я согласился.
Вот такая история, никого и ничего рядом, вышел из кабинета Ельцина в пустоту. Ни стола, ни стула, ни кабинета, помещения как такового, как нет и команды, как и частоты вещания, ничего нет, деньги тоже теоретически только предполагались.
Я смотрю на Ельцина и говорю:
– Борис Николаевич, в революцию, когда назначали комиссаров, как глав нового предполагаемого ведомства, для начала выдавали вновь назначенному кожаную куртку и маузер.
Ельцин смотрит на меня упёртым взглядом и без тени сочувствия на лице отвечает:
– Маузер не обещаю, а о кожанке подумаю.
Вот так всё начиналось.
В ту пору я был первым заместителем известной газеты «Московские новости», которую редактировал Егор Яковлев. Газеты, творившей революционные идеи девяностых и ставшей в те же времена рупором интеллигенции. «Московские новости» устойчиво отстаивали взгляды конструктивной оппозиции, и сам Егор Яковлев был символом этих идей.
Конечно, всё было не так гладко. Егор был в своё время рупором горбачёвских идей, считался человеком Горбачёва и был к нему вхож. В момент появления Горбачёва на политической арене Егор, не задумываясь, примкнул к его команде. Именно поэтому его отношения с Ельциным нельзя назвать идеальными. Я это понимал и был уверен, что Егор без восторга примет моё назначение. Но оно случилось, и я должен был действовать. У этой должностной внезапности была прелюдия.
Где-то за два, а может быть, три дня до этого Ельцин попросил меня провести его пресс-конференцию. Как я уже сказал, я работал тогда первым заместителем Егора Яковлева в «Московских новостях». Я согласился провести пресс-конференцию, хотя ситуация была непростой. Я вёл номер газеты и, естественно, был в типографии. Сделав всю необходимую работу по правке материалов, я подозвал сотрудника, который вместе со мной вёл номер, и сказал, что вынужден срочно уехать и вернусь через полтора часа. «Если из редакции позвонит Егор Яков-лев, – сказал я своему коллеге, – скажешь, что я спустился в типографию, и как только освобожусь – немедленно ему позвоню». Мой коллега послушно ответил: «Понял».
Я прыгнул в машину и помчался на пресс-конференцию. Это была первая встреча с прессой Бориса Ельцина. Дело в том, что пресс-конференции показывало телевидение. Я этого не учёл, но что-либо менять было поздно. А Егор Яковлев в этот момент проводил редакционную планёрку. Где-то в середине планёрки в яковлевский кабинет зашла секретарша. Телевизор стоял в приёмной. Наклонилась к Егору и прошептала:
– Вы тут занимаетесь планёркой, а Олег Максимович проводит пресс-конференцию Бориса Николаевича Ельцина.
– Чушь какая-то, – ответил Яковлев. – Он в типографии, на выпуске номера. Соедините меня с типографией, – сказал он секретарше.
Она набрала типографский номер, и мой коллега на просьбу позвать Попцова ответил:
– Он сейчас говорить не может. Он в типографии.
– Вот видишь, – сказал
