25-летие.
Что не учёл закон, ибо во времена его принятия хаотичный процесс создания новых СМИ, был, как говорится, на пике, и только спустя 6–7 лет пришло некое прозрение. Считалось, что угрозой свободы слова были государственные СМИ, ибо наличие в лице учредителя государства – это фактор возможности повседневного давления на редакционный коллектив, на издательскую политику. Но жизнь оказалась сложнее. Роль учредителя в повсеместном большинстве занял владелец, иначе говоря, в игру вошёл частник из бизнеса. Контролировать деятельность частного владельца, а одновременно учредителя, проще говоря, заставить его следовать нормам закона, гораздо труднее. Владелец начинает действовать, согласуясь со своими интересами. Эта газета – моя собственность, и вы, начальники, чиновники, мне не указ. Я «свободу слова» понимаю, как свободу моих действий. Точка.
Мир критикующих власть стал кратно более многочисленным, и так же, как и кратно, менее предсказуемым. Такова была реальность испытаний, выпавших на долю «свободы слова».
Мой редакторский путь, начавшийся в начале шестидесятых, в течение более двадцати четырёх лет был дорогой борьбой за свободу слова в атмосфере политической жизни, когда такого понятия, как «свобода слова», не было. Были нормативы партии, трактующие права и обязанности печати, в которых соблюдение установок и нормативов партии считалось превыше всего. Именно в среде этих нормативов надо было отстоять правду жизни, иначе говоря, свободу того слова, которое защищает эту правду. И доказывать это надо было не кому-нибудь, а центральной цензуре.
По большому счёту, это была великая школа, когда в течение 24 лет каждый месяц ты как минимум два часа проводишь в центральной цензуре, отстаивая очередной номер журнала. Я часто задаю себе вопрос: почему они меня терпели? Ну, сказать, что эти люди были безучастны и каких-либо чисто человеческих отношений между нами не было? Это не так. Были конфликты, жалобы в ЦК КПСС, но это были, скорее, случайные вспышки, когда появлялись совершенно новые люди, которым следовало пройти период привыкания. Это было непростое время, и для тех, кто приступил к работе цензора, ну и, конечно, для меня – своеобразное время нового испытания.
Я сам себе говорил – ничего не поделаешь, надо терпеть. И все двадцать четыре года я терпел. Но и они меня терпели – люди в высоких коридорах власти. Общаясь с цензурой многолетно, как и с высокими партийными чиновниками, ибо первое порождение второго, я понял, что где-то внутренне они мне симпатизировали и моя позиция отстаивания правды многим из них была близка. Но номенклатурные обязанности диктовали другие нормы отношений и поведения, и они были обязаны их выполнять. По этому поводу я шутил: «Вешать не будем, но виселицу поставим».
Согласитесь, это ведь редкость, когда тебя, главного редактора журнала, который своей позицией доставляет массу неудобств и неприятностей цензуре, главный цензор поздравляет с днём рождения. Общение с главным цензором Солодиным стало для меня, по сути, школой жизни. Он мог сказать после пререканий по поводу очередной повести Виктора Астафьева, Василия Белова, стихов Булата Окуджавы или Давида Самойлова:
– Ты не понимаешь, кто над нами, там, наверху, – при этом вскидывал правую руку и указательным пальцем показывал в потолок.
– Понимаю, – отвечал я.
– Тогда почему упираешься?!
– Жизнь такая, правду надо спасать.
– Ой, спаситель ты наш!
Они знали всё: и неоднозначное отношение ко мне лично Михаила Андреевича Суслова, и постоянные накаты на журнал на совещаниях в отделе пропаганды ЦК КПСС, которые проходили один раз в две недели. Кстати, на этих совещаниях присутствовали непременно руководители цензуры, которым предписывалось сверять политику журналов и газет с генеральным курсом партии.
Уже позже, оказавшись в центре событий конца восьмидесятых и начала девяностых, я продолжил недоумевать – как мне удалось выстоять. Тем более что редакторскую стезю я выбрал сам.
В ЦК КПСС работали разные люди. Бесспорно, чрезвычайное давление на них оказывала ЦКовская функциональность, но при всём этом они понимали, что мы, редакторский мир, среда реальной жизни, отражение которой для них пагубно. В их понимании мы были чиновниками, разумеется, другими, но всё-таки чиновниками, и именно мы будем рассказывать своим коллегам, что такое ЦК КПСС, мы будем создавать их образ либо как матёрых формалистов и послушников высшей власти, либо людей, умеющих слушать и слышать. Один сотрудник ЦК КПСС, руководитель среднего звена аппарата ЦК, как-то сказал мне: «Не надо путать ЦК КПСС с КГБ. КГБ – закрытая организация, а ЦК КПСС не имеет права быть таковой». У меня много знакомых из этого мира, в них есть похожесть, но одинаковости среди людей, занявших знаковый пост, не было.
Сейчас, в 2017 году, мы переживаем новый этап внутриведомственных битв, но об этом чуть позже. Вернёмся на 25 лет назад, в начало 90-х. «Вы что, вообще не хотите нам помочь?» Драматические дни, распад Советского Союза. Президент страны М. С. Горбачёв подаёт в отставку. Началом распада стал демарш прибалтийских республик, которые в качестве первых покидают Советский Союз и становятся независимыми государствами. Россия проводит референдум, в бюллетенях два вопроса: вы за сохранение СССР или против? Более 70 % граждан России высказываются за сохранение союза. Но процесс уже пошёл. Россия принимает декларацию о суверенитете, при этом оставаясь в составе СССР. Эта позиция подтверждена, как уже было сказано, референдумом, на котором большинство граждан России проголосовало за сохранение СССР. Беловежские соглашения, принятые в лихие 90-е, поставили точку. Больше страны под названием СССР не существует, на смену ей появляется новый политический бренд СНГ – Союз Независимых Государств. Двери для вступления в новый союз открыты. Если первое образование СССР имело масштаб исторической обязательности, то в новом образовании ничего подобного – относительная доброжелательность была, но цементирующих обязанностей не было. В составе СССР республики имели свою квоту и независимость в рамках норм советских и социалистических, потому как все остальные были Советскими Социалистическими республиками. В случае СНГ социальный строй, единство политических идей в концепции нового союза не рассматривались. Это был союз независимых государств. Ранее одно государство СССР превратилось в неополитическую субстанцию, сохранившую умозрительную идею советского характера. «СССР больше не существует, но дело его живёт».
«Так ли это, покажет время», – думали мы тогда. Но как оправдание перед историей СССР это был шанс разрушителей СССР таковыми себя не считать. Правомерен ли был этот шаг? Скорее да, нежели нет. Была создана некая зона привыкания к новым обстоятельствам, и вот в этой ситуации рождалась новая Россия. Россия капиталистическая, по образцу капитализма 90-х годов. Естественно, что смысл у всех законов, принимаемых новым российским парламентом, блек. Кто-то считал изъяном, кто-то благом похожесть на советские законы. Иначе говоря, перед нами стояла сверхсложная задача: как, отрешившись от социалистических принципов, построить социально-справедливое государство, доверие к
