Никуда тебя не отправят. Всё будет хорошо. Веришь?
Она не отвечала. Не верит, конечно. Не доверяет и не будет ещё долго. Особенно мне. Что неудивительно совершенно… Но оттого не менее неприятно.
— Ром… — она мягко убрала мои руки от себя и отошла на шаг назад, сжавшись в стену спиной в попытках убежать от меня. — Не надо.
Она говорила о касаниях.
— Извини, я только поддержать хотел.
Снова в комнате повисло неловкое молчание.
— Можно я останусь одна? Пожалуйста, — попросила она.
— Конечно, — кивнул я, с большим трудом застав свои ноги уйти из теперь уже её комнаты. На пороге обернулся и взглянул на неё ещё раз. — Если что понадобится — стучи. Моя комната через стенку.
Я вышел и закрыл за собой дверь.
Моя комната через стенку…
Только сейчас заметил, что, не задумываясь над этим, поселил её рядом с собой…
Катя
Оказалась в комнате одна, и мне стало ещё более неуютно. Присутствие Ромы почему-то дарило ощущение защиты. Так странно… Он ведь враг. Или нет? Но он помогает мне сейчас. Пусть решение взять меня под опеку принадлежит не ему лично, а его отцу, и всё же… Он мог сказать, что против, и Пётр Сергеевич не стал бы настаивать. Но почему Роман решил мне помочь? Не понимаю…
Может быть, так потому, что Рома — единственный, кого я тут хотя бы знала… Пусть и не с самой лучшей стороны.
Всё смешалось в моём сознании. Вряд ли я сейчас способна что-либо анализировать трезво.
Я огляделась с опаской. Нет, комната очень хорошая: уютная, светлая, чистая. Мебель и декор дорогие, словно я в отеле категории «пять звёзд». Я никогда раньше не была в таких шикарных домах… А теперь он — моё пристанище на полгода. Когда мне исполнится восемнадцать, я покину этот дом — неловко смущать его истинных хозяев и злоупотреблять их гостеприимством и добротой. Тем более что мне есть где жить — наша с бабушкой квартира.
Наша с бабушкой… Да нет, теперь нет бабушки, я одна.
Достала из сумки портрет и снова не сдержала слёз.
Как это тяжело, просто невыносимо — остаться одной, никому не нужной, без защиты. В школе меня никто не любит, только бабушка и была моим спасением, а теперь мне даже не к кому пойти, чтобы обнять и забыться.
Я легла на кровать и свернулась калачиком. Прижала к себе рамку с фотографией и смотрела в стену.
Я не знаю, как дальше жить. Я не знаю, как быть одной. Я не знаю, что будет дальше. Я не смогу больше поделиться с ней радостью от успешно сданных экзаменов. Бабушка никогда не узнает, поступила ли я в тот вуз, о котором мы с ней мечтали.
Или узнает?
Говорят, там, где нас нет, они видят нас сверху и знают, как протекает наша грешная жизнь. Не знаю, насколько это правда, но мне хочется верить, что она не ушла куда-то совсем, а рядом, видит и слышит меня, только я её не вижу.
Я привыкну. Как привыкла к потере мамы и папы…
Время лечит?
Да как бы не так.
Такое — не лечит. Но боль притупляется, она лишь возникает вспышками в сознании, когда я вспоминаю о дорогих мне людях, которые безвозвратно ушли.
* * *
Услышала лёгкий стук в дверь и распахнула глаза. Оказывается, я уснула с фото, прижатым к груди. Потрясла головой, чтобы сбросить тяжелый сон и понять, кто же пришёл.
— Извини, можно? — заглянула в дверной проём женщина, которую Пётр назвал Наташей. Кажется, он сказал, что Наташа — его жена, но я помню не очень чётко…
Женщина же зашла в комнату, неся небольшой поднос в руках. Она поставила его на тумбочку возле кровати, на которой я сидела словно неподвижная статуя.
— Я принесла тебе молока, — сказала она мне. — Ничего, если на «ты»?
— Ничего, — отозвалась я. Голос звучал сухо и слабо. — Спасибо.
Пить не буду, но, чтобы не обижать жену Петра, не сказала об этом.
— Ко мне тоже можно на «ты» обращаться.
Я с трудом сфокусировала на ней взгляд.
— Хорошо.
— Ты как, Катюш? — участливо спросила она.
Меня перекосило помимо воли.
Ненавижу такие вопросы.
Ненавижу показывать слабость и слёзы.
Ненавижу жалость.
Именно поэтому я не поеду завтра в школу.
Мне для начала стоит прийти в себя, иначе я не смогу держать себя в руках под сочувствующими взглядами одноклассников…
— Можно мне побыть одной? — спросила я, опустив глаза. — Извините…
— Да, конечно, — отозвалась Наташа. — Мы просто переживаем все за тебя.
— Не стоит, — сухо ответила я. — В окно не выпрыгну, не бойтесь.
— Да мы не… — смутилась мачеха Романа. — Не говори такие ужасы, девочка.
— Так я же сказала, что не буду ничего делать сверхординарного.
— Ты держись, Кать, — ответила она спустя минуту. — Мы все кого-то теряли в этой жизни. Это неизбежная её сторона. Думай о том, что здесь ты в безопасности. Ты сможешь доучиться. Я горжусь, что Петя принял решение тебе помочь — это очень по-мужски. Всё будет хорошо, только надо… переболеть. Ты таблетки выпей, ладно? А то совсем станет плохо…
— Выпью.
— Сейчас выпей, Кать, — настояла она и поднесла мне стакан воды, которую налила из бутылки, что принесла с собой… — Потом забудешь.
Я повернула голову к подносу и увидела рядом со стаканом молока таблетку на блюдечке.
— Ну-ка, давай.
Я положила пилюлю на язык и покорно запила её водой из стакана, который мне дала Наташа. Она права — без успокоительных меня совсем порвёт от горя.
— А теперь ложись и отдыхай. Хочешь, в душ сходи. В шкафу есть халат, полотенца. Вот тапочки стоят. Иди освежись. И спать.
Душ? Как-то и не вспомнила о нём даже. Так плевать на все обыденности жизни…
Но
