Сумасшедший.
И живой. Кажется, впервые за прошедший год… или за целую жизнь — живой.
Дверь отворилась, раздались легкие шаги — шлепанье босых ножек по полу. Луна. Гарри выпрямился, обернулся. Она остановилась рядом, в шаге от него. Смотрела, склонив голову на бок, молча и внимательно, словно силясь прочесть что‑то в его глазах. Промокшая белая блузка, в слабо освещенной комнате казавшаяся грязно–серой, облепила худенькую фигурку девушки некрасивыми складками. На бледных щеках выступил лихорадочный румянец, какой бывает у людей, которые никогда не загорают. Кожа казалась светлой–светлой и прозрачной, тонкие ниточки капилляров на шее и в вырезе блузки проступили сквозь эту блестящую от дождевых капель кожу. В растрепанных волосах запуталась трава, и застряли листья. Луна дышала тихо, но неровно. Пристальный, открытый взгляд соскользнул с лица Гарри на его шею, грудь, и тот почти физически ощутил его прикосновения: теплые, ласкающие. Услышал, как у Луны сбивается дыхание, увидел, как на щеках расцветают красные пятна… смущения? стыда?
— Мы заболеем, — сказала Луна тихим, призрачным голосом так, словно все было решено. И Гарри верил ей сейчас, потому что уже чувствовал подступающий температурный жар.
— Наверное, сляжем, как Малфой, — отозвался он машинально, не задумываясь о словах.
Луна сделала шаг — всего один крошечный шаг — и оказалась почти вплотную к нему. Гарри оцепенело смотрел, чувствуя, как щекочет ноздри ее сладковатый запах: что‑то цветочное, раздражающее, смешанное со свежестью дождя, уличного воздуха и запахом сырых волос и ткани. Луна сжала в руках низ его футболки, потянула вверх, и он послушно поднял руки. Голова застряла в вороте, нос мешался, очки сползли, запястья и локти облепило мокрой тканью. Гарри потряс головой, стараясь выпутаться, а Луна захихикала и дернула сильнее. Спустя несколько мгновений оба уже смеялись. Гарри потер покрасневший нос — на щеке остался вдавленный отпечаток, а очки затерялись в складках футболки.
— Зачем ты их носишь? — спросила девушка, распутывая мокрую ткань, нащупывая в ее складках оправу.
— Не знаю, — он и вправду никогда не задумывался: это было так привычно, так естественно с самого детства.
Луна подняла голову, пристально вгляделась в его лицо. Только она была на это способна, только сумасшедшая Луна — стоять вплотную, рассматривать его с жадным, неуемным любопытством, по–детски непосредственно и как будто совсем невинно. Кровь у Гарри в висках гулко застучала, сердце заколотилось в груди, зрачки расширились. Ее взгляд гипнотизировал, ему казалось, он проваливается в ее глаза и мысли выцветают и блекнут, оставляя после себя размытые контуры в пустоте.
Ее светлые, практически бесцветные ресницы опустились, прикрывая глаза, пряча от него их невероятную, чистую голубизну. Взгляд коснулся ключиц, двинулся вниз по обнаженной груди, по серым от грязи разводам дождевой воды и пота. Ей показалось, время остановилось, ей почудилось, боги вняли ее глубинным молитвам и подарили эти несколько мгновений тишины и близости с ним. Внутри было так хорошо, что не выразить словами. Она потеряла ощущение реальности.
— А ты? — вдруг спросил Гарри хрипло. — Так и будешь в этой мокрой…
Луна не успела ответить. Безвольно замерла, автоматически вскинула руки, когда он потянул ее блузку вверх вместе с майкой. Он еще не понимал, что делает, и только когда ее растрепанная голова вынырнула из растянутого ворота и мелькнули голые плечи, на его лице проступило осознание. И вместе с ним испуг, смятение.
Луна слабо улыбнулась, прижимая запутанные в сырой ткани руки к груди. Наблюдать за Гарри было так забавно.
— Когда огненный маг краснеет, от его лица можно прикуривать, — произнесла она с улыбкой, делая шаг в сторону. Блузка упала к ногам, волосы неприятно стянули, опутали кожу, как крепкая, плотная и липкая паутина. — Слышал когда‑нибудь об огненных магах, Гарри?
Луна была теперь у него за спиной, и он перевел дыхание. Мерлин, что она творила, чего добивалась? Сейчас, когда смерть дышала в затылок, когда за углом притаился парализующий ужас, только и ждущий своего часа? Наверное, они оба сходили с ума.
— Нет, — он все еще не рисковал двигаться, так и стоял оцепенело, опустив руки, потому что кожей чувствовал колыхание воздуха от каждого ее движения.
— Ты похож на них, только…
Луна не договорила. Быть так близко к нему, видеть так отчетливо и не сметь прикоснуться – это сродни пытке. В каком‑то болезненном, беспросветном отчаянии она уткнулась лицом в затылок Гарри, обхватила дрожащими руками торс, чувствуя под ладонями напрягшиеся мышцы живота, жесткие волоски, убегающие под ремень брюк, сокращение диафрагмы под прохладной кожей, сбившееся дыхание, дурманящий мужской запах, от которого низ живота налился томительным, мучительным жаром. Коротко остриженные волосы на его затылке защекотали губы, и Луна глубоко, с наслаждением вдохнула. Прижалась губами к соленой коже, слизывая капельки воды и пота кончиком языка, и поцеловала, и почувствовала, как пульсирует под кожей жилка на его шее. Гарри молча вздрогнул, только вздохнул так, словно проглотил слова, — ловя губами воздух, который внезапно уплотнился, раскалился, превращаясь в тяжелое, душное марево, с трудом проникающее в легкие.
Она была непохожа на Джинни. Она вообще ни на кого не была похожа! И кто виноват, что он пошатнулся от головокружения? Кто виноват, что от ее прикосновений весь мир поехал и встал с ног на голову? Что он втянул живот, когда тонкие холодные пальчики словно невзначай нырнули под пояс его брюк? От ее нечаянного прикосновения там, Гарри вздрогнул и вывернулся из объятий. Оглянулся. Луна смотрела на него испуганно, прикрывая ладонями грудь и облизывая распухшие губы. Сейчас на ее лице не остальсь ни тени былой отрешенности. Глаза безумные, огромные, словно она не верила в собственное бесстыдство, в нарушенный запрет… Ведь она прикасалась к тому, кто ей не принадлежал и принадлежать не мог! У Гарри была девушка, ее подруга. Джинни. И от этой мысли невыносимая, раскаленная боль пропитывает внутренности и наворачивается колючими слезами на глаза.
Неожиданно ее лицо оказалось в чужих чуть шершавых ладонях: сквозь пелену непролитых слез было плохо видно, погруженная в полумрак комната плыла перед глазами. А потом рот накрыли мягкие губы, лаская, заставляя раскрыться и впустить глубже. Она схватилась за Гарри, каждый дюйм обнаженной кожи — как откровение, и захотелось большего. Захотелось увидеть, каким он бывает в минуты удовольствия, как горит его кожа и сокращаются мышцы; услышать, каким становится его голос и как звучат его стоны — низкие, гортанные, безудержные. Гарри сам расстегнул ремень на брюках — она бы не смогла. Сам стащил прилипшую влажную ткань с бедер — Луна только изумленно распахнула глаза, когда на нем совсем не осталось одежды, и начала с жадным, восхищенным любопытством изучать его, приоткрыв рот. Ну, кому бы еще такое пришло в голову, а?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
