Колонна, чуть-чуть отвернув в сторону и потеснив толпу, обошла скучившуюся в растерянности свиту уже не существующего императора.
Внезапно Худина, первым очнувшись от оцепенения, бросился к Аххе и, уцепившись за стремена, завопил:
— Да здравствует император Ахха! Ура! Ура!
Толпа зевак вмиг оживилась и взорвалась пьяными криками:
— Ура новому императору! Да здравствует Ахха!
И тотчас охранники и вся свита покойного Тро пристроились в хвост войсковой колонне. Сверкающие носилки тоже поплыли вслед за новым императором.
Теперь Ахха входил в Тротиум как победитель, одержавший свою главную победу.
Весь народ и даже последние пьяницы с разбитыми в драке лицами устремились в город, где продолжался праздник и можно было ожидать угощения от нового императора. У главных ворот среди битых черепков, раздавленных фруктов, тряпок и кровавых плевков на пыльной дороге лежал забытый бывший император.
Было жарко, и над телом вились зеленые мухи. Голодные собаки, осторожно принюхиваясь, медленно сужали свои круги. За городской стеной играла музыка, смеялись люди, и только эти громкие звуки мешали псам начать дележку добычи немедленно.
36
Став полноправным правителем, Ахха первым делом сменил резиденцию монархов и жил теперь на другом конце города. Сумрачный замок Тро напоминал ему о былых унижениях, да и не нравился он новому императору. Поэтому в качестве своей резиденции Ахха выбрал белый, словно мертвый коралл, дворец, утопающий в зелени и имеющий просторные и светлые залы.
Изменился и весь уклад придворной жизни. Четыре сотни покалеченных рабов Ахха оставил при себе. Он не устраивал из них «живого ковра», но научил их маршировать с красивыми перестроениями и каждый новый день начинал со строевого смотра.
Худина, спасший себе жизнь провозглашением нового императора, был удален на кухню. Многочисленные враги бывшего раба-фаворита весьма радовались этому, однако и их, чванливых вельмож, новый император не жаловал. Ему претила лесть, и он сердито косился на тех, кто пытался петь на старый мотив. Ахха признавал только военные заслуги. От тех, кто таковых не имел, но желал подняться в дворцовой иерархии, принимались богатые пожертвования на нужды армии.
Новый император не устраивал утренних выходов, довольствуясь муштрой безруких рабов. Ежедневной аудиенции монарха удостаивались только Моххад, Сеик и Заппа. Моххад стал теперь нарвадом империи, Сеик — главой императорской канцелярии, а Заппа — начальником охраны. Видеть кого-нибудь еще Ахха не желал, и бывшие завсегдатаи императорского дворца целыми днями просиживали в залах первого этажа, надеясь хотя бы случайно увидеть императора и засвидетельствовать ему свое почтение.
Прислуживали Аххе всего несколько молодых рабов, у которых уши еще не зажили после обрезания. И когда император перемещался с этажа на этаж, они бежали вслед за ним, перетаскивая подушки, ковры и подносы с фруктами.
Когда скука особенно одолевала императора, он устраивал в своем саду гладиаторские бои, а иногда, пребывая в мрачном настроении, казнил кого-нибудь из фаворитов бывшего императора. Поначалу это приносило некоторое успокоение, но ненадолго. Без войны Ахха старел и терял интерес к жизни.
— Нам нужно готовиться к новому походу… — сказал как-то император, испытывая приступ послеобеденной хандры.
— К счастью или сожалению, мой император, у нас нет реальных врагов, — заметил Моххад и почесал живот эфесом меча. — Но я знаю, как подогреть себя, не участвуя в сражениях…
— Это как же? — заинтересовался Ахха.
— Вам нужно жениться, мой император. Жениться и утешаться с молодой женой. Она будет отнимать у вас столько сил, что иная война покажется отдыхом…
«А почему бы и нет? — подумал император. — Ведь я не стар, мне нет шестидесяти. Есть еще возможность порадовать империю наследниками, а то ведь даже дурачок Ое случайно выпал из окна, и принцев в государстве не осталось. Императором я уже стал, так куда же направить свои силы? На войну? Но с кем? Замахнуться на неизведанные земли, что простираются за Полем Мертвых? Но это святотатство. За это многие расплачивались жизнью, а те, кому повезло, возвратились, потеряв рассудок… Значит, жениться?»
Так и не придя ни к какому выводу, Ахха занялся муштрой рабов.
Как-то раз, через месяц после триумфального прибытия в Тротиум, маясь от скуки, Ахха неожиданно вспомнил о двух пленниках. Владыка полулежал среди вышитых подушек и вдыхал запахи, поднимавшиеся из сада. Где-то внизу щелкали ножницы садовника и громко маршировали сменяющиеся стражники.
— Заппа, — позвал император.
— Заппа! — продублировал зов императора охранник, стоявший у выхода на террасу дворца.
Тут же послышался топот, звякнули шпоры, и начальник охраны предстал перед Аххой.
— Я слушаю, мой повелитель! — воскликнул он и согнулся в поклоне.
— Заппа, а где наши муюмы? Я, признаться, забыл о них. Смерть дорогого брата так огорчила меня, что я ослаб памятью. Где они и чем занимаются?
— Женщина среди рабынь, а мужчина в башне, в той, что в старом замке.
— Ты говоришь, в башне? А что он натворил?
— Я полагал, — губы Заппы тронула еле заметная улыбка, — там он будет целее. Ведь он собственность императора. К тому же он живет в башне не как узник, а как гость императора. Пол его жилища устлан богатыми коврами, а постель — мягкими подушками. У него хорошая еда, крепкий зе. Мы даже приводили ему женщину. О чем еще можно мечтать?
— Женщину?! Ах, собачьи головы! Ну и придумали! — засмеялся Ахха. — Ну и как?
— Он отказался от нее. Сказал, что пока отказывается от женщин и от зе.
— Отказывается от зе?! Это интересно. — Ахха, опершись на подставленное плечо раба, встал с подушек и несколько раз обошел деревянный столик со сладостями. Затем задумчиво дотронулся до лысой головы раба и спросил: — Он что, больной, этот Морри?
— Как вы сказали? Прошу простить, но я не расслышал, мой повелитель, — виновато произнес Заппа.
— Я сказал: Морри. Так его зовут, — пояснил Ахха и недовольно пожевал губами. Он подумал, что зря проговорился и показал, что знает имя пленника.
— Да, я думаю, так оно и есть, мой повелитель. Иногда он начинает прыгать, как необъезженный буйвол, размахивает руками, ногами. Потом, когда устанет, садится на пол и отдыхает, закрыв глаза. И долго так сидит, как мертвый. И даже, кажется, не дышит. Так что, скорее всего, он больной.
— Ну хорошо, хорошо. А как чувствует себя пленница?
— О великий! Она прекрасно чувствует себя, только мало улыбается. Приходится часто менять охрану, так как мои люди просто тают от ее красоты. К тому же она так держит себя, будто ей принадлежит полмира. А рабыни, хоть и знают, что она тоже собственность императора, такая же, как они, ухаживают за ней, как за госпожой. Она же, мой повелитель, принимает это как должное.
— Это очень интересно, Заппа. Честно говоря, во время похода я так и не удосужился посмотреть на нее. А что же в ней необычного?
— У нее большие глаза, и не фиолетовые, как у нас, а серые, как жало боевой иглы. Волосы напоминают по цвету благородных желтых буйволов, и кожа — как спелый сладкий плод. И еще… — Голос Заппы стал хрипловатым. — Ее ногти, они розовые, мой повелитель.
— Да ты какие-то сказки рассказываешь… — махнул рукой Ахха.
— Он говорит правду, божественный, — подал голос стоявший неподалеку всегда молчаливый Моххад. При этом император удивился так, будто заговорила статуя.
— Ты?! — вскинул брови император. — Ты тоже видел ее?!
Моххад не ответил на этот вопрос, а лишь пробубнил:
— И еще у наших женщин нос смотрит вниз, а у этой он дерзко задран. Это и раздражает, и нравится… — развел руками Моххад.
«Что ж, если даже этот кремень восхищается пленницей, ее необходимо увидеть», — решил император.
— Заппа, сегодня до ужина доставь этих пленников во дворец.
— Слушаюсь, мой повелитель.
37
— Эре! Ну что ты там копаешься? Скоро придут священные посланники, а я еще не одет.
— Иду, господин старший жрец, иду! — послышался из маленькой кладовой скрипучий голос. Кряхтя и охая, оттуда выбралась хромая старуха и заковыляла к своему хозяину. Она накинула на него серебристый плащ, закрепила его металлической застежкой и при этом нечаянно уколола старшего жреца в заплывшее жиром плечо.
— Ой, ведьма! Ты специально это делаешь, да? Со свету меня сжить хочешь, собака облезлая?!
— Штой, не дергайша, а то еще брюхо пропорю! — сердито прошамкала старуха. Она не боялась хозяина, поскольку знала его не один десяток лет.
Давным-давно, когда старшим жрецом был мудрый Калла, Эре прислуживала ему в храме. Она была молодой и красивой, а Калла был стар и немощен, он даже не смотрел в ее сторону и не интересовался ничем, кроме полуистлевших манускриптов. Но девушке было двадцать лет, и природа заставляла ее искать своего мужчину. Только напрасно она строила свои фиолетовые глазки молодым жрецам, они боялись гнева старого Каллы.
