— Господи, умница моя… — Фил сжал её руки, бормоча горячо: — Это не ад, не ад. Нет, Севан, нет…
— Объясни, — Тея вытащила из-под коврика записную книжку Трошина. Вот здесь ты написал:
«Там солнце желтое, зеленая землятам небо ясное, как то, что ты моя.Босые ноги обжигая о песок,мы в море синее вбежим с тобой, дружок.Там золотистой наготе твоейвсе так идет, и никаких людейкроме меня не повстречаешь ты…И чувствуешь, как пахнут там цветы!Слушай, послушай, не обращайвнимания от песни, мой ангел, внимайЯ буду выдумывать правду.»
— Ты выдумал правду про нас? Ты выдумал это уже тогда?
— Тогда, теперь, всегда… Я всегда тосковал о тебе. Всегда… — они смотрели друг на друга бесконечно долго, а трава тянулась к солнцу и в венчиках желтых цветов гудели пчелы.
— Я сказала тебе неправду, — светлые брови нахмурились и потемнели медовые глаза. — Прости меня.
— О чем ты?
— Я сказала, что у тебя темно, потому что ты не умеешь делать золото. Тогда я так думала. Теперь поняла! — узкое личико вспыхнуло радостью разгаданного секрета. — Я поняла: твоя музыка, твои слова — это тоже все золото!
— Сильно блестят? — от смущения вспыхнул и стал ироничным Филя.
— Нет, золото — это не только блеск. Это тепло и добро. Это все самое важное и прекрасное в жизни. Вот как эти цветы-солнечники, — ладонь пробежала по одуванчикам, поглаживая нежную желтую шерстку.
— Слушай… — Филя с сомнением помотал головой. — Что происходит?… Сейчас апрель… А здесь полно одуванчиков! Они ведь должны появиться только в конце мая!
— Это мои цветы. Они появляются там, где я. Они золотые и очень, очень ценные. Мои и твои. Теперь мы будем владеть ими вместе. Не отказывайся, ты имеешь право разделить дар солнца со мной. Я давно знала это. Потому что ты — самый лучший…
34
Он понимал, что является чуть ли не божеством для этой потерявшейся девочки. Однажды вечером он стал рассказывать про себя. Он говорил, что всегда хотел сделать всем лучше, но часто получалось наоборот. Он рассказал маме, что отец ходит в другой дом, к чужой женщине и родители расстались. Он доложил в Райком комсомола, как был написан фальшивый отчет о подвигах комсомольцев школы и был высмеян друзьями и предан анафеме. Он ринулся в на призывной пункт, умоляя послать его в Афганистан несмотря на близорукость. Его не взяли, но послали притащившегося с другом Николая. Самое же противное заключалось в том, что правда о супружеской верности, об отчете комсомольцев, так же как и подвиги на той войне не были никому нужны. Тогда он понял, что радостное, интересное, важное не обязательно совершать — его лучше придумывать. Филя так увлекся сочинительством, уже трудно различал, где быль, а где — обман.
— Я привык к этому и даже теперь не очень стараюсь разобраться. Вот сидишь ты. И мне больше ничего не надо знать — ведь я могу держать тебя за руку и смотреть в глаза. Только не исчезай, ладно? Не исчезай, как мои сказки.
— Я не придуманная. Я настоящая, — Тея аккуратно развернула шоколадку и вонзила в твердый кусочек мелкие белые зубы. — Настоящая дочь Источника. Это не совсем так, как другие люди. Но все равно — правда.
— Правда… — Филя вздохнул. — Кто-то из нас здорово того… Может, оба сразу. Это даже лучше.
— Что мы оба не как другие? — насупилась Тея.
— Ну, я хочу сказать — сочиняем… У меня началось все в детстве. Мы с другом Колькой забрели в лес, увидели огонь и подумали, что там собрались какие-то загадочные существа. Мелькали между деревьев тени, шипел костер… Утром мы нашли два куска коры и решили, что это скафандр — специальная одежда для пришельцев с другой планеты.
— Это не сочинение, это правда. — Тея нахмурила брови и замотала головой. — Я тоже видела духов Холодной тени. Они страшные, но боялись Источника. Такие длинные, синие… Их нельзя вспоминать часто. — Она вернулась к шоколадке, которую грызла мелко-мелко, как белочка. — Только такие витамины теперь есть стану.
— Нельзя. Это вредно. Завтра научу тебя варить борщ. Шоколадом и бутербродами питаться — никакого золота не хватит. И это совсем не витамины.
— Я ела только молоко козы, яблоки, ягоды и разные травы. Дед тоже.
— Теперь будет по-другому. У тебя совсем мало сил, необходимо полноценное питание. Ты ж колбасу даже не пробовала!
— Есть мясо!? Мясо нельзя!
— Совсем не обязательно. Завтра я получу деньги и принесу тебе хорошую пищу.
— Ты продаешь травы?
— Скорее, отраву. Но это сейчас не важно. Важно понять что к чему в одном очень запутанном деле… Я же не придумал, не придумал про фигурки! Мы собирали металлолом и видели… Погоди, я ж храню свой трофей!
Он полез на чердак, минут пять грохотал там досками и наконец вернулся с тяжелым ящиком от немецких патроном полувековой давности. Щелкнув замком, откинул крышку. В свете абажура засверкал сказочными искрами ослепительный клад.
— Ой! Какое богатство! — Тея отпрянула. Потом осторожно подошла и опустилась на пол, протягивая руки к елочным игрушкам. Такой красоты я никогда не видела! Почему они не тают?
— Так делают специальные люди, — Филя повесил на грудь Теи гирлянду зеркально-красных бус. — Нравится? Все теперь твое. А вот погляди, что здесь спрятано на самом дне — в отцовском планшете — это военная сумка так называется. — Филя извлек свои давние трофеи и в изумлении открыл рот. Почему? Какого черта?
Тея увидела фигурку размером с ладонь, словно отлитую из коричневого метала. На ней были видны зазубрины от пилы и прокорябанная гвоздем буква Т.
— Это моя. Мы тогда с Колькой фигурки пометили, что бы никто лишнего не присвоил. А потом забыли… Но эта штуковина откуда взялась!? Не понимаю… — он с опаской расправил на цветастой клеенке продолговатый чехол, на котором отчетливо проступали чешуйки и была вытеснена буква «Н». — Николай, Колька… Только была же фигурка, а теперь как носок. Что случилось, Тея?
— Твоего друга хотят забрать духи.
Теофил долго смотрел на золотистую девушку, скорбно замершую в мутном свете оранжевого абажура. Почти прозрачная, как видение, готовое растаять. Надо крепко зажмуриться, посчитать до десяти, открыть глаза — и ничего не будет — ни гостьи, ни елочных шаров, ни кожаного чехла с Колькиной меткой.
— Ты должен предупредить его, — Тея встала, чтобы смотреть ему прямо в глаза. — Тебе не страшно говорить правду, да?
Филя на секунду задумался и озарился догадкой:
— Теперь не страшно! Помню, как встретил тебя в лесу и ты положила руку на мое плечо. Потом я и в самом деле боялся меньше. Не совсем бесстрашный стал, но даже делал попытки сопротивляться. Девушку одну хотел спасти… И другую, в Америке. Севана старался вытянуть… Это человек хороший, друг. Я должен позвонить ему! Он запутался, ему тяжело.
— Завтра. Ладно? Сегодня полнолуние. Источника нет — ты обнимешь меня. Ты для меня — один. Только рядом с тобой я могу остаться. Могу жить и быть настоящей, теплой, как люди…
«Если в комнате ночь, а на плече покоится её голова…. Покоится, спит, сладко посапывая женщина, дитя, мечта… Если все сложилось именно так в этот миг, как обещала Судьба, не задавай себе вопросов и постарайся остановить время. Не бойся, ничего не бойся — сейчас ты можешь все» — Так говорил я себе, опасаясь пошелохнуться, вздохнуть. И ещё думал — если есть солнце, лето и Тея — то Бог есть, а земной ад — нелепый вымысел умалишенного…
Она прохладная, но горячая и будто плавится. Она невинна, как первый ландыш, но вся моя — совершенно вся! А у меня одно желание — завладеть её сутью, её тайной, её жаром, что бы сберечь и сохранить её… А руки — у неё шесть, десять рук! Я весь в их ласке — мать, любовница, совратительница, колдунья… Я владею сотней наложниц и единственной, которая выросла как цветок на башне. Ее кожа… Нет, не объяснить. Таким нежным бывает лишь крыло бабочки. Но ведь это невозможно — ласкать бабочку. Трепет жилок, бренная роскошь пыльцы, страх, что погублю и восторг обладания! Ах, да ты не поймешь меня, бедолага!
Так бывает, Жетон, клянусь. Я никогда не расскажу тебе этого, что бы ты не хохотал, как от щекотки и тайно не ронял слезы зависти. Я никому не расскажу этого, что бы не спугнуть своего счастья…»
Теофил смотрел в низкий потолок спальни, на котором лежало лунное серебро, расчерченное тенями веток. В комнате притаилось чудо и весь мир принадлежал ему. Стихи родились сами. Он проснулся и увидел их — написанных на листке той старой записной книжки, которая привела к нему Тею.
Ну, влюбляйся покрепче, держись!Полетели!.. Аж дух захватилоощущенье любви не на жизнь,а до смерти. И духу хватило.Чу! за спинами окрик: Держи!Только поздно они спохватились.Улюбив тебя в бегство своевсю почти что, почти что навечно,в засознание и забытьена словах я спасу тебя вечных…
35
