— Очень изысканно выражаетесь, — произнес Закир, еле сдерживаясь, чтобы не нагрубить, и, не сказав больше ни слова, оставив опешившего от такой наглости завуча и последнее слово за собой, пошел по коридору к своему классу.
В классе Закир с некоторых пор ощущал себя неловко, чувствовал себя чуть ли не переростком; может, оттого, что к проблемам и интересам своих одноклассников он относился свысока, хотя порой сознавал, что эти проблемы ему близки, и только из одной мальчишечьей бравады, только из соображений, что теперь он крепко-накрепко связан с другим миром, с другим, бесконечно далеким от этих желторотых птенцов, кругом бесстрашных и рискованных парней, только из этих соображений он держался в классе холодно-надменно. Да и частые теперь пропуски уроков не давали Закиру возможности сблизиться со школьными товарищами, даже если бы он этого захотел, зажить их жизнью. Закир уселся на свое место, за последнюю парту, рядом со своим соседом, мальчишкой-тихоней, типичным маменькиным сынком. Звали мальчика Кареном.
— Привет, Закир, — почему-то тихо сказал Карен, хотя в классе за несколько минут до урока стоял гул голосов.
— Привет, — отозвался Закир, несколько удивленно глянув на своего соседа по парте.
— Вот ты все не хотел меня брать с собой, хотя я тебя очень просил, — сказал Карен так же тихо. — А посмотри, что у меня есть.
Некоторое время он с таинственным видом оглядывался, не замечая на себе усмешки Закира, наконец полез в карман и достал узлом повязанный платок, торопливо развязал узел и показал Закиру большой кусок анаши.
Закир с подчеркнуто равнодушным видом, чтобы раньше времени не отпугивать Карена, протянул руку, взял анашу, помял в пальцах, будто пробуя качество наркотика, и вдруг неожиданно для Карена положил к себе в карман.
— Что ты?! Что ты делаешь?! — возмутился Карен, но продолжал говорить шепотом: — Это же мой кусок.
— Зачем он тебе?
— Хотел попробовать… Вот с тобой и хотел попробовать. Ты же мне не достал, вот я сам…
— Где взял?
— Один парень дал. Знакомый.
— Просто так взял и дал? За красивые глаза?
— Нет, — помявшись, признался Карен, — на зажигалку обменял.
Тут в класс вошла учительница, и все встали со своих мест.
— Поcле уроков поговорим, — пообещал Закир.
— Ага, — почему-то обрадовался Карен.
После уроков Закир вывел Карена на школьный двор, отвел в укромный уголок и неожиданно взял его за грудки и сильно тряхнул.
— Ты что?! — испугался Карен. — Что с тобой?!
— Со мной ничего, а вот ты запомни на всю жизнь, — проговорил Закир. Заруби себе на носу — еще раз увижу у тебя это, изобью как собаку! Так тебя еще твой папа не бил, как я изобью. Усек? Так тебе накостыляю, что костей не соберешь, сопляк… Иди давай, пока я добрый… Он попробовать хочет, засранец…
— А что, тебе можно, да, тебе можно, а мне нельзя? — зашмыгал носом Карен.
— А это не твое дело, понял? — негромко, но внушительно произнес Закир. — Иди, сопли утри… Попробовать он хочет… А ты, гаденыш, подумал, что, когда расхочешь, это уже будет не в твоих силах, подумал ты?! — Он вдруг вскипел, кулаки сжались сами собой. — Ты еще не знаешь, что это такое, а туда же… Попробовать он хочет… Короче, еще раз увижу тебя с этим… Пошел!
* * *
А кто мог подумать тогда, что все это окажется так серьезно?.. Она сидела за журнальным столиком с подругой и пила пепси-колу из большого светло-зеленого бокала. И бокал и пепси-кола в нем показались ему верхом безвкусицы, сочетание двух цветов: светло-зеленого и коричневого резануло глаз, и он моментально почувствовал какой-то необъяснимый дискомфорт (тогда он уже начал курить эту дрянь, и перепады в настроении стали привычным явлением). Может, именно потому, что он хотел объяснить причину ухудшившегося настроения, он еще раз посмотрел в ту сторону, где эта девушка со своей подругой, как показалось, чуть напряженно беседовали, будто с той минуты, как он вошел в комнату, ждали, что он подойдет и пригласит кого-нибудь из них потанцевать. Когда он вошел, Сайда — девочка-именинница, его; одноклассница (тогда его еще приглашали на подобные семейные торжества, это уже позже его объявили персоной нон грата), очень мило и непринужденно представила его всем присутствующим. Но он опоздал, и многие к его приходу нашли уже себе занятие — одни танцевали, на диване мальчики, тыча пальцами в какой-то журнал, негромко, вполне пристойно спорили, ни на минуту не забывая, что они находятся на именинах, где разговоры должны в основном вестись вокруг именинницы, несколько человек за накрытым столом пробовали курицу, набитую изюмом, и вот она… Он в третий раз поглядел в ее сторону. Бокал был пуст, и теперь сочетание двух цветов не резало глаз, хотя сам по себе бокал тоже ему не нравился. Э, сказал он сам себе, остановись, у тебя плохое настроение, так не порти его другим. Она с подругой по-прежнему сидела за столиком, и теперь подруга ей что-то рассказывала, а она тихо, чуть рассеянно улыбалась… И так как в эту минуту, как любой юноша его лет, явившийся с опозданием в компанию, он думал только о себе, он с огорчением должен был признать, что эффекта своим появлением он не произвел никакого. Да что там эффект! На него, можно сказать, не обратили внимания. Только девочки, танцевавшие в углу возле допотопного магнитофона, задергались сильнее и в такт увеличивающемуся темпу музыки закачали головами, когда Сайда, вводя его в комнату, представила присутствующим. Впрочем, он готов был принять это за приветствие. Кстати, он с удивлением обнаружил вокруг одни только незнакомые лица — так сказать, внешкольных друзей и подруг Сайды, из их же класса, кроме него, Закира, Сайда пригласила еще одну девочку, но у той в последнюю минуту вдруг появилось неотложное дело на сегодняшний вечер. Впрочем, компания оказалась вовсе неплохой, и вскоре Закир повеселел и уже готов был благосклонно простить всем страшное невнимание, которым был встречен и которое по молодости лет воспринималось им поначалу не иначе, как весьма болезненный удар по самолюбию. Но все-таки он до конца не успокоился, нужно было им доказать, что он не то, что они думают, не мелкая сошка, и главное он не как все, а что-то выдающееся из общей серой массы.
Да! Еще мать Сайды. Она в тот вечер порхала по комнате, где сидели они, молодежь, предлагая всем отведать пирог Саидиного изготовления, и почему-то никто не хотел взять себе кусочек. Может, оттого, что пирог на вид был слишком роскошным, и нельзя было его есть, не рискуя измазаться в креме по уши. Ведь именно в ту минуту, когда он собирался уже подойти к девочкам за журнальным столиком, мама Сайды, проходя мимо него, чуть не выронила этот злополучный пирог на большом блюде, с которым она неслась, как официант с подносом, держа блюдо на согнутой руке. Он непроизвольно сделал — неловкое движение; и девочки, конечно же, заметили это, потому что обе так и ахнули, когда мама Сайды чуть не выронила пирог. Это неуклюжее движение было, конечно, мелочью, но мелочью, показавшей его в невыгодном свете, неловким и неуклюжим, и потому чуть охладившей его пыл, когда он решился подойти к ней; но все-таки он подошел к столику, за которым сидела Репа с подругой. На ней было коротенькое черное платье, делавшее ее совсем девчонкой, но в то же время придававшее ее бледному лицу с тонкими и несколько мелкими чертами лица некоторую строгость. Он уселся рядом с ней на свободное кресло, чуть более развязно, чем ему хотелось бы. Она глянула на него.
— Я не помешаю вам? — спросил он с улыбкой.
Он считал, что это была обаятельная улыбка, перед которой трудно устоять. Это было почти справедливо, потому что улыбка его и в самом деле была искренняя и заразительная. Как все очень молодые люди привлекательной внешности, которые на многое претендуют, многого хотят, и хотят сразу, он был уверен, что все, что он делает, получается неотразимо и производит впечатление. У него уже была женщина, и потому в его душе зародилась уверенность, что ему никогда не придется долго возиться, чтобы найти себе девчонку по вкусу. А сознание впечатляющей неотразимости своих поступков, жестов, слов сидело глубоко в нем, впиталось в кровь, и поэтому многое из того, что он делал и говорил, на самом деле производило впечатление своей постоянной артистичной естественностью. Но на этот раз что-то сломалось в хорошо настроенном инструменте, первый же аккорд вышел фальшивым. Он сразу же почувствовал робость перед этой девчонкой в черном платьице и, почувствовав, испугался. Может, все это ее взгляд сделал?
Она смотрела на него просто, не улыбаясь, не хмурясь, не кокетничала взглядом и даже не отвернулась, чтобы похихикать с подружкой, которая, по всему было видно, с удовольствием поддержала бы ее хихиканье. Смотрела она серьезно и немного задумчиво, чуть дольше, чем было необходимо. Он вдруг засмущался. Кажется, даже побледнел немного, а то и вовсе струсил. И странное дело — она будто мысли его читала. Время от времени он ловил себя на том, что смотрит на нее глупым, почти влюбленным взглядом. Она давно уже говорила с подружкой, отвернувшись от него, однако позиций он своих сдавать не хотел — он все еще старался быть чуточку нахальным, вставлял смешные словечки, лез в разговор и вообще вел себя, как вел бы в действительности отвергнутый мальчишка.
