Неуверенность насчет Богуся стала невыносимой. Тереска должна была хоть что-нибудь о нем разузнать, получить его адрес, хоть что-нибудь сделать. Иначе ей грозила смерть от удушья, безумие или взрыв изнутри. У нее были снимки, которые она для него делала, и их надо было отослать независимо от того, как будет протекать дальше их роман. Разумеется, она просто обязана передать ему фотографии! И конечно, с этой целью она могла на законных основаниях пытаться достать его адрес. В этом не было ничего унизительного.
«Я сама себя обманываю, — подумала Тереска безжалостно в приступе самокритики. — Разумеется, эти снимки — только предлог. Я так мерзко сама себя обманываю, что руки себе больше не подам…
Однако решение было принято, и возможность как-то действовать принесла ей такое облегчение, что она на время решила примириться с чудовищным самообманом. Ведь пока еще неизвестно, как она поступит, но сам факт, что у нее есть свобода выбора, действовал живительно и волшебно. А любые сведения о Богусе были для нее манной небесной, по которой тосковали ее сердце и душа.
«А, все равно! — думала она с отчаянной решимостью. — Пусть хоть что-то, но узнаю про него!»
Збышека она выбрала по нескольким причинам. Во-первых, он казался ей очень симпатичным человеком, во-вторых, на турбазе он принадлежал к числу самых близких приятелей Богуся, в-третьих, он тоже собирался поступать в медицинский институт. К Тереске он относился с симпатией и снисхождением, не имел к ней претензий за то, что она вырвала Богуся из их компании и заняла его своей персоной. Он жил неподалеку, в сентябре она пару раз встречала его на улице, узнала, что его приняли в институт, теперь ничто не мешало ей зайти к нему. Она даже приготовила для него несколько фотографий.
Вечер был холодный, мрачный и мокрый. Погода наконец вспомнила, что наступил ноябрь, и перестала притворяться солнечным летом. Шел дождь.
Зонтик, с которого лилась вода, Збышек и Тереска под взрывы хохота разместили в ванне. Збышек, худенький голубоглазый блондин с милым, подвижным и веселым лицом, принял Тереску так, словно не представлял себе большей радости, чем ее приход. Он был полон веселья и радости жизни. Тереска с огромной благодарностью подумала, что таким, наверное, и бывает хорошо воспитанный человек… Он угостил ее апельсиновым соком, рассказал о первых впечатлениях о Медицинской Академии, поинтересовался, как у нее дела, с раскатами хохота выслушал рассказ о попытке детоубийства и с радостью поблагодарил за снимки.
— Для Богуся у меня тоже есть, — сказала оживленно и весело Тереска, стараясь заглушить сердцебиение. — Он вроде как во Вроцлаве учится?
— Ну что ты! — ответил Збышек и расхохотался. — С Богусем такой цирк вышел, просто кино! Он перевелся в Варшаву…
— Как это? — перебила его Тереска, вытаращив от изумления глаза. — Ему это удалось? И давно?
— Да почти с самого начала, в первых числах сентября устроил себе перевод. Четырнадцатого пришел первый раз на лекции. Он ушел от родителей, снял однокомнатную квартирку и строит из себя представителя золотой молодежи, только не для всех.
— Почему? — спросила Тереска, с трудом переведя дыхание.
— Да он влюбился! Ей-ей, помереть можно, история как в дамском романе! Он встретил в «Орбисе» девушку и стал за ней ухаживать. Пришлось ему ездить за ней чуть ли не по всей Польше. Он купил ей в «Орбисе» билет до Кракова на тот поезд, на котором должен был ехать сам, и думал, что они поедут вместе, а потом выяснилось, что в поезде ехала ее бабушка. Он наладил с этой бабушкой дипломатические контакты, узнал, что внучка едет в Познань, и прямо из Кракова помчался в Познань. Оказалось, что к тому времени девица вернулась в Варшаву. Он закатывал спектакли, ну просто как Ромео! Приходил с цветами и конфетами к девушкиной бабушке, чтобы у нее узнать адрес внучки в Варшаве, врал как по нотам, притворялся асом контрразведки, пока в конце концов своего не добился. Добился и влюбился, прямо в рифму получается… В нечеловеческом порыве любви — или, если угодно, бараньей глупости, это пока неизвестно — устроил себе перевод в Варшаву неизвестно каким чудом. На лекциях бывает, но видно, что телом он туг, а душой — совсем наоборот… Тебе не холодно?
Тереске приходилось подавлять страшный ком в горле и тяжесть в животе и в то же время пытаться дышать и следить, чтобы выражение ее лица не менялось. Из-за этого ее начало трясти как в лихорадке. Она изо всех сил сжала зубы, чтобы они не клацали. Смысл веселого рассказа Збышека пока не доходил до нее полностью, но она уже поняла, что случилось нечто страшное, произошел катаклизм, землетрясение, катастрофа, взрыв галактики. Пока надо было все выслушать, все выдержать и только потом начинать думать.
— Нет, что ты, — сказала она через силу. — То есть да, чуть-чуть замерзла. Очень уж мокро. Интересно, как она выглядит.
— Может, дать тебе горячего чайку?
— Нет, спасибо, не стоит, мне и так пора идти. Интересно, какая она…
— Худая, черная, должен признать, довольно эффектная, только уж очень сильно красится. Я сам этого терпеть не могу, но Богусь это любит. Я их раз видел вместе, Богусь от нее не отрывает обалделых глаз. И сразу видно, что он на ее почве совсем одурел. Влюбился, как в довоенном кино!
Збышек беззаботно рассмеялся. Тереска издала какой-то скрип, как заржавленная калитка, что должно было изобразить радостный смех. До сих пор она надеялась, что, может быть, это какая-то другая, а не та, но именно та самая…
Она почувствовала, что больше не вынесет.
— Мне нужно идти, — сказала она нервно и вскочила со стула. — Я забежала только на секундочку, мне еще нужно сделать кучу дел. Позвони, когда будет время.
— С большим удовольствием. И ты звони. Погоди, вот твой зонтик!
Дождь лил равномерно и монотонно. Мокрые дороги и тротуары сверкали в свете фонарей. Молодой человек, который вышел из-за угла улицы, увидел на противоположной стороне медленно идущую девушку, ссутулившуюся, с опущенной головой. Зонтик ее запрокинулся назад, на спину, вода с мокрых волос стекала на лицо. Все в ее осанке выдавало безнадежное отчаяние. Молодой человек узнал девушку и вспомнил, что однажды уже встречался с ней в ясный солнечный день. А-а-а, нет, ничего подобного, тогда тоже шел дождь, а солнце светилось в ее глазах. А теперь, наверное, на ее долю выпало какое-то страшное несчастье или обида. Он с досадой подумал о своих делах, которые не позволяли ему подойти и просто спросить, не может ли он ей чем-нибудь помочь…
Тереска только тогда поняла, что зонтик запрокинулся ей на спину, когда вода с мокрых волос потекла за воротник. Она подняла зонт над головой, но потом снова наклонила назад.
«И очень хорошо, — подумала она самоуничижительно, — по крайней мере не будет видно, что у меня на лице…»
Слезы текли у нее из глаз столь же обильно и непрерывно, как дождь. Ноги шаркали по лужам, но она шла, не обходя мокрых мест, тяжело и медленно ступая. Погода идеально соответствовала ее чувствам.
Все кончилось безапелляционно и безвозвратно. Угасли всякие надежды, к чертям отправились глупые мечты и иллюзии. Пятнадцатого ноября Богусь был в Варшаве… Он все время был в Варшаве… Девушка из «Орбиса»… Нет, это уж слишком много!
Плакал весь свет, и плакало разбитое сердце Терески.
* * *
Невозможность запереться в уединении в какой-нибудь клетушке, в подвале, спрятаться так, как прячутся больные звери, необходимость постоянно контактировать с людьми стали последними каплями яда. Не было ни времени, ни места, чтобы спокойно предаться отчаянию. Тереска считала, что после такой трагедии, после такого удара она никогда не оправится, до конца жизни. Самоубийство почему-то не приходило ей в голову, но она была совершенно уверена, что остаток дней своих проведет в воспоминаниях о погубленных надеждах и о том потрясении, которое их разрушило.
Сразу же после возвращения домой она попыталась биться головой об стенку, но быстро прекратила эти успокоительные действия, потому что шершавая штукатурка больно обдирала кожу на лбу, а удары вызывали глухое гудение и дрожь во всем здании. Общепринятое выражение отчаяния дало только тот результат, что Тереска набила себе шишку на лбу.
Ни школы, ни уроков бросить было нельзя. Обязанности надлежало выполнять. Каменное, немое отчаяние не соответствовало веянию времени, как и ношение черной вуали. Неблагоприятные обстоятельства привели к тому, что Тереску в поразительно скором времени охватила ярость.
Результаты этой ярости были весьма разнообразны и сильнее всего проявлялись на уроках, которые она давала. Содержание задач, невероятно оригинальных, привело к тому, что в мозгах ее подопечных навсегда закрепились тайны математической науки. Неожиданное улучшение отметок у Мариольки и Тадека было таким удивительным, что через неделю новые ученики просто сами шли в руки. Тереска могла теперь выбирать учеников, словно груши на прилавке.
