Это произошло так внезапно, что они ещё до конца не поверили, не привыкли к этой ослепительной мысли. Кого-то из той толпы взяли на другие роли, кого-то в массовку, остальных отправили обратно в небытие.
– Амир, бабуля умерла, – сказала Мария ласково и спокойно, когда он вернулся. – Я сейчас приготовлю тебе чай.
Даади, теперь уже застывшая, лежала на нижних досках нар. Они вынесли чай на крыльцо. Амир сел на камень, худой, с фиолетовыми кругами вокруг глаз. Два кольца свободно болтались на тонких пальцах.
– Амир, я пойду договорюсь на кладбище.
– Не надо, не ходи, у нас всё равно нет денег на землю.
– Может, она и не была мусульманкой? – нежно спросила Мария.
– У нас нет денег и на кремацию тоже. Сходи купи плащаницу, четыре метра белой ткани. На это хватит. Ночью мы опустим её в Малед-крик.
Она сходила в мусульманскую лавку за тканью. Торговец учтиво, как полагается, оторвал полотно руками, а не резал ножницами. Амир нашёл на пустыре огромный камень и отнёс его на пляж.
Когда обрушилась ночь, Мария и Амир отнесли лёгкую, словно младенец, старушку, завёрнутую в белый саван, на берег. Кое-как они привязали к нему камень, вошли далеко, насколько получилось, в гнусный залив, проваливаясь в ил, запинаясь о мангровые корни. Они почти не разговаривали. Грязные и босые, в мокрой одежде вернулись домой.
– Я должен хорошо поспать, – сказал Амир.
Оба думали только о пробах.
Бакшиш
Я сказал: «Оставь в покое
Правду и ложь, люди просто говорят».
«А как насчёт тех, кто молчит?» —
Сказал Рахман.
ДЕЛИП ЧИТРЕ, «РЕШИВШИЕСЯ ЛГАТЬ»
Азиф забрал у Гоувинда деньги не раздумывая. Да, получались некоторые затруднения, но разрешить их мог сам помощник директора. На всякий случай Азиф объяснил, что взятка – каждый раз риск, никаких гарантий быть не может. Сказал, что, конечно, нельзя исключать договорённостей других актёров через своих. Взять, к примеру, Амира. Его белая женщина также была с помощником кастинг-директора.
– Уж не знаю, отличаются ли они чем-то кроме цвета кожи и волос, но у Амира тоже есть фора. Впрочем, в деньгах обычно толку больше, чем во всех этих шашнях, – и он похлопал Гоувинда по плечу.
Гоувинду стало грустно. Мария всегда ему нравилась, и этот поступок показался нехорошим. Он вздохнул, но тут вспомнил о главном:
– Приглашаю тебя на свадьбу, бхай[43], брат, – сказал он, улыбаясь огромным детским ртом, – праздновать будем у меня дома в Бангалоре.
– Неужели обе семьи согласны? Поздравляю, бхай!
– Сами не верим, брат, после стольких лет. Отец Мукты долго не разговаривал с ней, а потом дал своё благословение. Её папа, такой, знаешь, сильно консервативный сикх, встал на сторону дочки, а не традиций. Мои уже говорили с ними по телефону, кажется, они друг другу понравились. Вот весёлая будет свадьба: пойдём в оба храма, чтоб всем было хорошо. И вокруг огня семь раз обойдём, и их книге священной поклонимся. Ну а потом еда, танцы, конечно. Уже почти пятьсот человек набирается. Мукта говорит, её кузены из Амритсара[44] готовят танец с мечами.
– Славно, славно, – сказал Азиф, пересчитывая купюры. Он уже не слушал.
Генеральная репетиция
Брызжут бриллианты из чёрного пианино.
Шаг за шагом подкашиваются ноги.
Отпускаю тебя, как концерт моего молчания.
Открепляю твои мосты от моих упорных костей.
ДЕЛИП ЧИТРЕ, «ОДА БОМБЕЮ»
– Вставай, ты будешь Мастани. Мастани, которая оставила родные земли и свой народ; которая жила одна в дальних сумрачных комнатах, в окружении недобрых придворных и ревнивых женщин, ожидая коротких приходов любимого. Слушай, что я скажу тебе. Небеса окрасятся карминовым, горячий ветер подует с востока. Между нами рухнут стены религий, будет полыхать только солнце любви.
– Что это, возлюбленный мой? Не плесень на стенах, а прекрасные цветы причудливых садов, влажные от капель, разбрызганных фонтанами. Не изгибы шифера, а лепнина в залах дворца.
– Вознесся фанерный потолок, раздвинулась узкая щель лачуги. Они обратились в просторный туннель галерей и арок, наполненных благоуханием близкого дождя. Дождь омоет наши лица. Дождь омоет слонов и лошадей, меч мой, испачканный кровью битв за государство маратхов. Целые поля мертвецов с глазами, распахнутыми в небо, распростёрлись там, где шли мои солдаты. Чёрные тучи птиц кружат над ними. Скоро-скоро начнут они рвать клювами мясо.
– Ты вдыхал запах горящих солдат твоей армии и армии врага. Ты любил ожесточённо и нежно свою Мастани. Она отпускала тебя каждый раз с улыбкой любви и нестерпимой болью.
– Мастани умела терпеть и умела любить, а иначе не стала бы мне супругой. Никогда не подавала она вида, что страдает. Она танцевала весёлый танец на ножах, она отдавалась, а её спину сжигали угли.
– Ты говоришь, а глаза твои утратили вековую печаль, они пылают огнями ночных становищ. Амир, я задыхаюсь от твоего величия.
Он был готов. Баллал Баладжи, пешва Маратхской империи из семьи Бхат, известный поколениям как Баджи-рао, больше не был тенью, он воплотился. История жила.
Бессонница
Ночь будет темна и так свирепа,
Что смешает океаны.
ТИШАНИ ДОШИ, «МУЖЧИНА ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ»
Бедные сироты, пейте, лакайте сухими языками тьму, рухнувшую в мои недра. Черпайте влажную электрическую ночь слабеющими руками. Кто здесь? Всё закрылось, лавочки захлопнулись, хозяева спят, свернувшись в три погибели у входа. Возвращается домой усталый отец семейства, несёт рваную сумку с книгами, страницы которых пусты. В тупиках продают детей. Под тяжёлый стук барабанов провожают очередного жениха на брачное ложе. О тысячи моих сирот, как мне защитить всех вас? Горе нашему миру, он трещит под натиском океана.
Мне страшно, я зову своего бенгальского брата:
– Асансол!
Он отвечает тихим, успокаивающим рокотом. Поезд Мумтаз уже покинул город. Они с Али получили письмо от сына. Узнали, что их добрый мальчик отыскал и приютил бабушку. Али, прочитав письмо, ушёл в комнату девочек, и семья догадалась: пока он там, лучше не входить. Потом Али долго курил на крыше. А когда вернулся в дом, то сказал слова, которые Мумтаз давно уже ждала:
– Нет, нельзя нам так жить дальше, жена.
Сердце Мумтаз надорвалось от тревоги за своего ребёнка. Она ждёт его любым, готова принять и его невесту-иностранку. В конце концов, русалка тоже мать,
