Сурен почти вприпрыжку бежал впереди, всё время оглядываясь и улыбаясь нам.
За универсамом располагался большой, поросший травой и исчерченный стёжками пустырь. А за ним начинался широченный проспект с красавцами домами по обеим сторонам.
— Это где-то тут, совсем близко. Мне вот папа план нарисовал. — Сурен крутил головой во все стороны заглядывая в бумажку. — О! Вон он! Точно!
Впереди, обнесенный деревянным забором, высился огромный, с множеством подъездов, почти на весь квартал, дом. Часть его уже была построена, даже окна застеклены. Часть лишь возводилась. Два подъёмных крана гигантскими железными аистами озабоченно наклонились над этой не возведенной частью.
Мы прошли детскую площадку с деревянными, под старину, башнями, по которым с криком карабкалась малышня. Около площадки росли маленькие, видимо, совсем недавно посаженные топольки. «Тополиные дошколята, — подумал я. — Как эта малышня на площадке. Сколько же времени пройдет, пока они станут взрослыми тополями?! Я уже и женатый тогда, может, буду». Невольно взглянул на Тусю и улыбнулся: вот бы услыхала мои мысли!.. Мы подошли к стройке.
Наверно, можно было идти и сквозь ворота (раз, как бы сказать, официально приглашали), но Сурен нашел в заборе дырку, и мы по очереди пролезли сквозь эту дырку на строительную площадку. Как и на всех строительных площадках, на ней было много разных строительных материалов. Вон там доски, там бочки с известью, с мелом, с краскою, там трубы, там кучи песка, гравия, там бумажные мешки со смолою, а там какие-то железяки… Неподалеку от подъёмных кранов лежали большие бетонные панели — с двумя окнами, с окном и балконными дверьми, совсем глухие, без ничего.
Дом был панельный. Даже та, построенная, часть выглядела еще не очень привлекательно — панели были грязно-серые, разных оттенков, швы между ними коряво, неровно чернели. И лишь подъезды возведенной части были красиво обложены разноцветной плиткой. По ним можно было представить, что и весь дом станет очень красивым, как те, что высились рядом с ним и напротив.
— Значит, так! Внимание! — поднял руку Сурен. — Держаться вместе. Не разбегаться. Я отвечаю за вас головою. Туда, где краны, и близко не подходить. Техника безопасности. Нам… — он снова заглянул в бумажку, — сюда, в пятый подъезд. Девятый этаж. Спотыкаясь, мы двинулись к пятому подъезду.
Так получилось, что по дороге нам никто из строителей не попался и ничего никому объяснять не пришлось. Без приключений зашли мы в подъезд. Лестницы были грязные, заляпанные, но уже с поручнями. Вверху кто-то пел.
— И что я им говорить буду? — Сурен скривился, словно у него заболел зуб. — Вот! Он всё-таки переживал.
— Мальчики! Ну, придумайте что-нибудь! Нужно его выручать. Придумайте! Ну! — Туся обвела нас умоляющим взглядом. — Думайте! Ну! Думайте! Скорее!
Она сказала «думайте», но у меня в голове всё время крутилось совсем другое: «Эх! Слетела бы у неё сейчас с ноги туфелька и полетела бы вниз, а я бы бросился и, рискуя жизнью, на лету… Или споткнулась бы она, а я бросился бы и… Ну, почему, почему Игорь мог, а я… ЭХ!».
Но туфелька с ноги у неё не слетала, и она сама не спотыкалась. Не толкать же её специально.
— Нужно их как-то перебить, понимаете, — сказал Игорь Дмитруха.
— Что перебить? — спросил Монькин.
— Ну… чтобы они его не очень его расспрашивали.
— Правильно! — воскликнула Туся.
— Правильно! — подхватил я. Спасокукоцкий и Кукуевицкий отмолчались.
Мы поднимались всё выше и выше, и песня звучала всё громче. Голоса были звонкие, женские.
Я уже и слова разбирал. Я хорошо знал эту песню. У нас её любили петь. «Ой, дивчина, шумит гай». Известная украинская шуточная народная песня. Очень подходящая для строителей. В ней как раз затрагивается, как говорил дед Гриша, квартирный вопрос. Помните:
Не пойду за тебяНету хаты у тебя, тебяА он ей:Поедем, сердце, в чужую.Пока свою строю, строю.А она ему категоричноПоставь хату из лебедыА в чужую не веди, не веди.
Когда мы поднялись на девятый этаж, именно эти слова и пели.
«Ничего себе хату из лебеды ставят», — подумал я, поглядывая сквозь окно девятого этажа вниз, где подъёмный кран медленно поднимал с земли огромную бетонную панель с двумя окнами. Дверей в квартире, откуда звучала песня, еще не было, одни проёмы.
Мы зашли следом за Суреном в коридор, а потом в большую комнату.
Несколько молодых женщин в спецовках, пели, штукатуря стены. Очень ловко накидывая кельмой на стену раствор, они ровняли его длинными досочками так ритмично, плавно, в такт песни, что мы засмотрелись. Но вот нас увидели и песня оборвалась.
— Ой! Суренчик! — радостно воскликнула черноволосая остроглазая женщина и бросилась к Сурену. — Пришел-таки, милый мой! А я уже боялась… Это твои одноклассники?
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие! — Женщины сразу обступили нас, приветливо смеясь. — Ой, какой симпатяга! — Герой! — Луковичка моя! — Артистик! — Рыбочка!
Конечно, всё это адресовалось Сурену. Нам лишь мельком вежливо улыбались. Сурен покраснел, нахмурился и надул губы. Мы беспорядочно переглядывались. Ну, что, что мы могли тут поделать?
— Ну, хватит, девчата, хватит! — властно сказала красивая стройная девушка с бровями, как птичьи крылья. — Совсем мальчика задёргали.
— Да ты, бригадир, быстрее зови своего Бондаренко! — крикнула ей бойкая веснушчатая девушка. — Есть же хочется! — Она разлохматила Сурену чуб. — Из-за тебя, Джигарханянчик, даже обеденный перерыв перенесли.
— Ну, давайте готовьтесь, а я… — бригадир вышла на балкон, а женщины начали распаковывать свои сумки, что стояли, накрытые брезентом, в коридоре. Мы вышли на балкон вслед за бригадиром.
— Придется немного подождать, — повернулась она к нам. — Сейчас их беспокоить нельзя.
Подъёмный кран уже поднял панель над домом, а теперь медленно отпускал её на стену еще не собранной секции. Там, куда опускалась панель, стояли двое монтажников в брезентовых робах и касках. Один высокий, крепкий, другой пониже, с держателем электродов в руке.
Высокий поднятой рукой в большой брезентовой рукавице подавал крановщику сигналы: «Майна!», «Вира!», «Лево!», «Право!». И кран опускал панель на стену.
Вот высокий монтажник схватил обеими руками панель, качнул изо всех сил, направляя, и панель точно встала на место.
Второй монтажник сразу наклонился, и, словно новогодние бенгальские огни, посыпались из-за панели искры.
Только что на этом месте была пустота, сквозь которую виднелось синее небо с белой тучкой и далекими птицами, что носились в высоте, и вмиг эта пустота перестала существовать, вместо неё был кусок стены с двумя окнами. Буквально на моих глазах дом вырос на два окна.
И вдруг я подумал, что именно так, хот и не так, естественно, быстро строился весь Киев. Веками. Сначала деревянные срубы древних славян, потом первые каменные терема, потом София, Лавра, Золотые ворота, Подол, Печерск, Верхний город… Уничтожался врагами-захватчиками, разрушался непогодой, ветрами и временем. И снова строился, возрождался, разрастался. Чтобы стоять вечно и удивлять мир красотой своей. И все это делали обычные человеческие руки. Руки простых киевских строителей от древних времен до наших дней, до этих двух монтажников и крановщика, которые только что поставили панель с двумя окнами. Как он быстро вырастает сейчас, Киев!
Еще совсем недавно, несколько лет назад, тут была низина, пойма луга с озёрами, пастбища и сенокосы. А теперь… Новый город — современный, с белыми небоскребами, с широченными проспектами (до другой стороны не докричишься!), с площадями и бульварами.
— Василий! Гурген! — громко закричала женщина-бригадир. — Давайте сюда! Пришел!
В окнах только что поставленной панели появились монтажники (в одном высокий, в другом тот, что пониже), замахали нам приветливо. — Го-го! — это высокий. — Вах-вах! — тот, что пониже.
Бригадир зашла в комнату и присоединилась к женщинам, которые раскладывали на подоконниках бутерброды, огурцы, помидоры, яблоки, расставляли бутылки с кефиром, термосы с чаем и кофе. Мы остались на балконе.
Сурен скривился так, словно съел зеленое яблоко. Он молчал, только иногда махал рукой.
Мы сочувственно поглядывали на него — пока что придумать мы не смогли ничего.
— Ого-го-го! — басовито зазвучало в комнате, которая наполнилась гомоном, смехом, голосами и сразу стала тесной. Монтажники в касках, брезентовых робах с широкими поясами, на которых звенели страховочные цепи, брали бутерброды, пили кефир, хрумкали яблоки.
— А где же наш Джигарханян? — Ну показывайте! — Где кинозвезда? — Давайте его сюда. Сурен втянул голову в плечи и замер.
В балконных дверях появились двое монтажников, которые только что монтировали панель (я уже понял: низкий — это был папа Сурена, а высокий — его друг бригадир Бондаренко).
