Миг — и Сурен и все мы уже в комнате.
— Внимание! Внимание! — забасил Бондаренко. Творческая встреча юного киноактера Сурена Григоряна с бригадами штукатуров и монтажников, где работают его родители, объявляется открытой. Все весело зааплодировали. А потом упала тишина. Сурен стоял посреди комнаты, красный и растерянный. Мы, никому не интересные, сбились возле дверей.
— Ну, Суренчик, ну, не стесняйся, ну, расскажи о съёмках — мягко просила мам. — Ну, Сурен-джан! — приглашающе склонил голову набок папа.
— Ну, ты же так интересно нам дома рассказывал, — наклонился к нему Бондаренко. — Ну, не стесняйся, что ты! Тут же все свои. Ну! Но Сурен молчал. Только всё ниже и ниже опускал голову. Как я понимал его! Как мне это было знакомо!
У меня тоже такое было. На экзамене. В пятом классе. Когда неожиданно, перед тем как мне отвечать, на экзамен пришел инспектор районо… Я всё знал. Но я не мог вымолвить ни слова. Я стоял и молчал как пень, и ничего не мог с собой поделать… Пришлось пересдавать на другой день, когда инспектор уехал. Даже отец и мать иногда не понимают самых простейших вещей.
Туся посмотрела на меня с такой мольбой, что у меня даже защемило сердце. «Ну, сделай, сделай что-нибудь!» — умолял её взгляд.
Почему-то она смотрела только на меня. Не на Игоря, ни на кого, только на меня.
«Что же делать: Что делать? Что?» — лихорадочно металось у меня в голове. И тут в воображении моём неожиданно всплыла Гафийка Остапчук. И я сообразил.
— О-о-о! — что силы закричал я, схватившись за ухо. Все сразу обернулись ко мне.
— Что? Что такое?
— О-о-о-о!… — выл я, держась за ухо и мотая головой.
— Да ты что? Что с тобою? — первая ко мне бросилась мать Сурена. — О-о-о! — не отвечая, кричал я. Все обступили меня. — Да что ты? Что с тобой, мальчик? Что у тебя болит? Ухо? Что такое? Но я не отвечал. Держал паузу, как говорят артисты.
Нужно было тянуть время.
Я только мотал головой, держась за ухо. И то выл в полный голос, то переходил на тихое скуление и подавал сигналы, как спутник: — Пи-пи-пи-пи-пи-пи!..
Наконец, когда держать паузу было бы уже глупо, я проговорил: — О-о-о!.. Что-то в ухо влетело! О-о-о!.. Ш-т-пи-пи-пи!.. О-о-о!.. И вдруг, повернувшись к Монькину, ткнул в него пальцем: — Это он! Он мне что-то кинул! О-о-о!.. Мстительное всё-таки существо — человек!
Монькин оторопело раскрыл рот… И тут молниеносно среагировал Игорь Дмитруха.
Чтобы Монькин не успел ничего сказать, Игорь размахнулся, будто хотел ударить его портфелем по голове. — Ой! — воскликнул Монькин.
— что ты наделал? Видишь, как человек страдает! — с благородным гневом крикнул Дмитруха.
Вышло всё очень натурально. И тут ко мне бросился Сурен. — Ему нужно ко врачу! Немедленно! Срочно! Идём! Быстрее! — и начал тянуть меня на лестницу. И этим испортил всю натуральность. Почувствовав фальшь, я растерянно замолк. Воцарилась тишина. Взрослые начали переглядываться и едва заметно улыбаться.
— Ну, как? — неожиданно наклонилась надо мной жена Бондаренко. — Может, вылетело. Деваться было некуда.
— О!.. Вылетело! — с радостным удивлением, словно вправду почувствовав облегчение, улыбнулся я. Все захохотали. Но дело было сделано.
— Ну, хватит, бегите, — махнула нам жена Бондаренко. С сам Бондаренко пробасил: — Творческую встречу юного киноактера со строителями на этом объявляю закрытой! Все снова захохотали. Когда мы вышли со строительной площадки, Сурен воскликнул: — Ну, Степанян!.. Ну! Я скромно опустил глаза.
— Да при чём тут я? Это же он мне и вправду… — я кивнул на Монькина.
— Да ну?! — Сурен недоверчиво обвел всех взглядом.
— Точно! — сказал я. Дмитруха молча отвернулся.
Нужно же было как-то компенсировать Монькину тот замах портфелем. Ни за что ни про что чуть не пострадал мальчишка.
— Ну, Монькин!.. Ну, молоток! — хлопнул его по плечу Сурен. Монькин только улыбнулся — он не стал возражать. А мне наградой был долгий благодарный взгляд Туси Мороз.
В метро на Сурена напало позднее раскаяние:
— У-у-у!.. Олух я, олух! — бил он себя кулаком по голове. — Ну почему, почему я им не рассказал о съёмках? Почему? Они так просили, а я… у-у-у, слабак!
Мы понимающе улыбались. И снова в моем сознании всплыла рыжая Гафийка Остапчук. Честно говоря, это же не я, это она выручила Сурена.
Это она когда-то устроила вот такое с ухом на уроке, не приготовив домашнего задания. И именно этим пленило моё сердце выдумщика и шутника.
…Гафийка стояла на солнцепеке, приставив к глазам козырьком руку.
Потом помахала мне, прощаясь, и начала отдаляться, отдаляться… И вдруг я почувствовал, что у меня исчезло чувство вины перед ней. Словно она простила меня.
Глава 20
Прощание с Суреном. Экскурсия на киностудию. Почему я не стал певцом. «Что он тебе сказал?»
Сегодня мы прощаемся с Суреном.
Сразу после уроков к школе подъехал автобус киностудии имени Довженко, который прислал за нами режиссер Сурена Виктор Михайлович. Он пригласил нас всех, весь класс и учителей, на экскурсию по киностудии и на прощальный обед.
С нами поехали и Лина Митрофановна, классный руководитель, и Тина Гавриловна, и Ольга Степановна, и Ирина Владимировна, и Александр Иванович, и даже завуч Вера Яковлевна. Естественно, на киностудию всем интересно поехать.
Режиссер Виктор Михайлович, веселый подвижный дядечка с седой головой и загорелым, почти черным лицом, долго водил на по киностудии. Сперва показывал территорию, потом павильоны. Территория была очень красивая, повсюду деревья, словно в парке. Большую часть её занимал прекрасный яблоневый сад, собственноручно посаженный знаменитым кинорежиссером Александром Довженко, чьё имя носит киностудия. Даже настоящий прудик был с плакучими ивами и камышом. А за прудиком большой искусственный бассейн с водой, за которым возвышалась здоровенная стена, а на ней… нарисованное небо — синее небо с белыми облачками. Это был специальный бассейн для комбинированных съёмок, пояснил нам Виктор Михайлович. В нём пускали макеты кораблей, устраивали морские бои, бури, штормы и другие морские неприятности, которые на натуре снять невозможно. Потом он повел нас в павильон.
Павильоны были громадными. Потолки, испещренные сплетением железных реек, терялись в темноте где-то высоко-высоко вверху. А внизу стояли декорации каких-то кусков квартир, разрезанные то вдоль, то поперек сельских хат, улиц и дворов…
В одном павильоне мы даже посмотрели издалека на съёмку. Декорация изображала часть заводского цеха. У станка, ярко освещенного огромным прожектором (которые называются ДИГи), стоял молоденький юноша, а к нему шла девушка. Но дойти ни как не могла, потому что режиссер, абсолютно лысый, в тёмных очках, всё время её останавливал, кричал: «Стоп!» — и гнал назад. И снова она начинала идти, и снова он кричал: «Стоп» — и размахивая руками, что-то ей объяснял.
А операторы, который с киносъёмочным аппаратом наезжал по рельсам на платформе ей навстречу, двое дядек в спецовках терпеливо оттягивали назад.
Когда мы только зашли в этот павильон, Александр Иванович, наш учитель труда, увидев станок, приглушенно воскликнул:
— О! 16К-20! Универсальный токарно-винторезный станок. Производство завода «Красный пролетарий»! Я на нём работал!
И столько было радостной нежности в его голосе, словно он встретился с другом детства.
А потом Виктор Михайлович привел нас в большую комнату, где был накрыт длинный стол, возле которого хозяйничали дедушка Сурена Акоп, такой же длинноносый и симпатичный, только лысоватый и с маленькими усиками, а также двое каких-то молодцов в джинсах и ярких куртках, наверно, ассистенты Виктора Михайловича.
На столе стояли вазы со всякими бутербродами, с конфетами, с пирожными, с яблоками, бутылки с «пепси-колой», лимонадом и минеральной водой.
Все сели за стол, налили себе в бокалы, кто что хотел. А потом поднялся Виктор Михайлович и сказал:
— Товарищи! Мне очень приятно принимать друзей и одноклассников, а также учителей нашего дорого Сурена, Суренчика, как мы его называем. Мы все, вся съёмочная группа — и я, и главный оператор, и директор картины, и весь творческий состав, рабочие, электрики, осветители — все за этот месяц очень полюбили его. Он необычайно душевный, я бы сказал, органичный мальчик. И упорный, работящий. Работать с ним было радостно. И работа его в нашей картине, я бы сказал, необычайно интересна. картина еще не готова. Не знаю, какой она выйдет. Но всё равно работа Суренчика на сегодняшний день, я бы сказал, — украшение отснятого материала. И я надеюсь… Тьфу! Тьфу! Тбьфу! — режиссер повернул голову налево и трижды быстро плюнул через левое плечо, — что все будет хорошо. Дорогой, Суренчик, конечно, далеко не все, кто снимается в детстве в кино, становятся потом киноактерами. Большинство не становятся. Поэтому не думай, что твой жизненный путь уже определен, что ты уже киноактер. Нет! Но если случится так, что ты всё-таки станешь актером (а такие случаи иногда бывают, например, Лена Проклова), то я очень хотел бы иметь возможность еще раз снять тебя уже взрослым в своём фильме. Желаю тебе счастья, дорогой мой!.. — Виктор Михайлович обнял и поцеловал Сурена. Все зааплодировали.
