знала, что они бросятся сюда и не дадут мне истечь кровью.
Холодно. Я засыпаю на плите. Одеяла нет. В какой-то момент я просыпаюсь и вижу, что группа полицейских наблюдает за мной, напевая рождественские песенки. Они приклеили к стеклу изображения Санта-Клауса, чтобы я могла видеть его лицо – красное и веселое. Они хотят увидеть, как я прореагирую. И я ничего не могу с собой поделать. Я демонстрирую им мою реакцию.
Я жду, когда появится Мэрилин с адвокатом. Я жду, когда приедет Джулия с государственным защитником. Я жду Дани, доктора Кэрол – кого угодно, кто мог бы спасти меня от меня самой. Потом я вспоминаю, что Джулия в больнице. Дани задержана. А Мэрилин, Хизер и доктор Кэрол, вероятно, ненавидят меня, так как считают, что я совершила тот грех, который мы не можем прощать: возлежала с моим монстром. Они все меня считают разновидностью Крисси Мерсер.
Я это чувствую. Обо мне снова говорят в новостях. Говорят о том, что я, по их мнению, совершила. Шлюшка, которая спала с убийцей. Моя школьная фотография рядом с тюремной фотографией Рикки, умельцы, владеющие фотошопом, расположили наши лица рядом, словно мы пара на рекламе, и эту подделку показывают по кабельным сетям, выдавая за реальность.
Я поднимаю глаза и вижу рядом с елкой Гарретта. Когда он замечает, что я смотрю на него, он показывает мне средний палец.
Забавно, но он – единственный мужчина, которого я когда-либо любила.
Сочельник, 1988, Американ-Форк, Юта. Повсюду «Мое сладкое дитя» в исполнении «Ганз энд роузез», но я предпочитаю «Никогда тебя не предам» в исполнении Рика Эстли[39], потому что я танцовщица из группы чирлидинга, и я все время счастлива, и я влюблена. Томми Бёркхардт похож на Джордана Найта[40], и моя мама называет нас Чарльз и Диана[41], потому что ей кажется, будто он относится ко мне как к принцессе. Хотя мы встречаемся всего шесть недель, эти недели начались в середине ноября, и мы продолжаем встречаться на Рождество, и я знаю, он собирается сделать мне какой-то крутой подарок.
Мои родители, вероятно, уже давно бы развелись, если бы мой отец не был так озабочен сохранением лица. Он шеф полиции в небольшом городке, и он вложился в этот проект, связанный с Норманом Роквеллом[42], а потому он прячется у себя в офисе, а мама изображает счастливую хозяйку дома и все доводит до максимально возможного идеала, что всех нас сводит с ума. Они стараются изо всех сил, но мы с Джиллиан знаем, что чем-то придется пожертвовать.
Ей одиннадцать, и мы с ней говорим о том, что может произойти, когда отец разведется с матерью; мы уже решили, что по уикендам будем с отцом, а по будням – с мамой, но мы вдвоем разделяться не собираемся, сестры должны держаться вместе. Мы обе надеемся, что случится это скоро, потому что уже и без того ходим по дому тише воды, ниже травы.
Наступает канун Рождества, папа выиграл обед на двоих в этом итальянском ресторане в центре города, а в одном журнале он прочел, что им стоит попытаться проводить какое-то время вместе, и потому он подходит ко мне и Джиллиан и вполне серьезно просит нашего благословения. В этом ресторане у них когда-то состоялось первое свидание, и он так нервничает, что у него руки потеют, и мы, конечно, соглашаемся, и, перед тем как уйти, он просит меня проверить, правильно ли у него завязан галстук, а потом говорит: «Пожелайте мне удачи». И он вдруг уже совсем не мой папа, он парень, идущий на свидание, и я плавлюсь изнутри и молюсь по-настоящему, чтобы они как-то все уладили, я встаю на колени рядом с моей кроватью, соединяю перед собой ладони – все взаправду.
Я любила Рождество. Мне нравились рождественские песенки, без конца исполнявшиеся в молле хором мормонской скинии; мне нравилось смотреть по телевизору мультики об эльфах-дантистах и о Рудольфе, красноносом олене; мне нравилось, когда мама впадала в кулинарный раж и в доме пахло карамелью и теплым маслом, мне нравилось заворачивать подарки. У меня от всего этого возникало впечатление, что мир на земле возможен, что шикарный обед может решить проблемы между папой и мамой.
Томми позвонил сообщить, что едет ко мне с подарком, и я послала Джиллиан наверх.
– Посмотри телик в комнате мамы и папы, – сказала я. – Не спускайся вниз.
– У тебя свидание, – сказала она, чем вызвала у меня двойственное чувство: ненависть за то, что она лезет не в свои дела, и обожание за то, что она ребенок.
Я открыла дверь Томми, и я в абсолютном восторге от того, как он хорош собой. Я выгляжу неплохо, но я никогда не думала, что мне так повезет, в особенности после того, как Шашина Гроутпас положила глаз на него. Мы некоторое время целовались, а потом он вручил мне мой подарок: брошку в виде рождественской елочки с рубинами и изумрудами.
Двадцать два года спустя я знаю, что это искусственные камешки, но мы были на бильярдном столе в игровой комнате, я сняла футболку, а он положил брошку на холмик моей груди, и я помню, как сверкало золото на фоне моей кожи, помню, как я сказала, что больше всего в жизни люблю Рождество.
Мама и папа не должны были вернуться раньше одиннадцати, а пока часы показывали только восемь, так что, даже если бы они разругались, два часа у нас еще оставалось, и потому я решила, что в этот вечер мы пройдем весь путь до конца. На бильярдном столе мы дошли до степени каления, но я планировала перенести дальнейшее на диван наверху. Диван был супермягким, и к нему прилагалась тонна всяких подстилок, так что мы могли соорудить себе гнездышко и не торопиться.
Но тут раздался звонок в дверь.
– Это твои предки? – спросил Томми, сразу же сев прямо.
– У них есть ключи, – сказала я.
Я притянула его лицо к своему. Пот стекал у меня по шее, скапливался между грудей. Папа всегда включал отопление по максимуму, он ненавидел холод.
Звонок зазвонил снова.
Я со стоном выбралась из-под Томми, схватила его свитер, прикрепила к воротнику мою рождественскую брошку.
– Не задерживайся, – сказал он, глядя, как я, надев рейтузы со штрипкой, спешу вверх по лестнице.
Это были его последние слова, сказанные мне.
Мне было шестнадцать, особым умом я не отличалась, к тому же мы знали всех в Американ-Форк,
