на скамейку перед столиком рядом с креслом-каталкой Мишель. – Поэтому вы посидите с Мишель и подождете. Это не займет много времени.
– Для меня это большая честь, – говорит Карл ДеВулф-младший, кивая в направлении Мишель. – Люблю хороший разговор.
– Она скорее не поговорить, а послушать, – говорит Хизер.
Она уводит нас.
– Это низость, – шипит на Хизер Мэрилин. – Даже для тебя это низость.
– А что такого? – спрашивает Хизер.
– А то, что он может осквернить ее, – говорит Мэрилин.
Я останавливаюсь и оглядываюсь.
– На сей раз я на стороне Хизер, – говорю я.
Они тоже останавливаются и видят то, что вижу я: Карл ДеВулф-младший похлопывает Мишель по руке, оживленно что-то ей рассказывает, потом подается к ней и поправляет одеяло на ее плечах, закутывает поплотнее.
– Как бы там ни было, – говорит Хизер, пока мы шагаем к машине Мэрилин, – я уже вызвала «скорую». Держи.
Она возвращает Мэрилин ее телефон.
– Что ты сделала? – спрашиваю я, но Хизер уже отстает, отделяется от меня.
– Ты не можешь брать вещи без разрешения, – говорит Мэрилин, просматривая список вызовов. – Кому ты звонила?
Хизер усмехается, словно стыдится чего-то, а потом я слышу голос, от которого все вокруг исчезает, а мне снова шестнадцать.
– Привет-привет, красотки, – гнусавит голос. – Всюду вас искал.
По дорожке к нам идет Гарретт П. Кэннон, на нем бежевый костюм-тройка, натянутая на самый лоб ковбойская шляпа, поля которой бросают темную тень на глаза. Его седые усы подергиваются, когда он говорит.
– Ты только попытайся убежать. – Он усмехается. – Потому что я весь горю желанием жестко тебя уложить.
Полицейские машины подъезжают с двух сторон улицы. Копы толпятся на тротуаре. Копы идут по ярко-зеленой лужайке. Я перестала наблюдать. Я перестала постоянно оглядываться. Перестала посматривать по сторонам, понизила режим настороженности.
– Что ты сделала, Хизер? – спрашиваю я.
– Вопрос стоял так: либо ты, либо я, – говорит она. – Либо ты, либо я.
Я смотрю на копов. Я могу перепрыгнуть через капот припарковавшейся рядом со мной машины. Они не идут плотным строем, и я могу прорваться на улицу и броситься наутек. Я дура, дура, дура. Не могу поверить, что я позволила себе расслабиться.
– Это твоих рук дело? – спрашивает у Хизер Мэрилин, она тоже не может поверить в происходящее.
Полиция втискивается между нами, отделяет меня от них.
– Остальные из нас – выжившие, – говорит Хизер, продолжая удаляться от меня. – Ты же всегда была всего лишь жертвой.
Она растворяется за рядом полицейских, и я знаю, что она заключила с ними сделку, продала меня, чтобы спастись самой. То же самое я сделала и с Джулией: бросила ее, чтобы спастись самой. Это непростительно.
Я напрягаюсь, готовясь сделать финт влево, чтобы мигом броситься вправо, но Гарретт знает меня слишком хорошо. Как только мои мышцы напрягаются, он свистит, не разжимая зубов, и копы бросаются на меня. Мне удается вырваться из рук первого, ухватившего мое запястье, но их много. Их всегда много. В конечном счете они жестко укладывают меня.
* Полицейский акт о происшествии, Американ-Форк, Юта, полицейский департамент, 24 декабря 1990 г.
Группа поддержки последней девушки XI: Смотри в оба!
В комнатах для допросов имеется один неоспоримый плюс – в них ты всегда сидишь лицом к двери. Плохо там то, что в комнатах для допросов всегда полно полицейских. Плешивый детектив хипстерского вида с татуированной шеей, выглядывающей из воротника, смотрит на меня со своего места. Он не влезает в свой костюм от «Менз Веархаус», руки его лежат на картонной папке. Рядом с ним – женщина-полицейский в тенниске темно-синего цвета, руки у нее сложены на груди, она сидит, откинувшись на спинку стула, и излучает презрение. Все остальные в комнате смотрят на камеру, которая висит под потолком. Я предполагаю, что Гарретт где-то здесь, возможно, ест попкорн.
– Когда вы в последний раз занимались сексом с Санта-Клаусом? – спрашивает Менз Веархаус.
Меня это так удивляет, что я широко распахиваю рот. Неужели это и есть «шокирующие откровения» Гарретта?
– Позвольте мне повторить для тугоухих, – говорит Менз Веархаус. – Вы можете назвать нам дату вашего первого сексуального контакта с убийцей Санта-Клаусом?
Мне нужно бы узнать, о чем они ведут речь, черт бы их драл, но никто никогда не сожалел о том, что отказывался говорить с копами.
– Адвокат, – говорю я.
– Секс с убийцей Санта-Клаусом состоялся у вас до того, как он попытался вас убить, или после? – говорит он.
– Дважды попытался вас убить, – поправляет женщина-полицейский.
– Во второй раз был не он, – говорит Менз Веархаус. – Во второй раз был его брат.
У стены приятный цвет. Что-то типа светло-желтого. Я бы могла всю жизнь смотреть на нее.
– Адвокат, – повторяю я.
– Вы узнаете человека на этой фотографии?
Менз Веархаус проталкивает ко мне по столу глянцевую фотографию восемь на десять. Рикки хотел стать актером, и в его досье целая кипа фотографий его лица. На одной из них, снятой под углом в три четверти, он озорно улыбается мне со столешницы. Директора по кастингу считали, что он обаятельный, на его лице было написано «да плевать мне на все», но теперь я вижу одно безумие.
– Адвокат, – повторяю я.
Я разглядываю татуировку на шее Менза Веархауса. Кажется, это женское имя. Лусиль? Шанель? Жанель?
Женщина-полицейский нетерпеливо вздыхает, выталкивая воздух через зубы.
– А как насчет этого человека, – говорит Менз Веархаус, вытаскивая фото Рикки размером восемь на десять и откладывая в сторону полицейские – анфас и в профиль – снимки Билли.
Билли не заботился о себе так, как заботился Рикки. Жил он как бог на душу положит. Играя в футбол, он сломал нос, но при этом сохранил внешность актера из мыльной оперы, хотя по фотографии трудно сказать. Перед тем как сфотографировать, его избили. Меня это не очень печалит.
– Адвокат, – повторяю я.
– Офис государственного защитника затопило, – говорит женщина-полицейский. – Мы передали им вашу просьбу, и они надеются прислать кого-нибудь к концу дня.
– Или завтра, – добавляет Менз Веархаус.
– Я подожду, – говорю я, пытаясь не допустить, чтобы мои легкие схлопнулись.
Менз Веархаус и женщина-полицейский встают и выходят из комнаты. Они оставляют фотографии Рикки и Билли Уолкера, которые смотрят на меня со стола.
Камера по-прежнему наблюдает за мной, поэтому я не могу закричать, или заплакать, или удариться головой о стол, или сделать что-нибудь, что мне хочется. От меня требуется вся моя сила воли. Неужели это – то самое, что распространяется повсюду в моем теле? У меня был секс с
