«Я хочу открыть тебе один секрет, можно» – сказала Амелия, и я кивнула.
«На самом деле мертвые нас вовсе не покидают, – шепнула она мне на ухо, наклонившись так близко, что я почувствовала тепло ее дыхания. – В Монпелье есть несколько леди, которые встречаются каждый месяц, чтобы говорить с теми, кто ушел. Я была на этих собраниях уже несколько раз и своими ушами слышала стук – так духи умерших отвечают живым. Если хочешь, тетя, я как-нибудь возьму тебя с собой».
Я покачала головой.
«Мартину это не понравится».
«А мы ничего ему не скажем», – шепнула Амелия.
Я задумалась. Мартин совсем не умел утешать. Для этого он был слишком застенчив и неловок. Когда-то эти его качества мне даже нравились, но теперь они меня только раздражали – в этот тяжелый период моей жизни мне хотелось, чтобы мой муж был другим – сильным и уверенным в себе. Я сразу заметила, что он избегает смотреть в глаза тем, кто приходил в наш дом, чтобы высказать свои соболезнования, и почти разозлилась. Разве на такого человека можно положиться в трудную минуту? А эта его кошмарная хромота… Еще недавно она меня нисколько не смущала, напоминая мне о том, что́ Мартин сделал и продолжает делать для нашей семьи. Он действительно старался обеспечить нас дровами и пропитанием, и делал все, чтобы наша ферма продолжала давать все необходимое для жизни, но сейчас, глядя, как беспомощно он ковыляет, приволакивая больную ногу, я начинала его презирать. Хромота Мартина стала для меня символом поражения и слабости.
Нет, я знаю, что думать так – неправильно, и ненавижу себя за это, но я ничего не могу с собой поделать. Каждый раз, когда я слышу его шарканье в коридоре или в соседней комнате, я чувствую, как меня затопляет черная злоба, которая поселилась во мне в тот день, когда я узнала о гибели Герти.
В глубине души я понимаю, в чем дело. На самом деле, я виню в смерти дочери именно Мартина. Если бы Герти не побежала за ним в лес, думаю я, она не упала бы в колодец и сейчас была бы рядом со мной.
«Мы ведь справимся, старушка? – говорит мне Мартин. – Мы сдюжим, правда?». Он пожимает мне руку, а я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. Никогда раньше Мартин не называл меня «старушкой». Руки у него влажные и холодные, как рыба, и я чувствую, что его прикосновения мне отвратительны. Он тепло улыбается, но за этой улыбкой я вижу снедающее его беспокойство и неуверенность, и не отвечаю. Я не хочу (и не вижу смысла) говорить ему, что я больше не хочу ни с чем «справляться». Больше всего мне хочется незаметно ускользнуть из дома, побежать в лес и броситься в тот же самый колодец, чтобы снова быть с Герти.
Нет, никто мне не поможет – ни Мартин, ни даже преподобный Эйерс. Чертов святоша заявился сегодня, чтобы обсудить детали панихиды и похорон. Я, как могла, откладывала этот разговор, но Мартин и Лусиус сказали, что мы и так слишком затянули, и что этот вопрос давно пора решать.
Мы вчетвером сидели на кухне. Клаудия налила нам кофе, но никто из нас не притронулся к своей кружке. Преподобный привез корзину булочек с черникой, которые напекла его жена Мэри, но и к ним никто не прикоснулся. Сначала разговор шел о том, чтобы похоронить Герти на Земляничном лугу – на церковном кладбище, где были похоронены предки Мартина, но я сказала – нет.
«Ее место здесь», – заявила я, с вызовом глядя на мужчин, и Мартин поспешно кивнул. Лусиус открыл было рот, чтобы что-то возразить, но, поймав мой взгляд, сразу передумал. Что касалось преподобного Эйерса, то его мнение не имело особого значения, и он, кажется, это понимал. Таким образом было решено, что Герти будет лежать на маленьком семейном кладбище за домом, где уже покоились маленький Чарльз, мои родители и мой брат.
Прежде чем уйти, преподобный Эйерс взял меня за руку и прочувствованно произнес:
«Не забывайте, Сара, что Герти теперь в лучшем из миров. Она с нашим Господом».
И тут я плюнула ему в лицо.
Я сделала это, не размышляя, совершенно машинально и так же естественно, как если бы я попросила подать мне стакан воды.
Только представьте: я – и вдруг плюнула в священника! И не в какого-нибудь, а именно в преподобного Эйерса. Я знала его всю свою жизнь: он крестил меня, венчал нас с Мартином и отпевал Чарльза. Всю жизнь я честно старалась поверить в то, во что верил он, и жить по заповедям Господним, но сейчас я поняла: с меня довольно.
«Сара!..» – воскликнул Лусиус и, достав чистый носовой платок, предложил священнику. Преподобный Эйерс вытер лицо и отступил назад. Он… нет, он не сердился и не беспокоился обо мне. Я ясно видела: преподобный боится того, что́ я могу сделать дальше.
«Если Бог, в которого вы верите и которому молитесь – это тот самый Бог, который привел Герти к колодцу и отнял у меня мою дочь, тогда я не хочу иметь с вашим Богом ничего общего! – выкрикнула я. – Убирайтесь из моего дома и заберите вашего злого и жестокого Бога с собой!»
Бедный Мартин от моих слов пришел в такой ужас, что даже не сумел как следует извиниться перед священником.
«Простите ее, ваше преподобие…» – бормотал он, пока они с Лусиусом торопливо вели священника к двери. – Сара просто не в себе… Такая потеря!.. Она помешалась от горя».
Это я-то помешалась?!..
Насколько я могу судить, со мной все в порядке. Я – в здравом уме, и только в сердце у меня зияет пустота – пустота, которая имеет форму лица Герти, улыбки Герти, го́лоса Герти. И эта пустота никогда не заполнится. Что касается горя, то оно лишь помогает мне видеть вещи более ясно, чем раньше.
Теперь я понимаю, что Мартин никогда не знал меня настоящую. В моей жизни был только один человек, который видел меня насквозь, знал меня и с хорошей, и с дурной стороны.
И этого человека мне сейчас очень не хватает.
Я имею в виду Тетю…
На протяжении многих лет я очень старалась ее не вспоминать. Всю свою взрослую жизнь я убеждала себя – она получила то, что заслуживала, и ее смерть, какой бы ужасной она ни была, явилась прямым следствием ее собственных поступков. Теперь я поняла, что на самом деле никогда так не считала. Больше того, мне кажется, что все потери и несчастья, которые я пережила, как-то связаны с тем, что́ я сделала, когда мне было девять, и что сумей я тогда найти способ ее спасти, моя дальнейшая жизнь сложилась бы иначе.
Даже немного странно, что именно Тети мне не хватает сейчас, когда мое сердце разбито, и жить дальше нет никакого смысла. А впрочем, ничего странного… Уж она-то знала бы, что нужно сказать. Тетя смогла бы утешить меня по-настоящему. И конечно, она очень веселилась бы, если бы узнала, как я плюнула преподобному в лицо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
