Ноябрь был для Ленина весьма насыщенным месяцем: работа в редакции «Новой жизни», участие в партийных собраниях, конспиративные встречи с членами ЦК. Идет подготовка к Четвертому (как предполагалось — опять чисто большевистскому) съезду. Съезд должен был решить вопрос о слиянии с «меньшинством» в единую партию (предварительная договоренность между ЦК большевиков и ОК меньшевиков к тому времени уже была достигнута). Съезд предполагалось провести в Финляндии, в Таммерфорсе (ныне — г. Тампере). Однако забастовки на железной дороге (как и вооруженное восстание в Москве) помешали значительному числу делегатов добраться вовремя до Петербурга. К 10 декабря сюда прибыло около 40 человек, представляющих всего лишь 26 парторганизаций, что было недостаточно для кворума. Было решено вместо съезда провести конференцию. В это время в Москве началось вооруженное восстание, но, судя по всему (вопреки официальной советской историографии), в Таммерфорсе об этом узнали только 17 декабря, когда восстание уже было фактически подавлено.
Конференция в Таммерфорсе приняла решение о слиянии с «меньшинством» в одну партию. (Ранее такое же решение приняла меньшевистская конференция, состоявшаяся в Петербурге в ноябре, на которую в качестве официальных гостей были приглашены А.Л. Богданов и Ленин.) В Таммерфорсе (как и в Петербурге) было принято и решение о бойкоте выборов в Государственную думу, хотя затем меньшевики все же решили участвовать в избрании выборщиков.
Почему фракционное руководство большевиков и меньшевиков после такой яростной борьбы друг с другом решилось на объединение со своими идейными противниками? Тому есть несколько причин. Прежде всего, на такое объединение толкали своих лидеров низовые организации (как большевистские, так и меньшевистские). Кое-где объединение фракционных групп в единые организации происходило по инициативе «низов» без санкции фракционных центров, как, например, это произошло в Одессе по инициативе Эдуарда Эссена («Барона»). В середине ноября на общем собрании одесских рабочих — социал-демократов было принято постановление о слиянии фракционных групп в единую организацию. Подобное имело место в Саратове, Перми и Петербурге, где в Выборгском районе местные организации большевиков и меньшевиков слились в одну еще до принятия соответствующего решения своего руководства.
Второй немаловажной причиной был идейный разброд среди меньшевиков и появление в их среде групп, чьи программные установки оказались весьма близки большевистским. Наиболее близкие к большевикам позиции занимала группа Парвуса — Троцкого, а также группа меньшевистских идеологов, объединившаяся вокруг редакции газеты «Начало».
Не менее, а, может быть, и более важным стимулом для объединения стало появление на политической арене к осени 1905 года весьма окрепшей и возросшей численно Партии социалистов-революционеров, влияние которой на рабочих росло с каждым днем. ПСР довольно быстро смогла из немногочисленной организации интелли- гентов-радикалов превратиться в полноценную партию, начавшую после 17 октября активно создавать легальные структуры. Ее программа находила весьма сочувственный отклик в среде тех рабочих, которые сохраняли связи с деревней, а таких было немало. (Кстати, эсеры также решили бойкотировать выборы в думу).
Наконец, к объединению подталкивали и единомышленники из европейской социал-демократии, и представители национальных социал-демократических партий.
Ноябрь стал воистину поворотным моментом в развитии событий. Попытка Петербургского Совета явочным порядком объявить 8-часовой рабочий день привела к массовому локауту. Часть заводов и фабрик (как казенных, так и частных) была просто закрыта, а на улицу было выброшено не менее ста тысяч рабочих. Организовать же в ответ всеобщую стачку не удалось. Это было явным свидетельством слабости Совета, и правительство сразу же сделало выводы. В начале декабря Петербургский Совет был разогнан, а его руководство — арестовано. Этот факт послужил новым подтверждением правомерности ленинского скептицизма в отношении «царских свобод». Жестокое подавление московского восстания показало, что правительство не остановится перед применением самых крайних мер в случае обоснованной необходимости. Это тоже в какой-то мере играло на ленинскую теорию революции. Слабость этой теории была в другом: в переоценке революционного потенциала российского общества в целом, в определенной идеализации самой категории «пролетариат», в субъективности и неадекватности т. н. «классового анализа» ситуации. Уже много лет спустя один из участников московского восстания М. Лядов весьма критически оценивал это событие: «Конечно, сейчас можно гадать о том, развились бы события иначе, если бы мы действовали тогда более решительно, если бы мы захватили (как это было вполне возможно до 13–14 числа) весь правительственный аппарат в Москве. После окончания Московского восстания я очень много думал об этом, часто толковал об этом с многими товарищами и, в частности, с Ильичем. Объективно ничего не изменилось бы. При отсутствии восстания в Ленинграде (имеется в виду Петербург. — А. Б.), переход даже в удачное наступление в Москве все равно кончился бы поражением. Наше несчастье было то, что партия в целом не была подготовлена к руководству единым всероссийским восстанием в 1905 г. Колоссальная революционная энергия, проявленная в 1905–1907 гг. всем российским пролетариатом и крестьянством, благодаря отсутствию единого руководящего центра, неизбежно должна была вылиться в ряд изолированных друг от друга, друг с другом не связанных, местных восстаний»[226].
Действительно, по подсчетам советских историков, в декабре 1905 — январе 1906 года вооруженные выступления состоялись в 55 городах и рабочих поселках, в большинстве из которых возникали Советы рабочих депутатов[227]. Но это были локальные, разрозненные выступления, которые очень легко подавлялись властями. По мысли Ленина, эти выступления должны были неизбежно вылиться в гражданскую войну, но этого не произошло. В дальнейшем Ленин внесет определенные коррективы в свою теорию революции, и это даст свой результат осенью 1917 года. Пока же он сохраняет убежденность в революционном потенциале городских мелкобуржуазных слоев, готовых, как ему думается, поддержать демократическую революцию. Между тем тот же М. Лядов дал весьма интересную зарисовку поведения этих слоев в период московского восстания: «Сейчас же после ликвидации Московского восстания отход от революции стал массовым явлением. Первой отшатнулась обывательская улица. В декабре она строила баррикады, с благоговением говорила о дружинниках, с гордостью отмечала, что за все время господства революции совершенно прекратились кражи, грубости, разврат, каждый обыватель торжественно называл другого «товарищ»… При первом наступлении реакции обыватель этот отшатнулся далеко вправо. «Товарищ» стало бранной кличкой. Он начал выдумывать всякие небылицы про дружинников, революционеров. Он, как близкого, встретил вернувшегося на пост городового»[228].
Московское восстание, заранее обреченное на поражение, тем не менее дало и позитивный результат. На московских баррикадах плечом к плечу сражались боевики из большевистских, меньшевистских и эсеровских дружин. Были и беспартийные рабочие дружины. То же происходило и в других городах. В дальнейшем это ускорило процесс стихийного объединения большевистских и меньшевистских партийных низов, что не могли не учитывать руководители фракционных центров. Происходит и определенное идеологическое сближение в оценке текущего момента и перспектив революции.
В это время в политическом лексиконе Ленина появляется новая категория — «партийность». Учитывая, сколь важно смысловое содержание ленинской терминологии для анализа стиля и характера его мышления, необходимо уделить этой категории особое внимание. В статье «Социалистическая партия и беспартийная революционность» Ленин заявляет: «Беспартийность есть идея буржуазная. Партийность есть идея социалистическая».[229] В той же статье есть и следующий постулат: «Охрана идейной и политической самостоятельности партии пролетариата есть постоянная, неизменная и безусловная обязанность социалистов».[230] Собственно в этом и заключается идея партийности — в идейном и политическом единстве и самостоятельности всех, кто исповедует социал-демократические взгляды. Не случайно тогда же Ленин пишет и публикует в «Новой жизни» свою нашумевшую статью «Партийная организация и партийная литература», которую продолжают цитировать и по сей день.
«Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания»[231]. Иными словами, в классовом обществе не может быть общеклассовой морали, общеклассовых творческих интересов и единой системы ценностей. Всем движет классовый (партийный) интерес. Если ты от- носишь себя к партии большевиков — изволь соотносить свое творчество с партийной программой. Это одно из самых скандальных и противоречивых произведений Ленина. Мало кто обращает внимание на оговорку: «Спору нет, в этом деле безусловно необходимо обеспечение большего простора личной инициативе, индивидуальным склонностям, простора мысли и фантазии, форме и содержанию». Звучит не слишком убедительно в контексте тотального идейного единения на базе социал-демократической программы. А между тем Ленин вполне искренен и логичен. Его понимание свободы есть производное от спинозовской «осознанной необходимости», но в рамках сугубо классового восприятия общества: «Свобода слова и печати должна быть полная. Но ведь и свобода союзов должна быть полная». В условиях демократической революции подобные призывы еще не несли в себе идеологической нетерпимости, признавая право на выражение любого мнения. Будущее покажет, что партийность литературы имеет и обратную сторону.
