Наконец сосны закончились, и показалось заросшее цветущими травами плоскогорье Малавенто, где десять дней из одиннадцати дули шквальные ветры.
Над плоскогорьем, чуть выше родников, из которых брал начало Догон, вертикально поднималась Расколотая гора около ста футов высотой. Закат окрашивал ее розовый гранит золотистым цветом. Вокруг росли столетние оливковые деревья — единственная растительность на всем плоскогорье. Древние, искривленные годами, они почитались как святые: согласно местным легендам, эти деревья видели великую битву, в которой боги сотворили мир, а демоны — ад. Свое название Расколотая гора получила от огромной, во всю высоту, трещины, в которой ветер, гулявший на высокогорье во всех направлениях и в любое время года, глухо завывал, словно кто-то дул в гигантский рог.
Плоскогорье застилал густой, усыпанный цветами ковер вереска, который обдували все ветра и поливали частые, но несильные дожди. В верещатнике паслись стада коз и овец и большие табуны лошадей — крупных, сильных и с хорошим характером.
Здесь было две деревни — Монтесиркио и Капула, в центре каждой — большая площадь, на которой продавали скот. Низкие дома стояли вразброс, окруженные загонами и конюшнями; куполообразные крыши, почти доходившие до земли, поросли травой и цветами — каминные трубы, казалось, были посеяны прямо в поле. В низких горизонтальных окнах виднелся свет очагов. Кое-где высокие каменные стены преграждали дорогу вересковым зарослям, защищая маленькие огороды.
За домами Капулы начинались медные рудники, где производили длинную тонкую проволоку, которой местные жители укрепляли крыши: внутри каждого дома, подняв голову, можно было увидеть длиннейшую медную спираль. На рудниках работали гомункулы, уже не одно десятилетие находившиеся в рабстве; надзирала за ними дюжина вооруженных воинов. Через несколько дней после прибытия капитана разнесся слух, что один из гомункулов, некий Нирдли, смог бежать. Нирдли был непривычно молод, что было редкостью для Народа Гномов, представители которого появлялись на свет еще реже, чем умирали, учитывая их необыкновенное долголетие.
Одним особенно ясным утром, когда северный ветер расчистил горизонт от облаков, выметя всё до последнего клочка, капитан поднялся на Расколотую гору вместе с Лизентрайлем и парой самых молодых алебардщиков. Подъем не занял много времени, и через полчаса они уже были на вершине. Их взгляду открылось все плоскогорье с его овцами и травяными домами, а на востоке, в низине, виднелось Бонавенто, находившееся в руках орков: большая широкая полоса земли в форме вытянутого треугольника. Капитан разглядел длинный ряд обгоревших развалин между каштановым лесом, заброшенными кукурузными полями и рядами почерневших подсолнухов — все, что осталось от пяти ферм, о которых говорили беженцы в Далигаре. «Лучшие гуси во всей области», — причитали обнищавшие женщины, сидя под стенами города и вспоминая своих птиц и колбасы, в которые они их превращали. Ручей, вытекавший из озера, очевидно, был Черной рекой, воды которой казались темными — столько в них было форели. Хозяева этой форели теперь ютились под стенами Далигара, а их улов ел кто-то другой.
Капитан быстро подсчитал в уме, сколько солдат понадобилось бы для воплощения в жизнь его мечты освободить эту землю, но число оказалось настолько огромным, что он перестал мечтать впустую. Все, что было в его силах, — защищать Малавенто.
Еще восточнее находились земли орков — невозделанные, покрытые непроходимыми лесами и изрезанные непреодолимыми крутыми оврагами. Там чередовались скалы и ущелья, каменистые завалы и болота — эта суровая земля не кормила своих детей и периодически изрыгала их в Мир Людей, словно изголодавшихся волков, разорявших и опустошавших все на своем пути.
В тот вечер звезды сияли, отделенные от земли порывами ледяного ветра, крупные и неровные, словно покрытые грубой кожурой. Наемники, разбившие лагерь у подножия Расколотой горы, неожиданно увидели, как маленькая фигурка выскочила из темноты и, хромая, приблизилась к их костру. Следом за ней показалось четверо воинов с двумя собаками.
Гном остановился. Посмотрел на наемников, потом на преследовавших его воинов и, отдавая себе отчет, что иного выхода не осталось, пожал плечами. У него было квадратное лицо и короткая каштановая борода. Нога и плечо истекали кровью — значит, он уже побывал в зубах у собак.
— Предпочитаю, чтобы меня прикончили вы, — задыхаясь, объяснил он. — Остановите собак.
Капитан лежал, разглядывая звезды, и даже не шевельнулся.
— Лизентрайль, — весело бросил он, — этот господин из Народа Гномов пришел завербоваться в наемники. Лет сто назад графством Далигар был издан указ, разрешавший добровольно поступать на военную службу взамен принудительного труда на рудниках. Объясни стражникам, которые его преследуют, что теперь он наемник, и попроси их убраться вместе со своими собаками — их лай меня раздражает.
— Эй, капитан, — вмешался Сиуил, — мы не берем гомункулов. Таких, как он, никто не любит.
— Лизентрайль, — повторил капитан, — мы только что завербовали господина гнома. Когда вытуришь стражников с собаками, поищи ему подходящую кирасу. Эй, ты, как тебя звать? — подняв наконец голову, спросил Ранкстрайл вновь прибывшего.
— Нирдли, — ответил гном.
— Ладно, Нирдли, я — твой капитан, а он — твой капрал.
Молодой гном кивнул и пару раз сглотнул, набирая воздух в легкие.
— Капитан, — произнес он в конце концов, — я всегда прикрою твою спину. Если нужно будет, я умру за тебя.
— Сынок, — с хмурым самодовольством ответил Лизентрайль, обходя его, чтобы задержать стражников, — мы все здесь, если нужно, пойдем за него на смерть, и все мы прикроем ему спину.
— Кто знает, — пробурчал гном себе под нос.
Глава пятнадцатая
Капитан задержался в Малавенто почти на два года. До прибытия наемников орки регулярно наведывались в эти места, разрушая и грабя все, что попадалось им под руку, и потом снова исчезали по ту сторону Черной реки.
— Они идут вперед постепенно, шаг за шагом, им спешить некуда — это их тактика, — заметил Лизентрайль. — Они уже захватили Бонавенто, теперь готовятся к атаке на Малавенто. Если никто их не остановит, то рано или поздно они доберутся до Далигара. Эй, капитан, знаешь, что место, где я родился, теперь принадлежит оркам? Деревня называлась Понтетремуло и стояла на берегу Черной реки. Мы буквально тонули в овцах. Казалось, кругом лежит снег — столько у нас было овец. Поэтому мы были деревней пергамента. Мы выделывали пергамент, наши торговцы наполняли им заплечные корзины и шли продавать. Теперь мы никто. Нас вообще больше нет…
Когда прошел слух о прибытии солдат, орки прекратили свои регулярные набеги; в течение первого года наемники встретились с ними всего один раз.
В начале осени, в первых лучах ясной и холодной зари, капитан со своими солдатами неожиданно вышел к ферме, которая была разграблена орками. Мужчины, взявшие в руки косы, мотыги и вилы, чтобы хоть ненадолго защитить свои дома и дать своим семьям время убежать, были зверски убиты. Женщины и дети спаслись и пришли, почти теряя разум от ужаса и боли, просить помощи у наемников. К тому моменту, как солдаты ворвались в эти странные, заросшие травой лачуги, орки уже напились и уснули вповалку прямо на земляном полу, устав после тяжкой ночи упоения кровью и разрушением. Трупы жителей деревни, убитых орками, теперь чередовались с трупами самих орков, убитых солдатами Ранкстрайла. Многие лежали в собственной рвоте, смешавшейся с пролитым вином и кровью зарезанных людей.
— Кто-то всегда просыпается позже других, — сказал Лизентрайль. — Этих никто не предупредил, что веселое житье закончилось.
Это больше походило на забой скота, чем на сражение: они просто перебили орков, не давая им времени прийти в себя и взяться за оружие. Ранкстрайл с беспокойством вспомнил клятву, данную Авроре, и на мгновение задумался, не нарушил ли он ее, перерезав пьяных орков; потом посмотрел на то, что осталось от хозяев фермы, и стряхнул с себя эти мысли, как докучливую помеху. Кто убивал, того ждала смерть. Кто приходил с мечом, от меча и погибал.
Когда бойня осталась позади, Ранкстрайл склонился над мертвыми. Впервые в жизни он видел орков. Странное чувство сдавило его грудь — и пустота и тяжесть одновременно, словно его тошнило, но никак не могло вырвать.
Он протянул руку и медленно, словно опасаясь нападения или какой-нибудь заразы, дотронулся до шлема мертвого орка. Это был даже не шлем, а что-то вроде кожаного колпака с приклепанными к нему металлическими накладками — ржавыми железными пластинами и кусками меди и бронзы, когда-то явно украшавшими ворота и двери, так как на них еще виднелись следы петель. Колпак сидел низко, закрывая лицо почти до самого рта. Рядом с отверстиями для глаз и носа маска была украшена кусками звериных шкур и волчьими зубами, что придавало ей устрашающий, дикий вид, так же как и развевавшиеся по бокам фалды из кожи и меха с прикрепленными к ним огромными, вероятно медвежьими, когтями. Орки никогда не снимали свои жуткие шлемы, даже когда ели или спали.
