– Что он и не собирается просить у деканши заменить заявку.
– Это меня совсем не удивляет. Он педераст и говнюк. И вообще, мы у деканши уже сидим в печенках. Сегодня утром она опять устроила скандал по поводу экзаменов, а тут бы еще и Льоренс приперся с твоими проблемами… Ладно, – вздохнула она, – что ты будешь делать?
– Не знаю, – соврал я, разглядывая носки своих нечищеных ботинок.
– Ну так выясняй быстрее. О замене заявки надо просить как можно скорее, потому что к завтрашнему дню ее наверняка отправят в ректорат, если уже не отправили сегодня. А уж в ректорате…
Подняв на нее глаза, я предложил:
– Слушай, а может, ты с ней поговоришь?
Едва я себя услышал, как тут же раскаялся в этих словах, и не столько из-за отчетливо прозвучавшего в них позорного малодушия, сколько из-за того, что мне вдруг показалось верхом бесстыдства и мелочности беспокоиться о своем будущем, когда Клаудия мертва.
– С кем? С деканшей? – не веря своим ушам, переспросила Алисия, чуть не расхохотавшись. – Ты что, совсем с ума сошел?
– Забудь об этом, Алисия, – попросил я, угнетенный охватившей меня тоскливой уверенностью, будто все, что я говорю и делаю, способно лишь усугубить мое положение.
Открывая дверь кабинета, я добавил:
– Извини меня. Сам не знаю, как мне могло прийти в голову просить тебя об этом.
Алисия взяла меня под руку и сказала:
– Подожди минутку, Томас.
Она закрыла дверь и, не выпуская моей руки, погладила меня по волосам, потом иронически взглянула мне в лицо своими огромными черными глазами и улыбнулась.
– Если бы я могла, я бы это сделала, – произнесла она тоном, отнюдь не столь нежным, как ее взгляд. – Но я не могу. Есть вещи, которые я могу делать, а есть те, которые не могу, и это как раз такой случай. Я не могу действовать за пределами нашей кафедры столь же свободно, как действую здесь; я всего лишь помощница по административной работе, да будет тебе известно, а помощница по административной работе не может просто так прийти к деканше и попросить ее заменить заявку на вакантное место преподавателя… – и с мягкой улыбкой она добавила: – Ты же сам понимаешь, правда?
Думаю, в тот момент я впервые почувствовал нечто вроде нежности к Алисии. Пытаясь спасти остатки достоинства, я поспешно согласился.
– Не беспокойся, – промолвил я. – Я сам справлюсь.
– Прежде всего тебе следует побеседовать с Марсело, – сказала она убедительно. – Он-то как раз способен уговорить деканшу, ты же в курсе, что они старые друзья и…
– Конечно, я знаю, – ответил я, хотя также знал, что до ночи не смогу связаться с Марсело, а тогда будет уже слишком поздно. – Я поговорю с ним.
– Если хочешь, я могу сейчас позвонить ему домой.
– Не беспокойся, Алисия. Я сам позвоню.
– Ну, как знаешь. Но сделай это сразу же. Начнешь оттягивать – будет хуже.
Я забрал свою почту из ячейки.
– Ладно, – я натянуто улыбнулся. – Я пошел.
Алисия не сдвинулась с места, так и продолжая стоять возле двери. Глядя прямо мне в глаза, она спросила:
– Слушай, а ты себя хорошо чувствуешь?
– А почему ты спрашиваешь?
– Не знаю, – ответила она. – Ты плохо выглядишь.
– Мне кажется, у меня температура, – сознался я. – И сплю я последнее время плохо. Наверняка ничего серьезного, скоро пройдет.
– Надеюсь. А в отношении конкурса, то я бы на твоем месте не волновалась: позвони сейчас Марсело и скажи, чтобы он поговорил с деканшей; увидишь, он все уладит. Ему здорово удаются такие штуки. И, кстати, – добавила она, внезапно повеселев, – полагаю, что наш уговор сходить выпить в силе?
– Какой уговор?
И вдруг я вспомнил: мне показалось невероятным, что еще день назад мне пришла в голову мысль пригласить Алисию что-нибудь выпить, словно эта идея принадлежала не мне, а какому-то незнакомцу, вещавшему моим голосом, и опять на меня нахлынуло острое чувство беспомощности и неспособности контролировать свои поступки, как во сне, когда ты всегда делаешь не то, что хочешь или что должен.
– А, ну да, – сказал я. – Конечно, в силе. Как-нибудь на днях выпьем.
Я направился в кабинет, вскрыл корреспонденцию и стал изучать ее: большую часть можно было сразу же выкинуть в корзину, что я и сделал, а остальное положил на стол. Я взглянул на часы: была половина второго. Я вышел из кабинета и закрыл за собой дверь, но, дойдя до середины коридора, заметил, что перед канцелярией толпится группа преподавателей и с жаром что-то обсуждает; я узнал Льоренса, Бульнеса, Андреу Гомеса, Хесуса Морено и еще я заметил Алисию. Поскольку в хоре голосов солировал явно Льоренс, я испугался, что речь идет обо мне, так что, развернувшись, я вышел через заднюю дверь на другом конце коридора, совсем рядом с моим кабинетом. Я быстро спустился по лестнице и, помнится, в холле столкнулся с Бертой Видаль-и-Виньолас, заведующей кафедрой немецкой литературы – спесивой и мужеподобной дамой богатырского телосложения, которую Марсело неизменно величал Большой Бертой или Бертой Видаль-унд-Виньолас; хотя я с ней несколько раз общался в присутствии Марсело, в своем приветствии она, к счастью, ограничилась лишь высокомерным кивком. Я уже было выходил из здания факультета, когда кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся в испуге, словно меня застукали при попытке к бегству.
– Привет, Томас! Как дела?
То ли из-за болезни, то ли из-за потрясения я не сразу узнал деканшу. На ней был синий свитер и широкая юбка в цветочек; волосы подобраны в пучок на затылке красными заколками. Она улыбалась во весь рот, и мне показалось, что она немного перебарщивает. Я улыбнулся в ответ и поздоровался.
– Тебе уже все сообщили?
– Что именно?
– Вчера нам подали заявку на место, – и она радостно объявила: – Я только что отправила ее в ректорат.
– Это здорово, правда? – сказал я наугад.
– Да, – ответила она. – На самом деле я тоже рада. Поборов приступ уныния, я попытался отреагировать:
– В любом случае, не знаю, но, может, эта заявка показалась вам слишком обобщенной, недостаточно конкретной? Из-за этого не возникнут проблемы?
– Напротив, – заверила она, подкрепляя свои слова улыбкой, чтобы сгладить беспокойство, отчетливо прозвучавшее в моем вопросе. – Что меня действительно радует, так это то, что место предназначено для специалиста широкого профиля. Гляди, Томас, буду с тобой откровенна, – добавила она серьезно, и улыбка моментально исчезла с ее губ, но не из ее глаз, по-прежнему удивительно блестящих. – Я не хочу заставлять кафедры делать что-либо насильно, по правде, я и не думаю, что это хороший способ руководить; поэтому в тот раз я ничего не стала говорить тебе и Марсело. Но не считай, будто мне приятно знать, что мы думаем одинаково. Университет меняется, и самое плохое, что находятся господа, не желающие себе в этом признаться. Нам нужны гибкие люди, многогранные, обладающие обширными знаниями и, кроме того, умеющие эти знания донести до студентов; наука же – нечто иное: не имеет к этому ни малейшего отношения, там есть свои источники и свои способы компенсации. А нам уже хватит специалистов по всякой ерунде!
– Да, конечно, – я попытался робко возразить. – Но ведь сейчас многие полагают, что узкая специализация необходима.
– Так и есть! Кто сказал, что это не так? – возмутилась деканша, выразив свой протест в адрес моего высказывания еще и резким взмахом рук. – Невозможно знать все; но и мы не должны превращаться в дилетантов, в профанов. Но всем известно, даже людям со стороны, что в университете специализация вырождается в какое-то совершенное безобразие. Уверяю тебя, что специализация – это основной аргумент бездарей и тех, кто хочет, чтобы ничего не менялось, потому что любые перемены повергают их в панику. Я это говорю вполне серьезно: довольно готовить специалистов по каким-то никчемным микроскопическим знаниям, ученых невежд со способностями не выше, чем у мужика от сохи, я которые, в довершение всего, даже не смогут посвятить свою жизнь науке. Нам следует готовить людей интеллигентных и образованных, полезных членов общества, способных сделать счастливыми самих себя и окружающих; одним словом, порядочных и достойных граждан, согласен?
Я с жаром закивал головой, соглашаясь – а что мне оставалось делать? – с диагнозом деканши.
– Во всяком случае, – добавил я затем, пытаясь не дать погаснуть последнему лучику надежды, – меня бы не удивило, если наша кафедра в последний момент решила бы заменить заявку на другую, более конкретную. Если они захотят, то за меня не беспокойся: мне все равно, останется эта заявка или будет новая. Более того, если придется выбирать, то по правде…
– Спасибо, Томас, но об этом не может быть и речи, – прервала меня деканша тоном, сразу посерьезневшим от сознания того, что она любой ценой должна помешать мне совершить этот щедрый и лицемерный акт самопожертвования, на который я был готов пойти якобы с намерением уберечь ее от неприятностей и огорчений. – Я этого не допущу. Поскольку бумаги уже в ректорате, я не позволю дать делу обратный ход. Красиво бы это выглядело! Кроме того, во внимание принимают в первую очередь мнение заведующего кафедрой. А заведующий кафедрой уже высказался. Так что успокойся: головой ручаюсь, останется именно эта заявка.
