Серафим прикрыл лицо ладонью.
— Чему ты улыбаешься?..
— Да так… я подожду тебя в гримерной… — Пятясь, Серафим отошел к кулисам.
— Ты пропустишь самое интересное…
— Я, собственно говоря, по делу…
— Ты можешь набраться терпения?.. Бог любит нас за терпение и это по-человечески, когда ждешь, ничего не происходит… не можешь ждать?.. ну что ж, тем хуже для меня… говори…
Серафим что-то прошептал ему на ухо.
— И это все?..
— Все…
— В этом что-то есть… только не сегодня… сегодня я занят… ну и чего ты ждешь?.. — Дуров недовольно посмотрел на девочку 13 лет. — Иди-иди… стой, подожди, принеси нам чаю, а ему каких-нибудь костей… эй… ты что, оглох?..
— Может быть, он околел?..
— И что теперь с ним делать?..
Пес приоткрыл глаза.
— Он это нарочно… ну, что ты стоишь?.. можешь идти… и все же, куда подевались мои очки?.. куда ты пошла?..
— За костями…
— Ну, хорошо, иди… Боже, как я несчастен… чему ты опять улыбаешься?.. в самом деле, в этой стране нет человека, несчастнее меня…
По залу пробежал легкий шум.
— Прошу немного внимания, иначе мы до смерти не кончим эту сцену… все хватит с этой сценой, достаточно… дальше сцена с призраком… воображение позволит раскрыть все, что содержится в этой сцене… так, пошли дальше… где девица, играющая Мир и Согласие и где шесть детей с атрибутами Изобилия?.. тут нужен дар подражания и важно настроение, костюм, жест, язык… покажи язык, так, пусть дети подождут, пока же покоримся обстоятельствам… дальше у нас все от комедии устремляется к драме… Земля будет поражена вулканическим извержением на Солнце, изменится ее атмосфера, ее место в круге планет, наклон ее оси, чередование дня и ночи, одним словом, все, что только может случай вплести в ход событий… меняется задник и появляется Секретарь, нет, он должен жить перед глазами зрителей, а не изображать секретаря, который докладывает по бумажке о деле для него постороннем… а где наш Законодатель, который так великолепно разбирается в конституциях, хотя ни одной из них в глаза не видел, где этот правозащитник нового царства… нет, нет, пропустите его, вы утаиваете любимое детище моей старости… и вот он появляется со всеми своими достоинствами и пороками… он ведет себя как кокетка… нет, нет, он кокетлив и изящен в своих суждениях, он делает предложение, идет на попятную, смотрит в окно, в которое кто-то показывает ему голый зад… где у нас окно?.. так, подвиньте его чуть левее… а где голый зад?.. он, как идея, должен словно бы просвечивать сквозь некую дымку, парить в тех сферах, ну, вы понимаете… всю следующую сцену пропускаем, она до крайности бессвязна, ее надо переписать, мне кажется, народ надо рассматривать как некую индивидуальность, которая может размышлять лишь действуя… все это допустимо и извинительно… где Автор?.. нет, мне нужен Автор, буду рад вас видеть чуть позже… нет, нет, относительно музыки у меня пока только догадки и предположения… ага, вот и Автор, хорошо бы организовать некое непредвиденное и неподготовленное событие, нужна некая искусная штучка, которая помогла бы затормозить действие, отвлечь внимание зрителей… к сожалению в субботу приехать к вам не смогу, передайте Кате мой сердечный привет… что?.. ее уже зовут Зина, хорошо, кланяйтесь вашей милой Зине, поблагодарите ее за все те услуги, которые она оказала мне и с такой благожелательностью, за некоторые из них я все еще в долгу перед ней… итак, возвращаемся к сцене с письмом, в котором… что у нас с письмом?.. и что за знаки вы мне подаете?.. нет, нет, пока я не могу думать о чем-либо другом… мне нужен диалог, о котором я говорил вчера и где обещанный вами набросок отзыва о том, какое впечатление производит пьеса… — Минуту или две он советовался с самим собой: отдать ли отзыв в «Литературную газету» или в газету «Патриот», на какую публику положиться. — Что?.. у вас нет ничего с собой… вам следует поторопиться, иначе мы потеряем и время, и случай, все, будьте здоровы, кланяйтесь Любе, Кате, Зине, южному и северному полюсу, всем, кто вас притягивает… в чем дело?.. а, вот и ты…
На сцене появилась полноватая дева в платье из белого с желтизной поплина. За ней брел, спотыкаясь, малыш в короткой рубашке. В зале раздались смешки. Малыш потянулся ручками к Дурову, загугукал. От пупка его поднялась струйка, рассыпалась каплями. Дева заслонила малыша подолом.
— Ага, как нельзя, кстати, уместно ли будет вам напомнить, что репетиция началась еще час назад…
— Мам-а-мам, это наш папа?.. — спросил малыш.
— Ты зачем его привела?.. — Дуров наморщил лоб.
— Не с кем было оставить, — тихо сказала дева, не могла же я его оставить с парализованным стариком… старик совсем спятил, напугал малыша так, что он теперь писается каждую минуту…
— Па-па… — Малыш дернул Дурова за крылья царской мантии.
— Ах, это ты, мой повелитель… детка, зачем ты это делаешь?.. — Малыш снова писал. — Теперь уже все равно, больше не о чем беспокоиться, нужно просто ждать, когда опорожнится эта тучка на небе… ты у нас тучка на небе…
Где-то за сценой ударили в гонг. Дуров сбросил мантию, прошелся по сцене из угла в угол, подвинул ногой стул, сел, забарабанил пальцами какой-то марш.
— Ма-ам… это тоже наш папа?..
— Да, это тоже ваш папа… — Дуров дернул плечом. — Ну, все перерыв… — проговорил он раздраженно и прошел в гримерную, где его ждал Серафим.
— Ну и что случилось?..
— Тут такое дело… — Несколько путано Серафим рассказал ему о случившемся.
— Ты полагаешь, что я смогу кого-то спасти?.. а что Иосиф?
— Я не могу его найти…
— Ну, не знаю, не знаю… просто не представляю, что можно сделать… у меня там репетиция, на сцене полно народу…
— Хорошо, я приду вечером…
— Вечером?.. нет, только не вечером, я уже знаю, что меня ожидает вечером…
— Тогда я подожду в зале… по правде говоря, мне даже любопытно посмотреть, что ты сделал с моей пьесой… ты же не будешь отрицать, что это моя пьеса… и поразительно талантлива… какая интрига… мне кажется, она тебе не по зубам?.. а?.. кстати, ты даже не счел нужным представить меня своей жене… или ты боишься?.. ага, боишься… все, все, ухожу, низкий поклон Прекрасной Даме… — Серафим приподнял шляпу и исчез.
— Вот черт, навязался… — Дуров чертыхнулся. Некоторые привычки Серафима его раздражали. Успокаивая себя, он отпил из кружки с синими сфинксами глоток холодного чая, заваренного липовым цветом, закурил, рассеянно полистал сценарий. На его лице застыло выражение, свойственное всем художникам и одиноким людям. Вдруг он услышал шум за окном. Взвыла собака. Он выглянул в окно и увидел нечто странное: очертание летящего коня с повернутой к хвосту головой. Он возник над черными шпилями Башни и исчез, как солнечный дух. Неожиданно вокруг засновали, защебетали ласточки. Из окон дома напротив вылизнули языки пламени. Дом вспыхнул, точно копна сена…
24
В ожидании Агента, Тирран, как тень, бродил по кабинету. Наткнувшись на идола, он вдруг ощутил внезапный упадок сил и какую-то нелепую, странную тоску. Он ощущал ее с малолетства, как только родился. А родился он недоношенным, пискнул и умолк, лишь таращил глазенки. Сколько ни хлопала его повитуха по заднице, он молчал.
— Не жилец… — сказала она. Однако он выжил. Он был сиротой, зная, что у него есть отец, как-то няня проговорилась, но он никогда его не видел. Няня была болтлива, иногда говорила и такое, что вовсе не следовало слышать младенцу. Лишь об его отце она говорила уклончиво и в своих младенческих, тоскующих снах он видел его, как в каком-то кривом зеркале. Когда ему исполнился год, он заговорил и начал ходить, держась за палец няни. В пять лет он уже знал все, что нужно знать для жизни: он заводил уличные знакомства, вел себя, как бродячий кот, храбро пил воду из луж, воровал и дрался отчаянно. В семь лет он поступил в школу-интернат, где дети жили, как братья и сестры, без различия пола, под одной крышей и одеялом, и стал задумываться, а в девять лет он уже не ввязывался в драки, стоял в стороне, пучком травы или веткой омелы отгоняя слепней и мух, и наблюдал за дерущимися. Он уже знал разницу между желаемым и действительным…
В зелени и пурпуре распускающихся на окне бегоний и фуксий Тирран увидел тонкую, призрачно белеющую фигурку Жанны и чуть дальше недавно нанятого садовника. Нелепо подпрыгивая, садовник пытался прогнать с яблони мяукающую рыжую кошку. Тирран сморгнул и рассмеялся. Все еще смеясь, он медленно-медленно отошел вглубь комнаты и, упав ничком на кровать, зарылся лицом в ладони, как в подушку…
В потайную дверь кто-то поскребся.
Тирран нажал рычаг.
В кабинет вошел дог белой масти и следом за ним лысоватый господин.
Выслушав доклад лысоватого господина, Тирран отпустил его и задумался.
Спустя час он звонком вызвал немого слугу, облачился в свой выходной мундир и направился в зал Ассамблей…
