Сёрфинг заблестел, засиял, обогрел Димкину душу. Хоть на выставку — до того хорош.
Но оказалось — и это еще не все. Отец развернул тряпочку, и Димка увидел небольшой, зеленый, как трава, брусочек.
— Паста «Гойя», — сказал отец. — Для полировки.
На матерчатый лоскуток он наскреб зеленых крупинок пасты, положил на них блестящей стороной сёрфинг, потер с минуту и, перевернув, показал Димке. Еще ярче засияло изображение.
— Вот поработаешь так до второго, а то и до третьего пота — тогда и дарить можно.
Димка поработал. Хорошо пропотел — майка на спине стала мокрой. Но зато и было ради чего! Что в зеркало смотреться, что в его парус с волнами и фигурками девчонки и мальчишки — все равно. Только не совсем удобно — маловато зеркальце. А глаз весь виден — зрачок и каждая ресничка.
Спать Димка лег счастливый. Сёрфинг он взял на завод. Всем показывать не обязательно, но баскетболист пусть посмотрит.
Двухметровый гигант долго любовался Димкиной работой.
— Произведение искусства, — сказал он. — Высший класс обработки.
Никита Степанович тоже не меньше минуты рассматривал сёрфинг сквозь очки. Димку хвалить не стал, а на Сомова поглядел с одобрением:
— Вижу учителя. А что, Владимир Иванович, гляди, кадры-то подрастают. Кое-кому и носы платочком утрут.
Мастер подумал и принес Димке кругляшок овальной формы, длиной с палец.
— Ну-ка, слесарь-инструментальщик, опили чуток по разметке. Владимир Иванович, проследи.
— А что это будет? — спросил Димка.
— Главная деталь штампа, — рассматривая кругляшок, сказал Сомов. — Что в штампе главное?
Это Димка уже знал:
— Матрица и пуансон.
— Все правильно, — по своему обыкновению сказал отец. — Это и есть пуансон, что железную полосу рубит… Ну, пройдись слегка тут осторожно, а доводить вместе будем. Тут ошибки не должно быть. Зазор — только волосу пролезть.
Димка понимал — дело ответственное. Проведет раз-другой напильником и смотрит, все ли правильно…
В самом конце смены возле тисков появился тучный слесарь Егор Петрович. Над Сомовым он теперь вслух не подсмеивался, а Димке при встрече один раз даже улыбнулся.
— А парнишка-то, Владимир Иваныч, гляжу, привыкает, — вытирая руки тряпочными концами, сказал Егор Петрович.
— Привыкает, — кивнул Сомов.
— Этак, гляди, тоже орден заработает! — засмеялся слесарь.
— И такое может случиться, Егор Петрович.
Едва слесарь отошел, Димка удивленно посмотрел на отца:
— Он про какой орден говорил?
— Ну… который за труд дают. За ударную работу.
— Пап, а тебе что, орден дали? Он ведь про тебя говорил?
Димка теперь обращался к отцу на «ты».
— Про меня, выходит, — кивнул Сомов.
— Настоящий орден дали?
— Разве ненастоящие бывают?
— А какой орден? Как называется?
— Трудового Красного Знамени.
— А он где? У тебя?
— Где же ему быть — дома…
В трамвае Димка с нетерпением поглядывал в окно — когда же сквер будет?
Едва Надежда Сергеевна показалась на аллейке, Димка побежал ей навстречу.
— Мама! А у папы орден есть! Трудового Знамени!
— Что это значит? — подойдя к Сомову, спросила Надежда Сергеевна.
Тот смущенно улыбнулся:
— Дети — совесть мира. Всегда правду говорят.
— Позволь, а почему я ничего не знаю?
— Наденька, ну что же я буду…
— Ой, Сомов, — качнула головой Надежда Сергеевна. — Милый мой Сомов! Когда же я перестану удивляться тебе!.. — Она оглянулась на улицу, где одна за другой проносились машины. — Нет, ждать трамвая не будем. Берем такси. Тем паче, что я сегодня очень богатый человек — зарплата плюс гонорар.
Входя в калитку и увидев Алену с лейкой в руке, Надежда Сергеевна сказала:
— Ну, доченька, и ты хороша! Или тоже не знала об ордене этого великого скромника? — И Надежда Сергеевна постучала по спине Сомова.
— Знала, — улыбаясь, сказала Алена.
— Значит, и тебе прощения нет!
На орден, лежавший в атласной коробочке, Димка смотрел с любопытством и уважением. Осторожно потрогал его. Красивый. За ударную работу дают такой.
— Невозможные люди! — пожимала плечами Надежда Сергеевна. — Сомов, кто я тебе? Жена? Почему не говорил? Может быть, у тебя и Звезда Героя где-нибудь припрятана? Уж признавайся сразу.
— Нет, Наденька, чего нет, того нет. Не заслужил. А орденом по итогам пятилетки наградили. Не одного меня.
— Но сказать-то мог? До чего же скрытный! И про статью молчал.
— Наденька, ну как бы я стал… Вот, смотри, орден! Не могу я так…
— Ну погоди, — борясь с улыбкой, мстительно проговорила Надежда Сергеевна. — Вот получишь Героя — я на тебя целый отряд журналистов напущу! Тогда узнаешь!.. Ребята, — вдруг засмеялась она, — надо праздник устроить. С гостями, с шампанским, с тостами. По-моему, поводов вполне достаточно… И, в конце концов, у нас еще не было настоящей свадьбы! Разве не так? Короче: лично я — активно за праздник! Кстати, в завтрашнем номере газеты выходит мой большой очерк. Видишь, Сомов, похвасталась, я не такая скромница. У Алены также, мне кажется, все хорошо. Все хорошо, Алена?
— Очень хорошо, тетя Надя.
— Наш молодой рабочий класс тоже имеет определенные успехи. Дима, есть успехи?
— Немножко, — как и отец, скромно ответил Димка.
— Так что скажете насчет праздника?
Тут Димка первым выскочил:
— Я за праздник! Можно, Любчика приглашу?
— Будь любезен. А больше никого не хочешь пригласить?
— А кого? — потупился Димка.
— Ну, тебе же пишут письма.
— А когда праздник?
— В субботу, наверное… Володя, как ты считаешь?
— Прекрасный день.
— Тогда… ладно, — кивнул Димка и покраснел.
— Аленушка, твоего голоса не слышали.
— Она тоже за праздник! — сказал Димка. — Ей два стула нужно.
— А ты чего за меня расписываешься? — нахмурила прямые брови Алена.
— Аленушка, время есть — разберемся, — сказала Надежда Сергеевна. — В общем, человек на десять надо рассчитывать. Володя, разместится такая компания за нашим волшебным столом? Учти: у моей мамы несколько повышенные габариты.
— Наденька, и двенадцать разместим.
— Что ж, план одобрен — будем выполнять!
Березовая ваза
К Марине Димка решил идти в четверг. В среду неудобно — только-только должны вернуться. Пыльные, уставшие с дороги — не до гостей. А в четверг — в самый раз. И откладывать нельзя: через два дня праздник. Мама и Алена все уже на листке расписали — чего и сколько купить, что испечь, какие салаты приготовить.
Кроме сёрфинга, лежавшего в кармане, Димка держал под мышкой и бумажный сверток. Там была березовая ваза. Это Алена придумала подарить. Димка сначала хотел отказаться — не он же сделал, — а потом подумал: если выпилить сверху на коре волнистый узорчик, то ваза станет красивее. И самое главное — немножко и его руками будет сделана.
Алена, конечно, и цветы предлагала взять, но цветы Димка решительно отверг. Как это — днем, на виду у всех, понесет девчонке цветы!
Выйдя на знакомой остановке у Троицкой улицы, Димка взглянул в сторону парка, где когда-то дарил Марине сирень, затем увидел тумбу, оклеенную афишами, за которой, как выяснилось потом, прятался Любчик. Вспомнил все это и улыбнулся.
Впрочем, у него не было времени долго вспоминать и улыбаться. Вот и школу (не будет он здесь больше учиться) прошел, и уже видно впереди здание почты с синим ящиком у входа.
Поглядел Димка на окно третьего этажа дома Марины и тотчас определил — приехали! Теперь, каждый раз проходя мимо, он глядел на эти окна. Были они наглухо закрыты, задернуты занавесками. А сейчас распахнуты настежь.
Димка заволновался, даже немного вспотел, будто отпилил толстый пруток стали. Однако взял себя в руки и, обогнув дом, решительно вошел в подъезд.
Открыла ему сама Марина.
Димка, хотя и представлял ее загоревшей, но сейчас, в этой (вот уж действительно шоколадной!) стоявшей у порога девчонке, в сиреневом коротком платье и соломенных с узором тапочках, он в первую секунду и не признал Марину.
А она вмиг узнала его. Все свои белые — теперь совсем уже белые — зубы показала и распахнула большие и темные, как сливы, глаза.
— Дима… Ты… Бабушка! — закричала она. — Дима пришел!
Вошла моложавая бабушка Марины — тоже загоревшая, быстрая в движениях. Поздоровалась с Димкой, спросила, как отдыхает.
— Бабушка! Я же рассказывала тебе: Дима на заводе работает!
— Почему, — засмущался Димка. — И отдыхаю. В лес ходили. На байдарке плавали. Играем в футбол.
Но Марина не дала бабушке как следует поговорить с гостем — увела его к себе в комнату.
— Сильно я загорела? — спросила она. И сама же ответила: — Сильно. Два месяца все-таки… Давай покажу камень. Ты не гляди, что он серенький, — зато счастливый.
