— Так, значит, я — ребенок? Позавчера ночью вы, кажется, так не считали.
Но когда Маргарет вместо ответа нахмурила брови, Джон Джозеф снова принялся умолять и льстить:
— Не сердитесь. Я просто не могу этого выносить. О, Маргарет, неужели мы не можем пожениться и положить конец этому аду?
— Вы прекрасно знаете, что это невозможно. Я на пятнадцать лет старше вас. Нас выставят из любого общества.
— Кого это волнует? Маргарет, если ты согласишься стать моей женой, мы отправимся в австрийскую или испанскую армию. Тебя будут буквально носить на руках как супругу военного, а гилдфордское общество пускай катится к черту.
На лице Маргарет появилась печальная улыбка:
— О, Джон Джозеф, если бы только это могло случиться! Но твои родители никогда не простят меня.
— У них — своя жизнь. А я хочу жить своей. Как можно дальше отсюда — и чтобы ты была рядом со мной!
Он взглянул на Маргарет лучистыми глазами, в которых светилась любовь.
Миссис Тревельян тихонько рассмеялась:
— Что ж, сюда идет лорд Дэйви. Как вы себя чувствуете, милорд? Я как раз говорила нашему юному другу, как приятно устроить такой праздник под открытым небом.
Лорд Дэйви, семидесятилетний старик с лицом, как у моржа, отрывисто рассмеялся, обнажив редкие зубы, неровные, словно горная гряда. Но голос его оказался масляным и вкрадчивым, когда он произнес:
— Думаю, это превосходно, дорогая моя. Вы не могли бы организовать такой же раут для меня? Мне вскоре будет необходимо встретиться с членами городского магистрата, а с тех пор, как умерла моя возлюбленная жена, у меня душа не лежит к таким вечеринкам.
Маргарет присела в легком реверансе:
— С удовольствием, лорд Дэйви. На какой день вы намечаете это собрание?
Лорд предложил ей опереться на его руку:
— Давайте пройдемся вместе, миссис Тревельян, и я все вам расскажу. Всего хорошего, Уэбб Уэстон.
Старик приподнял шелковую шляпу. Джону Джозефу оставалось только смотреть на эту сцену в немой ярости; он не мог ничего поделать. Маргарет сделала еще один реверанс:
— Всего хорошего, Джон Джозеф.
— Миссис Тревельян…
— Да?
— Могу ли я побеседовать с вами позже?
Она обернулась через плечо и бросила в ответ:
— Боюсь, я буду слегка уставшей. Если не трудно, зайдите ко мне завтра.
Джон Джозеф щелкнул каблуками, резко поклонился и подошел к ближайшему столику. Некоторое время он сидел неподвижно, подперев рукой подбородок.
— Хочешь чаю? — спросила его невесть откуда появившаяся Кловерелла. — Я прислуживаю гостям в этой части сада.
— Она все организовала, как военные маневры, — с горечью заметил Джон Джозеф.
Кловерелла проследила за его взглядом, провожавшим Маргарет, которая снова почти преступила границы траура, надев бледно-лиловую кружевную юбку, и теперь шла под розовым зонтиком, опираясь на руку лорда Дэйви.
— Я сказала бы, что она по-своему очень умна.
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказала, — улыбнулась Кловерелла, и ее зубы цвета слоновой кости сверкнули на загорелом лице.
— Кловерелла, ты думаешь, что…
— Я ничего не думаю, Джон Джозеф, кроме того, что ты расклеился, и тебе надо встряхнуться. Будь я мужчиной, я бы тебе задала трепку.
— Не говорите со мной так, мисс. Вы здесь всего лишь служанка — и внебрачная дочь старика Блэнчарда. Не забывайте об этом.
Кловерелла поднесла руку к лицу и разрыдалась. До сих пор Джон Джозеф ни разу не видел, чтобы это забавное маленькое существо плакало, — но сейчас слезы так и катились у нее по щекам.
— Ты просто свинья, если можешь говорить мне такие вещи. Я всегда старалась быть тебе хорошим супругом, но теперь, клянусь тебе, этому пришел конец. Я тебя заколдую, вот увидишь. Ты заслуживаешь всего, что с тобой происходит, Джон Джозеф!
— Кловерелла, я виноват…
Но она уже убежала, вцепившись в серебряный поднос; шапочка сбилась ей на глаза, волосы растрепались.
Совсем отчаявшийся молодой человек заметил издали, что к нему приближаются чем-то взволнованные сестры; Мэри, несмотря на всю торжественность праздника, даже перешла на бег.
— Джон Джозеф, — крикнула она ему, — ты никогда не угадаешь, что произошло.
Он заставил себя улыбнуться:
— И что же?
— Эйми только что пришла из Дома Помоны и принесла записку. К нам приехали генерал и миссис Уордлоу со всеми тремя детьми, и папа просит миссис Тревельян позволить им присоединиться к празднику. Джон Джозеф, представь себе — Джекдо приехал!
Мэри залилась краской.
— Не надо так волноваться. Миссис Тревельян может отказать, и тогда всем нам придется отправляться домой.
— Ну и пусть. Я счастлива, что снова смогу увидеться с ним.
Издали было видно, как мистер Уэбб Уэстон кивает миссис Тревельян, а та, все еще держа под руку лорда Дэйви, улыбается и кивает в ответ.
— Она согласилась, — сказала Кэролайн, подмигнув сестре. — Ну, Мэри, этот праздник словно нарочно устроен для тебя.
Вдали духовой оркестр наигрывал мелодию «Зеленых рукавов», и Матильда тоном примерной школьницы произнесла:
— Это написал Генрих VIII для Анны Болейн, — во всяком случае, так говорят. Подумать только, что она ходила по тем же лужайкам, что и мы сейчас!
Никто не ответил ей, потому что сестры и брат, каждый по-своему, задумались над этими словами.
— Как ты думаешь, она и в самом деле была злой? — наконец спросила Мэри.
— Нет, — ответила Кэролайн. — Я думаю, что король отвернулся от нее, потому что она не могла родить сына.
— Но наш предок, Фрэнсис Уэстон, — хотя предком назвать его трудно… ему же отрубили голову из-за нее.
— Наверное, он любил ее, — сказал Джон Джозеф. — Может быть, он обожал ее настолько, что с радостью взошел за нее на эшафот.
Кэролайн строго взглянула на него из-под темных бровей:
— Я так не думаю. Мне кажется, что он любил Роузи, свою жену. По-моему, Фрэнсис был просто неуклюжим кавалером, попавшимся в огромную черную паутину Генриха VIII.
Мэри вздрогнула:
— Как это ужасно звучит.
— Я думаю, что это и было ужасно. Тогда были темные, страшные времена. Но, в конце концов, даже времена ни о чем не говорят, — Кэролайн бросила взгляд на миссис Тревельян, стоявшую в отдалении, а затем посмотрела на брата. — Из-за хорошенькой женщины мужчина может превратиться в круглого болвана и в нашем веке.
Джон Джозеф хотел было дать ей отпор, но Кэролайн уже невинно глядела по сторонам, словно в ее тираде не содержалось никакого скрытого смысла.
Мэри сказала: