я никогда не думала, что Сашкина фраза о том, что она собирается хорошенько повеселиться, выльется в такой итог.
Так я, выходит, была для неё лишь средством достижения цели?
Мне становится дурно, совсем как в тот день, когда я застукала Макса с Мариной, а может, даже хуже, но это только моя вина. Я привыкла доверять людям, потому что сама стараюсь быть предельно честной и открытой, и за своё большое наивное сердце вечно получаю в спину колюще-режущие предметы. Однажды я уже зареклась верить людям — после предательства лучшей подруги — но, встретив Макса, дала слабину: видимо, жизнь ничему меня не учит, раз я снова и снова наступаю на эти грабли.
И почему всё не может быть так же легко и просто, как в фильмах?
Видимо, Сашка понимает, что они с бабушкой сболтнули лишнего, и зажимает рот рукой, но реальность этот её жест не спасает, потому что память остаётся при мне. Я чувствую себя немного мерзко, но обижаюсь, скорее, сама на себя, нежели на них: у богатых как-то по-другому мозг работает, они любят придумывать всякие развлечения с участием других людей, когда им становится скучно… Это я должна была держать ухо востро, а не развешивать их, веря всему, что мне говорят или показывают, так что это будет мне наука.
Я просто молча встаю и выхожу за дверь, и слышу за спиной, как Валентина Игнатьевна останавливает Сашку, которая, очевидно, хотела ринуться за мной:
— Не нужно, дай ей время подумать и успокоиться, иначе вы друг другу лишнего наговорите. Не хочу, чтобы вы обе после жалели об этом.
Возвращаюсь в свою комнату и залезаю на кровати под одеяло. Раньше, когда была маленькой, я всегда чувствовала себя в безопасности, потому что могла в любое время спрятаться от всего мира под одеялом, и верила, что это поможет. С возрастом перестаёшь верить в такие вещи, но всем сердцем желаешь, чтобы они работали; к тому же, сейчас ничего лучше в мою голову не приходило, а мне действительно хотелось спрятаться и подумать, но не о том, о чём говорила хозяйка.
Валентина Игнатьевна, наверное, решила, что я обиделась за то, что они мне ничего не сказали, и это правда было так, но лишь отчасти, потому что я по большей степени злилась из-за того, что они сделали из меня какую-то разлучницу. Сами они не видели в этом ничего плохого, но имели на это право по той простой причине, что Стас им не чужой. В любом случае, после всего они могли бы оправдаться тем, что беспокоились за внука/брата, а что должна буду сказать я? Что я просто слепо пошла у них на поводу, забыв про собственный голос и мозги? Такое себе оправдание для двадцатилетней кобылы, как сказала бы бабушка…
Вспомнив прародительницу, мне стало стыдно. Последний раз мы с ней виделись летом в прошлом году; на новогодние каникулы я не приехала, потому что у меня были экзамены тридцать первого и пятого числа, и я всё время готовилась. Я даже оправдание себе придумала — мол, с постоянной зубрёжкой всё равно не до праздника будет, — но о самой бабушке совершенно не подумала. Мало того, что чуть не стала одной из тех, кого всю жизнь презирала, так ещё и начала потихоньку брать пример с мамы, которая забила болт на всех, кроме себя, и живёт припеваючи.
Сажусь, откинув одеяло и поджав под себя ноги: это было бы лучшим решением. Мне нужно переждать, пока все успокоятся и перестанут валять дурака, очнувшись и взявшись за ум. Скорее всего, уже завтра, на трезвую голову, Стас сам будет жалеть о том, что задал мне тот вопрос, и всё вернётся на круги своя. Да и Валентина Игнатьевна с Сашкой поймут, что спороли глупость, так что небольшой отдых друг от друга нам всем просто необходим.
Я только не могла решить, сейчас об этом попросить, или подождать до завтра?
Подумав, что нет необходимости тянуть коня за хвост, я возвращаюсь в гостиную хозяйки; Сашки уже не видно, но Валентина Игнатьевна ещё здесь, и смотрит на меня недоумённым взглядом: наверно, пытается понять, могла ли я так быстро отойти. Но я разочаровываю её, когда открываю рот, чтобы сказать:
— Могу я взять у вас больничный на неделю? Могу за свой счёт — так будет даже честнее.
Она некоторое время раздумывает о сути того, что я просила, а после на её лице отражается понимание. Она ведь и сама была в моём возрасте, так что должна примерно представлять, что я сейчас чувствую и почему прошу об этом. Не думаю, что она рассчитывала на моё быстрое «оттаивание», и потому моя просьба должна была показаться закономерной, хоть мне и было несколько стыдно: всё-таки, я не так давно работаю, чтобы выпрашивать себе выходные.
— Не нужно дорогая, — отвечает с печальной улыбкой. — Ни о чём не беспокойся. Бери столько времени, сколько тебе нужно.
— Спасибо, — благодарю бесцветным голосом и возвращаюсь обратно в комнату.
В привычную дорожную сумку умещаются только самые необходимые вещи; все не беру специально, чтобы не сложилось впечатление, будто я сбегаю, но и при этом сразу становилось понятно, что меня здесь нет. Я сразу же вызываю такси прямиком до бабушкиной деревни, потому что последний автобус ушёл час назад, и хотя это влетит в копеечку, меня это мало заботит: сейчас я могу позволить себе такую роскошь. Куртку на плечи, сумку на плечо, телефон и деньги в кармане — думаю, больше мне ничего не пригодится.
На улице прохладно, хотя на дворе уже май, и я мысленно бранила весну, которая всё никак не хотела наступать и подарить своё тепло. Машина приехала быстро, таксист попался молчаливый и опытный, так что до бабушкиного дома я добралась быстро и в комфортной тишине, потому что разговаривать ни с кем не хотелось. Расплатившись с водителем, выхожу из машины и словно попадаю в другой мир; здесь так тихо, спокойно и легко, что я уже чувствую, как расслабляются мышцы и успокаиваются мысли. Я всегда любила деревню больше города, который мог предложить работу и развлечения, но никогда не давал отдохнуть своим шумом и суетой.
С печалью смотрю на старенький деревянный забор с покосившейся калиткой и чувствую вину за то, что у меня такая непутёвая мать. С возрастом дети перенимают эстафету и стараются заботиться о своих стареющих родителях, но мама всегда думала, что такая жизнь — в заботе о
