– Еще бы!
– Вот. Трехмерное умножение обозначалось крестиком, так как выглядит знак умножения на старых калькуляторах.
– Здорово! – перебила я Идмона, от полноты чувств я просто не могла промолчать. – А четырехмерное умножение обозначалось снежинкой, как на компьютерах, да?
– Вы молодец Анжела. Видите, вы сами догадались! Ладно. Давайте вернемся к насущным проблемам. Я рассказал Вам о х'Арийской арифметике просто потому, что последнее время общался с людьми, которые не употребляют выражение «дважды два – четыре» потому что знают, что оно неверное. Мне резануло слух, когда оно прозвучало из ваших уст – я отвык, наверное. Поэтому не обижайтесь на меня, хорошо?
– Я не обижаюсь, Идмон, напротив мне было интересно то, что Вы мне рассказали. Но Вы правы, надо возвращаться к нашим баранам. Мы что опять отправляемся в будущее?
– У меня не осталось сил на перемещение, – говорит он. – Мне нужно отдохнуть немного. С другой стороны я могу попробовать показать Вам то, что Вы хотите…
– Где?
– В воде, Анжела… Или в зеркале… Мне без разницы. Есть у Вас настольное зеркало?
– Да. Я сейчас принесу, – отвечаю на автомате, тщетно стараясь сосредоточиться. Если следовать логике Идмона, то должно быть умножение и в пятимерном, шестимерном пространстве. Хотя мне очень сложно как это будет выглядеть.
Да уж, не для средних умов, эта – как там ее? – арифметика!..
Иду в гостиную за зеркалом, которое должно находиться где-то в серванте, или на комоде, или… В общем, там где оно должно было находиться – я его не нашла, а там, где его быть не могло, то есть за телевизором, оно как раз и лежало.
– Вот, – говорю Идмону. – Подойдет?
– Да, конечно…
Надо вспомнить как это делается… Так. Для начала пальцем черчу на стеклянной поверхности древнюю руну «Эйваз», означающую изменение. Мысленно на языке Предков прошу зеркало показать мне то, что мне нужно; концентрируюсь, чтобы придать движение изображению в зеркале… Получилось!
В зеркале, как в немом кино, мелькает изображение в ускоренном темпе. Первое сентября – Павлуша с цветами на линейке, выводит первые буквы, отвечает что-то на уроке, стоит возле доски пытаясь решить квадратное уравнение… Вот: десятый класс, урок биологии. Другая учительница – невысокая старушка в квадратных очках и редкими волосами, собранными в крысиный хвостик. Поехали дальше – последний звонок, экзамены, выпускной, красный корпус Университета и разговор Павла с Глебом – видели уже. Выпускной в Университете, лаборатория, пробирка, желтая машина, эпидемия…
– А если мы уедем из города? – Я вижу, что Анжела впадает в отчаяние и цепляется за свою мысль как за соломинку.
Что же, посмотрим…
Мысленно на древнем языке прошу зеркало показать другое будущее – то, что может случиться, если сегодня Анжела примет решение переехать в другой город.
Сначала зеркало нам показывает несколько семейных скандалов с участием Анжелы и молодого человека приятной наружности с небольшой белесой бородкой.
– Это мой муж, – шепчет Анжела, – похоже, мне не удастся убедить его переехать. У него очень интересная работа, экспедиция за экспедицией. Он очень дорожит своей свободой и возможностью копаться в земле.
В голосе Анжелы столько горечи – мне жаль ее, но вряд ли ее муж согласиться все бросить из-за необоснованных, по его мнению, страхов жены. Та же история, что и с Павлом. Мужики, одним словом.
Картины семейных сцен сменяются судорожным мельканием Анжелы – она собирает вещи и плачет. Тащит Павлушу за руку по перрону, сквозь толпу людей, волоча за собой огромный чемодан. Поезд. Чужой вокзал. Чужая квартира.
– Это квартира моей мамы, в Харькове, – говорит Анжела, опять почему-то шепотом.
Анжела – та, что в зеркале – ведет Павлушу в садик. Вокруг него собирается толпа детей. Затем она садиться на автобус, подъезжает к многоэтажке. Поднимается на лифте. Выходит. Я вижу, что это какой-то офис – похоже, она пытается устроиться на работу. В течение нескольких минут мы видим еще несколько разных кабинетов, их хозяев с неподдельным высокомерием на лицах. В конце концов, я вижу, что Анжела моет полы в огромных размеров холле. Понятно… Ей не удалось устроиться на нормальную работу. Бедненькая. Неужели по-другому не может быть?.. В зеркале Анжела изо дня в день делает одно и то же – встает засветло, одевает Павлушу, отводит сначала в сад, через несколько минут уже в школу, торгует на каком-то рынке рыбой, моет полы, вытирая мокрый от пота лоб рукавом чуть повыше резиновой перчатки уродливого розового цвета. Сидит, прислонившись к стене, прямо на полу, не в силах подняться с места. У нее лицо изможденной старушки. Она очень сильно располнела и в зеркале я вижу не милую девушку, к которой я ворвался сегодня утром как полоумный убийца, а тетку неопределенного возраста, вялой походкой и крашеными всколоченными волосами. Она подходит к дому матери. Ее окружает компания подростков. Они тычут в нее грязными пальцами и что-то быстро-быстро говорят, а среди них полупьяный Павел – еле на ногах держится.
– Какой ужас! Неужели это мой сын… – шепчет Анжела – та, что со мной рядом.
Я не ожидал такого поворота событий. Казалось бы: подумаешь, переехать в другой город, начать жизнь с чистого листа, пусть даже без мужа. Но видимо, при таком развитии событий в Анжеле что-то надломилось, и она сдалась. Хотя она сейчас и стоит на своем до последнего, видимо, не всегда она будет такой сильной как сегодня.
Бывает и такое оказывается…
Тем временем зеркало показывает нам еще более неприятные события: вдоволь посмеявшись над уставшей постаревшей копией Анжелы, компания, выхватив у нее из рук небольшую сумочку, убегает. Она не пытается их догонять, а медленно опускается прямо на мостовую и сидит, закрыв лицо руками. Подростки пробегают несколько кварталов, достают из сумочки кошелек и направляются в ночной магазин.
Выходят. У Павла в руках две бутылки водки. Распивают их прямо из горла под магазином, передавая по кругу. Затем один из них достает длинный нож с деревянной ручкой. Второй – пистолет. Показывает друзьям, что пистолет не настоящий – всего лишь зажигалка. А потом все пятеро врываются в магазин снова.
Приезжает машина с охранниками – их человек десять, не меньше. Подростков выводят из магазина под руки. Судят. Постаревшая копия Анжелы тянет за собой по дороге огромную сумку. Скорее всего, в ней продукты. Едет на какой-то электричке, подходит к забору, обнесенному колючей проволокой…
– Хватит, – Анжела судорожно вцепилась мне в рукав и разрыдалась. Я накрыл зеркало платком, и потом долго гладил ее по волосам, пытаясь унять дрожь, сотрясающую ее сгорбленную фигурку.
– Анжела, попробуйте успокоиться. Это события призрачного будущего, а не настоящего. – Бесполезно. Довел-таки девушку до очередной истерики!
Господи, кто же мог предвидеть такое развитие событий?.. Я не мог предположить… Как теперь ее успокоить?..
– Неужели и вправду ничего нельзя изменить? – спрашивает меня Анжела. Спрашивает, а у самой слезы градом.
Я молчу. Что я могу сказать, она ведь сама знает ответ на свой вопрос.
А что касается меня, мне доказательства не нужны, я итак был в этом уверен.
– Если выбирать между эпидемией и тюрьмой, то я лучше действительно уеду к маме… – всхлипывая, продолжает она. – Лучше такая жизнь, чем вообще никакой! Идмон, не ужели все будет именно так?
Вопрос риторический, к сожалению.
Бедная девочка. Ну вот как найти нужные слова, чтобы утешить ее. Она уронила голову на руки и отчаянно рыдает, а я сижу как истукан не в силах пошевельнуться. Я даю ей время на размышления… Ей нужно через это пройти. Принять мысль о смерти собственного ребенка невозможно, но другого выхода у нее нет. Она видела все собственными глазами и значит покориться судьбе, как я покоряюсь своей. Как и многие в мире.
Анжела тихо всхлипывает. Я прикасаюсь к ее волосам, надеясь что поглаживание ее успокоит. Какой же я дурак! Не успокоит, конечно!
Внезапно она поднимает на меня влажное от слез лицо и тихо спрашивает:
– Ему будет больно?
– Нет, – отвечаю. – Он просто заснет, слушая очень древнюю волшебную песню.
– Нет, это невозможно, – она мотнула головой из стороны в сторону, как будто сбрасывая с себя наваждение. – Я не позволю Вам это сделать.
Что бы ни случилось дальше – зависит только от меня. Я вообще могу не вести его в школу… Не может быть, чтобы все сейчас закончилось!.. Он – единственный родной человечек, я не могу позволить Вам его… усыпить (я знаю: она хотела сказать убить, но ее это слово пугает – как и всех нормальных людей, в общем-то).
Что бы там не думал себе этот раскрашенный петух, я не позволю ему даже подходить к Павлуше, не то, что петь какие-то дурацкие песни!
Должен быть какой-то выход. Не может быть, чтобы не было…
– Эта желтая иномарка, с которой Павлуша чуть не столкнулся оба раза… Чья это машина? – пытаясь побороть собственные всхлипывания, спрашиваю Идмона. Немного нескладно, но я же президентскую речь произношу – главное чтобы смысл был понятен.
