После революций, когда угар анархического своеволия прошел, когда минула пора суровой и беспощадной продразверстки, крестьяне снова начали платить налоги, натурой, а следом и деньгами. Сохранился и старый принцип самообложения: надо было ремонтировать сельсовет, или почту, иль магазин, платить пастуху и землемеру, – тут мужики быстро собирали копейки и рубли.
Не отказывались они и от трудовой повинности, дружно выходя на прокладку дорог и строительство мостов, заготавливали лес для пожарной каланчи и т. д. Жертвовали с явной пользой для себя на кооперацию – по продаже, например, домашних продуктов району и городу.
Все эти pаботы, совокупно исполняемые, способствовали товариществу на селе.
Уместно припоминается великолепное – с гиком, с пылом! – построение миром клуба в Никитаеве. По тем временам событие это грандиозное, оно говорит о том, что 20-е годы были отнюдь не пасмурными, хотя холодных ветров хватало.
«Сложимся по копеечке, а кто зерна принесет, купим угол, вот и есть у нас гулеванное место», – помните, не забыли эти слова Александры Ивановны Огневой, теперь-то уже не Огневой, а Сопруненко? Клуб молодые Сопруненки строили уже семьей.
Откупать угол оказалось в 20-х годах несподручно, нравы раскрепощались, молодежи хотелось свободы, а какая ж свобода в чужой избе, под присмотром стариков? И уездная столица пример подала – тулунчане смотрели в Народном доме первые советские кинофильмы, никитаевцы немедленно заручились согласием УИКа и РИКа: построят клуб – киноаппарат будут присылать время от времени. Поинтересней казалась такая перспектива, чем случайный заезд ухарь-купца. Собрали всех взрослых, сделали расклад – каждая семья уронит в тайге по десять лесин, ошкурит и вывезет в деревню. Федор Татаринов, отпущенный с поста председателя сельсовета, на сей раз не отрекся от роли прораба. Установили сроки.
Дело пошло споро, коллектив сложился сам собой. Женщины стали готовить обед для мужиков, несли плошки и чашки к сельсовету, выставляли горячее – получился общий стол, уже праздник. Но за общим столом мужики не засиживались – торопились сруб кончить к зиме.
У Федора Татаринова проекта на бумаге никакого не было, но уговор был – строить просторно, на полную длину лесин. Чтобы не только кино «казать» можно было, но и закут отгородить для избы-читальни.
И работа всем миром покатилась яро. Скоро поняли мужики: поднажать чуток – и успеют к ноябрьской годовщине.
И точно в первых числах ноября стеклили окна и сцену подняли на полметра, доморощенные печники в разных углах две печи поставили. Оштукатурить же стены не сумели, и клуб зимовал, оглушающе источая запах смолы.
Шестого ноября густо набилось народу в клуб, мужики помялись, помялись и враз закурили – махорочный дым будто в небо уходил под высокий потолок.
На сцену вынесли стол, накрыли белой скатертью, поставили скамейку для исполкома сельсовета. Приглашен был и гость из райисполкома по фамилии Самойлов, его тоже попросили пройти на сцену.
Никитаевцы же сели прямо на некрашеный пол.
Сохранились две странички в укромной папке; по всем правилам освоенного уже канцелярского стиля, завезенного из Тулуна, приняли повестку дня.
1. Об открытии Никитаевского Народного дома (мода называть клубы Народными домами, вовсе не худая, пошла издалека тоже).
2. Доклад о пятилетнем плане советского строительства.
3. Разное. ...Заслушав приветствия, общее собрание постановило:
1. Просить РИК присвоить Никитаевскому Народному дому имя XII годовщины Октября.
2. Избрать комиссию из пяти человек:
а) Клоков Владимир Васильевич,
б) Татаринова Просковья Дмитриевна,
в) Выборов Илья Данилович,
г) Логинов Евгений Степанович,
д) Сопруненко Вера Борисовна[49], Кандидатами избрать:
а) Абакумову Анну Георгиевну,
б) Умарова Алексея Осиповича.
3. Поручить комиссии установить порядок в Нардоме и изыскание средств на содержание и обеспечение Нардома»...
Пятилетку никитаевцы одобрили: «Прочный союз рабочих и крестьянства – оплот рабоче-крестьянской армии и флота...» Решили участвовать в дополнительной сдаче хлеба – в так называемый Красный эшелон для Дальневосточной Особой Армии по принципу: один фунт отчислений с каждого пуда товарных излишков...
Здесь и далее опять видна умелая рука уполномоченного РИКа – момент использован ловко и удачно. Едва ли, однако, никитаевцы собирались плясать под чужую дуду, но читаем далее.
Далее никитаевцы, в целях создания продовольственного фонда, постановили отчислить к 20 ноября с каждой полдесятины бедняка по 3 кг, середняка по 7 кг, «с кулацко-зажиточной части» – по 13 кг.
Кроме того, в фонд кресткома (кресткомы решали бедняцкие дела, прежде чем передать их сельсовету) с каждой посевной десятины бедняка решили брать по 3 кг, с десятины середняка – 6 кг, кулацко-зажиточной – по 11 кг. А в фонд неприкосновенный на случай неурожая: с бедноты по 10 кг единообразно, 16 кг – с середняка, 22 кг с зажиточных крестьян (каждая доля с посевной десятины).
Многое в этом документе заставляет задуматься: так, при беглом подсчете (взятом в сторону уменьшения!), одна деревня Никитаево единообразно и безвозмездно должна была отказаться от 800 пудов хлеба, а все наши деревни – от 3000 пудов. Хлеб этот, разумеется, не вместился бы в общественный амбар, и тешить себя иллюзией не следует – он должен был поступить на государственный ток...
Закончим, однако, цитирование документа: по суровому настроению уполномоченного райисполкома совсем недавно избранного председателя кресткома А.С.Пушмина заменили другим, да другого не нашли, прямо так и записали. Но А.С.Пушмина все равно вывели из кресткома за то, что он якобы подкулачник.
Вот этот пункт уже совсем опасный: и термин сам, бездоказательно пущенный в оборот, – «подкулачник», легонькое, вполсилы словцо, но отравное; и согласие – в новом, самим же отстроенном Народном доме – отдать Александра Пушмина на распыл... Не есть ли это роковой признак Перекоса, исподволь, как крот, вырывшего ходы под наши деревни?
Нет, далеко не все устроит убежденного демократа в праздничном документе. Я прям-таки с опаской перечитал его трижды и только потом переписал в тетрадь.
А рядом, в Афанасьеве, в канун 1930 года мужики пытались решать незатейливые крестьянские дела: о ремонте моста через ключ Сатай, избирали в селькрестком (приставка «сель» непроизвольно выскочила у писаря) пятерых, в том числе знакомого нам Иллариона Николаевича Белова, давнего приятеля Семена Зарубина, и незнакомых Семена Логинова и Петра Устинова. Избрали. Вскоре, всего лишь через 3 месяца, хотели постановить «выселить из пределов Афанасьевского сельсовета Семена Логинова, Устинова, Долгих», обвинив их в... терроре деревни. Но народу на собрание пришло мало, 78 человек из 300 взрослых, а за выселение Логинова голосовали всего 20 человек, а остальные кандидаты вообще не прошли на высылку.
Что и говорить – тоже многозначительный документ, вызывающий недоуменные вопросы: почему мир приветил трех террористов, избрал их в крестком? И почему так скоро вроде бы собирается выгнать их, но согласия сам же, оказывается, не дает на это? Или 100 мужиков, переживших угар двух войн, боятся трех и вправду разбойников?.. Нет, и здесь, в Афанасьеве, что-то неладно. Кто-то посторонний навязывает мужикам, как им жить и что решать. Кто?
Одновременно заседали мужики и в Евгеньевке, тоже решали хозяйственные вопросы. Архив сохранил нервный, даже злой выкрик Пахома Казакевича.
«Протокол №5 общего собрания граждан Евгеньевки 11 марта 1926 года, присутствовало 47 домохозяев из 70-и. Повестка: 1.О проведении посевной кампании.
2. Об организации Красного обоза.
3. О создании фонда по лесам местного значения... По пункту 2 член сельсовета Казакевич Пахом говорит, что пошли они подальше с ихним обозом, т. к. приедешь с Красным обозом в (Тулун) и жди до вечера, пока что примут хлеб, а могут и не принять».
Постановили несколько странно, этак раньше не постановляли евгеньевцы:
«Не везти ни одного фунта на базар (то есть для собственной наживы не везти. Это бы ладно, по-государственному решили, но далее, далее...)
...Мы будем следить друг за другом и доносить в с/совет на тех граждан, кои будут замечены в вывозке хлеба на базар, для принятия соответствующих мер».
Через пару месяцев еще отчаянней закрутилось.
«Протокол №10 заседания Евгеньевского сельсовета от 22 мая 1929 года.
Постановили: каждый член сельсовета должен подумать, кто же должен являться явно – кулацким хозяйством, и на следующем заседании должен сказать, кто должен являться кулацким хозяйством».
Вот оно, открытое и грозное свидетельство Перекоса, хотя теплятся еще в этом документе моральные заповеди евгеньевских старожилов – из последних сил не поддаются они нажиму из Тулуна, никого не предают, а в немоте взывают к небу: «Кто же должен являться?..» Евгеньевцы пытаются сохранить единство.
