«12 апреля (1920 год). Заглянул к Скотту Фицу и его молодой жене. Последняя — темпераментная красавица из провинциального южного городишка. Постоянно жует жвачку и выставляет напоказ голые коленки. Не думаю, что брак будет удачным. Оба пьют чрезмерно. Полагаю, разведутся года через три. Скотт пишет что-то крупное. После этого умрет в подворотне в 32 года.
15 сентября. Вечером заявилась Зельда, совсем пьяная. Решила уйти от Фицджеральда. Отправилась на станцию пешком по железнодорожному полотну и чуть не попала под поезд. Некоторое время спустя, примчался Фицджеральд. Он приехал на том же поезде… Беда в том, что Фиц растворился в Зельде и перенял все ее черты. Из них двоих у нее характер сильнее. Она послужила прототипом всех его женских образов. Фиц о чем-то спорил. Ум абсолютно не организован, но нащупывает суть верно, интуиция поразительная… Так уверенно и быстро схватывает точное настроение и движение мысли. Никто из нас не может сравниться с ним в этом.
27 сентября. Джон (Пил Бишоп. — Э.Т.) провел конец недели у Фица. Новый роман ужасен, нет серьезности в подходе. Зельда постоянно отрывает его от работы, отвлекая и развлекая. Рассуждал о своем отношении к славе, стремлении художника к похвалам и влиянию. Выходец из обедневшей семьи, Фицджеральд сетует, что никогда не сможет заработать ста тысяч в год. Чтобы добиться этого, ему пришлось бы стать Таркингтоном.
12 октября. Был в гостях у Фицджеральдов. (К этому времени они вернулись в Нью-Йорк. — Э.Т.) У них одна и та же проблема: чем заняться Зельде? Я думаю, для начала ей следовало бы прибраться — квартира похожа на свинарник. Если она дома, Фиц не может работать — она отвлекает его; если ее нет, он тоже не может работать — беспокоится, как бы она чего не натворила… Я посоветовал ей решить наконец, станет ли она киноактрисой или домохозяйкой. И то и другое требует некоторых усилий. Зельда никогда не окажется способной на это. Кроме того, Фицу и Зельде нравится вращаться среди аристократов, которым безразлично, чем живет художник, или среди умных представителей богемы, которым плевать на то, что думает мир… Фицджеральд очень тонок в оценке самого себя. Утверждает, что не видит больше того, что видят многие, но может передать больше того, что видит.
13 октября. Фиц сделал еще одно точное замечание о самом себе. Говорит, что может блестяще выписать Нэтэна,[81] сидящего в кресле, но не может показать, как он думает; вообще не может передать чьи-либо мысли, кроме своих и Зельды. Приступив к описанию какого-либо образа, через некоторое время обнаруживает, что вновь описывает самого себя.
21 октября. Вечером посетил Фицджеральдов. Они как раз приходили в себя после ужасной попойки. Все время только и говорят о ребенке. Придумали хорошего и плохого ребенка. Хороший ребенок тот, у которого глаза и ноги Скотта, а нос и рот Зельды. У плохого — ноги Зельды, волосы Скотта, и далее в этом же духе. Скотт нуждается в деньгах, хотя в последний год заработал 20 тысяч.
27 ноября. По мнению Скотта, писателю помогает вынести ужасные муки словотворчества вера, что его произведения будут всегда охотно читаться.
11 декабря. Провел вечер у Фица. Вместе спорил с Зельдой о дурной славе, которую они приобрели, появляясь в пьяном виде в обществе. Зельда хочет прочудачествовать всю жизнь. Ей абсолютно нет дела до будущего и все равно, что о ней думают. Убеждал их, что они кончат плохо, если будут продолжать в том же духе.
18 декабря. Вместе с Джоном (Пилом Бишопом. — Э.Т.) обсуждали прелесть стиля Фица. Я указал также, что единственная цель их разгульной жизни — это оставить о себе память. Его утверждение, что он праправнук Фрэнсиса Скотта Ки, объясняется этим стремлением. До этого он никогда так настойчиво не говорил о своей родословной. Теперь же ею специально занимается его литературный агент. Думаю, что он действительно праправнук.
17 апреля (1921 год). Сегодня вечером, за обедом, Фиц признал, что идеи Зельды легли в основу рассказов «Джелли Бин» и «Ледяной дворец». Ей же принадлежат и мысли в его новом романе. Вел с ней долгую беседу о том, почему иногда глупые женщины имеют больший успех у мужчин, чем умные. Она, несомненно, одна из самых умных и красивых женщин, которых я знал.
5 мая. Фицджеральды с шиком отправились в Европу на «Аквитании». Скучаю по ним ужасно. Последнее время виделся с ними почти каждый день».
Еще до поездки в Европу Фицджеральды после проведения лета в Вестпорте сняли квартиру недалеко от «Плаза», где, пользуясь услугами отеля, могли в то же время избежать его строгих правил. Однажды Лоутон Кэмпбелл, друг Скотта по совместной работе в «Треугольнике», получил от него приглашение вместе пообедать. Придя ровно в назначенный час, Кэмпбелл застал квартиру Фицджеральдов в полном беспорядке: заваленные окурками пепельницы и недопитые стаканы после вчерашней пирушки, разбросанные повсюду книги и бумаги. Скотт одевался, а Зельда нежилась в ванне, оставив дверь приоткрытой, «Скотт, — раздавался вдруг ее голос из ванной, — расскажи Лоутону о… Скажи Лоутону, что я когда… А что я сделала, когда…» Прежде чем Скотт заканчивал рассказ, она перебивала его и излагала свою версию того, что произошло. Фицджеральд подсказывал ей детали, и смешные истории сыпались, как горошины из лукошка, пока она не появилась в дверях ванной, застегивая платье. Тут Кэмпбелл взглянул на часы и увидел, что ему пора возвращаться в контору.
Такими остались Фицджеральды в памяти. Именно этот период вспоминал Скотт, описывая одну «поездку на такси на закате дня, когда небо над высоченными зданиями переливалось розовыми и лиловыми тонами. Я ехал и распевал во все горло, потому что у меня было все, что я хотел, и я знал: таким счастливым я уже больше не буду никогда». Гораздо позднее они поймут, как одиноки они были на грандиозном карнавале, каким являлся в то время Нью-Йорк; они «чувствовали себя словно дети, попавшие в огромный, ярко освещенный, еще не обследованный сарай». Но они совсем не были тем, чем казались. Среди гомона ночного клуба Скотт, вдруг, начинал говорить о литературе, и тогда сразу же становилось ясно, что за его внешностью студента скрывается более утонченный ум, что талант не оставляет его в покое ни на минуту. Чувствительный, как молодой листок, он трепетно реагировал на самое слабое дуновение. Он отмечал каждое движение эмоций, малейшие нюансы поведения и вкладывал их в свои произведения, которые писал почти как журнальные статьи, но облекал их в художественную форму. Так он запечатлел век, формированию которого способствовал, и его творчество и бравада нераздельно переплетались друг с другом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
