Фицджеральд и в самом деле стоял перед дилеммой, о которой говорил когда-то Альфреду Нойзу. К стремлению стать серьезным писателем примешивалось желание много зарабатывать. Но глубокие, окрашенные пессимизмом творения, органично выходившие из-под его пера, не отвечали духу сентиментального оптимизма, присущему высокогонорарным популярным журналам. Он спрашивал своего литературного агента, есть ли «хоть какая-нибудь возможность напечатать трезвое или пессимистическое произведение где-нибудь, кроме как в «Смарт сет», или реализм ставит преграду на пути в любой сносно платящий журнал независимо от мастерства автора?». В связи с задуманным новым романом он задал агенту аналогичный вопрос: «Имеют ли, по Вашему мнению, такие повести, как «Соль» Чарлза Норриса, «Юрген» Кейбелла[74] или «Дженни Герхардт» Драйзера, хоть один шанс из миллиона быть изданы массовым тиражом? Я спрашиваю Ваше мнение заранее потому, что Ваш ответ повлияет на мои планы».
В январе он уезжает в Новый Орлеан, чтобы, уединившись в пансионе, начать писать, но после взлета, последовавшего за успехом романа, вдохновение покидает его. Он дважды посещает Монтгомери, чтобы повидать Зельду. После того как его первый рассказ был принят для постановки в кино, он купил ей в подарок платиновые часы с бриллиантами и огненного цвета веер из страусовых перьев. Такие вееры считались верхом шика, и Фицджеральд с тоской взирал на них в витринах богатых магазинов в ту безденежную весну в Нью-Йорке.
Было решено, что Зельда и Скотт поженятся сразу же после выхода книги в свет. Госпожа Сэйр примирилась с этой неизбежностью, хотя их молодость и несерьезность и вызывали у нее опасения. «Как вы знаете, у Зельды было несколько поклонников, но Вы, по-видимому, единственный, к кому она проявляет более-менее постоянное внимание, — сообщала она Скотту, явно греша против истины. — У меня нет возражений против Вашей веры (Сэйры принадлежали к англиканской церкви. — Э.Т.). Порядочный католик ничем не хуже любого другого человека. Но чтобы наставить Зельду на путь истинный, Вам придется взывать за помощью к самому Господу Богу… Ее не назовешь уступчивой, и порой она склонна проявлять свой нрав. Поэтому, когда она куксится, улыбнитесь ей своей мягкой улыбкой и спокойно продолжайте заниматься делом. Через какое-то время Вы услышите, как она уже мурлыкает не имеющую мелодии песенку «Пара-па-пам-пара-па-па», и все станет на свои места».
В середине февраля Фицджеральд перебрался в Принстон и, поселившись в «Коттедж клаб», стал ожидать приезда Зельды. «По эту сторону рая» был опубликован 26 марта. Жившему в то время в Принстоне писателю Стратерсу Берту навсегда запомнился тот прохладный солнечный день, когда «незадолго до полудня раздался звонок в парадную дверь и в комнату вошел молодой человек, как две капли воды походивший на архангела. От всего его вида исходила отрешенность и таинственность, ассоциирующаяся обычно с божественными созданиями. Он был прекрасен и немного загадочен». Фицджеральд, которому нравились короткие рассказы Берта, объявил, что он пришел подарить ему первый экземпляр «По эту сторону рая». Если верить Скотту, это была первая из его многочисленных книг с дарственными надписями, которые он делал со свойственным ему одному росчерком. Никакое другое занятие не доставляло ему большего удовольствия.
В одном из писем Скотту Зельда писала: «Наша сказка подходит к концу. Скоро мы поженимся и в счастье и согласии проживем всю нашу остальную жизнь точно так же, как та принцесса, заточенная в башне, которая не давала покоя тебе и так злила меня своим постоянным присутствием». Сразу же после приезда Зельды в Нью-Йорк Фицджеральд отправил ее по магазинам с девушкой, вкусу которой доверял, поскольку понятия Зельды о стиле с сотней оборок и прочих ненужностей не соответствовали представлениям нового окружения, в котором она очутилась. Они обвенчались 3 апреля в соборе святого Патрика. Шафером был товарищ Скотта по Принстону Людлоу Фаулер, а подружками Зельды — ее сестры Марджери и Клотильда. Ни родители Скотта, ни старшие Сэйры на церемонии не присутствовали.
Когда Фицджеральд ступил на улицу из собора, открывавшиеся перед ним перспективы казались беспредельными: он завоевал сердце девушки, о которой мечтал, и уже готовилось второе издание «По эту сторону рая». Но дело было не только в том. В воздухе пахло бумом, Америка стояла на пороге «величайшего безудержного карнавала в своей истории», о котором Фицджеральду предстояло поведать миру.
ГЛАВА VIII
Знавшие Фицджеральда по Принстону, и в последний период по Нью-Йорку, относились к нему скептически. «В то время мы были слишком влюблены в себя, — вспоминал один из них, — все погружены в свои мелкие заботы. Само предположение, что однокурсник, кропавший стишки для «Треугольника», станет автором книги, которая сделает его знаменитым, казалось невероятным!»
Однако высокая оценка романа критиками заставила многих пересмотреть свою точку зрения. Фицджеральд, утверждали рецензенты, по-видимому, писатель необыкновенного таланта, с большим будущим, даже его недостатки — дерзость, незрелость, высокомерие — продолжение его достоинств. Какое значение имеет проскальзывающая в романе небрежность или несовершенство формы? Разве избыток чувств не стоит поставить выше мастерства в произведении молодого автора? «Семнадцатилетний» Таркингтона[75] и «Стоувер в Йеле» Джонсона, которыми Фицджеральд так восхищался и над которыми просиживал ночи напролет, были признаны поверхностными набросками по сравнению с его романом. Иногда имя Скотта упоминалось даже в одном ряду с Байроном, Киплингом и ранним Драйзером, а с уст отдельных критиков в его адрес порой слетали такие эпитеты, как «настоящий художник» и даже «гений».
У Фицджеральда голова шла кругом. Все его помыслы были обращены к одному — как принимают его книгу. Он знал, в каком уголке страны роман расходится лучше всего, и в любой момент мог назвать примерный доход от его продажи. Он подолгу задерживался в книжных магазинах в надежде услышать похвалы в адрес романа и, когда встречался с кем-нибудь, кто не знал о нем, впадал в полное отчаяние. Его забавляла реакция пуритан, шокированных описанием пирушек и невинных поцелуев. Критические отзывы католической печати вызвали у него смешанное чувство удовлетворения и досады, он считал образ священника Дарси самым привлекательным в романе.
Совсем нелегко было отмахнуться от критики маститого рецензента «Нью-Йорк трибюн» Хейвуда Брауна.[76]«Мне кажется, — подпускал Браун шпильку в адрес Фицджеральда, — что слишком многие из не вступивших еще в жизнь молодых людей, не поцеловав ни разу, все же берутся во всеуслышание рассказать об этом «грехе». После появления подобных колкостей и в последующих статьях Фицджеральд пригласил этого огромного, несколько потрепанного критика, работавшего раньше спортивным репортером, на обед и стал укорять его, что тот прожил жизнь, так ничего и не свершив. (В то время Брауну только что исполнилось тридцать лет.)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
