Мальчик отвернулся и еще раз осмотрел двор. Вокруг двора толпились каштановые деревья с большими, кряжистыми ствола ми. Казалось, если б не ограда, они хлынули бы во двор, сравняли с землей дома, затесавшиеся между ними, и заполнили бы собой этот двор.
Мальчик стал разглядывать каждый кол в изгороди и заметил, что почти на каждом сушилась готовая ручка для плеток, сделанная из дикой лавровишни.
В сказках на частоколах, окружающих жилища нечистых, злых сил, всегда висят черепа, только на одном колу оставлено место для сказочного героя.
Вдруг он заметил повисшую на колу у самого дома окровавленную шкурку белого ягненка. Мальчик остолбенел, все в нем замерло, оборвалось, покатилось вниз. И набегавшие на глаза слезы остановились, словно перегоревшее молоко. Исчезли все звуки, будто самолет, в котором он летит, резко набрал высоту. Он стоял в немом оцепенении.
— Если нe дадите нам испробовать печени, не будет силы в вашем моленье, — издали глухо донесся до мальчика знакомый голос.
Он невольно взглянул — это был тот, смеющийся человек, которого уже сегодня встречал. Возвращаясь с моленья его участники что-то жевали, вероятно — сердце и печень. Качия поспешно заковылял к говорившему, чтобы дать ему кусок печени.
— Кто из вас выиграл? — спросил он краснощекого человека (видимо, из истребительного батальона), стоявшего на крыльце.
— Когда ты видел, чтобы кто-либо выиграл у меня? — вмешался смеющийся с набитым ртом.
— Идите сюда, чтоб все ваши напасти постигли меня, — загундосила, как и сын, мать Качии, обращаясь к важничающему краснощекому, который неторопливо спускался с крыльца.
— Надо было вам всех своих друзей взять с собой, — отец Качии глядел на смеющегося снизу вверх, словно стоял не рядом, а гораздо ниже.
— Не пришли, — ответил тот, разжевав печень и хоть немного освободив рот. — А что, нам больше достанется!
Краснощекий засунул в рот большой кусок мяса, словно боялся, что из рук выронит.
— Жените его, — смеясь, словно его корова только что отелилась, сказал смеющийся, проглотив мясо, — и не понадобится за него молиться! А то сейчас слишком много вдов, вам придется каждый месяц, а не год, приносить за него жертвы.
Смеющийся побагровел, его сотрясал сдерживаемый смех. Качия ежился, мялся, пытаясь изобразить невинного. Старик-святоша тыльной стороной ладони разглаживал свои холенные усы, всем видом говоря — бог все простит. Гурьбой вошли в почерневший дом, голоса затихли, словно дом проглотил их. Потрясенный, мальчик все стоял. Пересохло горло, слова, рвущиеся из него, застряли комом.
Может именно сейчас попал в другой, странный мир? В этом дворе, радуясь, жадно рвут зубами сердце и печень его ягненка, а кто знает, кто не делит с ними их игру, кого они не любят? Может они заглатывают весь воздух в других местах, чтобы там не мог никто жить. Может. чужой им человек задохнется, попав к ним. И поэтому боятся толпящиеся вокруг каштановые деревья заполнить их двор? Мальчик погладил ствол дерева, у которого стоял, и вздрогнул: кора была искромсана, словно изрублена тупым топором. Будто кто-то в яростной злобе изгрыз ствол. Еще раз взглянув на окровавленную шкуру ягненка, он повернулся и пошел прочь. Вдоль всей дороги стволы деревьев были изувечены, кора искромсана. Отрубить бы его негнущиеся пальцы! Но тогда он будет кусаться, грызть зубами.
Мальчик шел медленно. Он вдруг задался вопросом, которым раньше не интересовался: «А что с ним будет завтра? Что он завтра будет делать?» Обычно он и не задумывался над этим. Но сейчас этот вопрос навис глыбой над ним и мальчик даже остановился. Прежде он не боялся «завтра» и знал, что пойдет своим привычным чередом. Правда, он задумался, когда ушел на войну отец, когда забрали коня. Но все было по-другому. От него не зависело, вернутся ли они, уцелеют или нет. И ему пришлось привыкнуть к тому, что их нет рядом с ним. А чтобы дать себе свободу, он «завтра» перенес на неопределенное будущее. Теперь иное дело. Теперь ему самому надо ответить, самому решить. Но он не знал, как ответить, что решить.
Он вернулся домой, когда день клонился к вечеру. И не заметил, как рассеялся туман, а небо плотно окуталось тучами, даже ни малейшего отблеска заката. Вокруг опустевшего двора все также, выстроившись шеренгой солдат, стояли колья изгороди, говоря всем строем, что без пароля никого не пропустит. Забыв о голоде, об усталости, мальчик уселся на крыльце и сидел так до вечера. Он был в той же позе, когда вернулась усталая мать.
— Разведи огонь, — велела она, ни о чем его не расспрашивая.
Они так и не обмолвились словом, пока не стали укладываться. Вышли из кухни — во дворе темная, непроницаемая ночь.
— На тебя одна надежда, господи,— мать нарушила молчание, но говорила так, словно обращалась к соседу, а не Богу. — Если ночью не пойдет дождь, тогда все...
Мальчик молча следовал за нею.
— Если ночью будет дождь, нам обещали дать волов, — улегшись, мать зевнула. — Качия приведет волов, и сам поможет пахать.
Она резка умолкла и напряженно ждала, что скажет сын. Мальчик сам удивлялся тому, что промолчал. Только при имени Качии его передернуло, как от прикосновения холодного и скользкого тела змеи...
Ночью его разбудил гром. Он проснулся сразу, будто в нем кто-то сидел настороже и ждал грома. Деревянные стены вздрогнули под напором ветра. Комната осветилась внезапной вспышкой; ему показалось, что доски треснули, так оглушительно загрохотало. И хлынул ливень.
Дождь не ослабевал, лил и лил. Мальчик не засыпал... Завеса ливня, окружив пристройку для Лаша, еще больше подчеркивала полную, ничем не нарушаемую тишину; мальчик острее чувствовал отсутствие коня. Защищенный только тонкими досками, он физически ощущал хрупкость их маленького дома с непрочной крышей, отделявшего их от огромного, рушившегося неба. Настеленная pyками отца крыша все-таки не давала ливню залить их очаг. Как никогда ясно он ощущал отсутствие отца, всем существом чувствуя его пустующую постель. Его кровать, кровать матери были теплы, согреты их телами, их сердцами, а третья — была холодной, пустой, вымершей. Может быть, человек, старавшийся укрыть их очаг, уже утpaтил тепло своего тела, дающее ему жизнь; тепло, погашенное вpaжеской пулей, никакой огонь не сможет вернуть. А кровь живет теплом, без тепла умирает... Только сейчас мальчишку пронзило сознание, что отца могут убить на войне, что он беззащитен под пулями. По щекам мальчика потекли теплые слезы, скатывались к горлу.
Не утихая, шел дождь до рассвета, робко глянувшего на землю. С неба больше не лило, но с крыш и деревьев долго еще кaпало. Гдe-то рядом внезапно раздались крики, извещающие о смерти. Мать, которая крепко спала всю ночь, вскочила, будто и не спала.
— Слышишь, гдe-то кричат?! — встревоженная, она сказала сыну, пытаясь скрыть страх. Мать, хоть и бывала на оплакиваниях почти каждый день, так часто приходили с фронта черные вести, не могла к ним привыкнуть.
Мальчик вышел на крыльцо и прислушался. Крики, не усиливаясь, не слабея, неслись монотонно и тоскливо. Они словно застыли в воздухе, как кипарисы на холме у могил. Раздавались они из дома того старика, с которым он вчера разговаривал у молодых яблонь.
— Бедный старик, — вздохнула мать. — Вечером мне говорили, что ему худо. Успокоился, не услышит плохого о сыне. Человек надеется, пока его глаза открыты. А если нет никаких известий целый год... — она замолчала, словно ей заткнули рот.
Мальчик сделал вид, что ничего не заметил.
— Иди, ложись, еще простынешь, — неожиданно ласково сказала она и быстро, как будто опасалась его слов, вышла.
Обычно обидев или побранив сына, она не могла уйти на работу, не успокоив, не утешив его. Она умела его утешить. Teперь она будто забыла об этом, и мальчику казалось, что между ними встало что-то разделяющее их. Везде это «что-то»... Где они, эти «что-то», начинаются, откуда берутся... Невозможно докопаться... И сегодня стоит вчерашний вопрос: «А что же будет завтра?» — Он еще тяжелее и тревожнее повис над ним.
Мальчик подошел к постели, лег. Крики по усопшему продолжались. Мальчику вспомнилось, как он вчера говорил со стариком, смотрел на яблони, посаженные его сыном, взгляд старика в сторону гор — и ему стало не по себе. Человек потихоньку стареет, сначала не может подняться в горы, потом и разглядеть их — умирает постепенно.
Согревшись в постели, давно не спавший, мальчик незаметно уснул. И вернулись к нему обычные сны; только теперь он не только слышал отца, но и видел его. Отец стоит во дворе, чистит скребницей Лаша и шутит с матерью, которая беззаботно и вeceло смеется. Мальчишку охватило блаженство: будто сбылись все его мечты. Вдруг его что-то изнутри толкнуло, он проснулся. Вслушался: из кухни доносился гундосый голос Качии. Он говорил и смеялся точно так же, как и вчера. Мать отвечала ему боязливым, робким смехом.
