– У вас нет друзей?
– У меня их пятьдесят два.
В глазах Глеба Анатольевича промелькнуло что-то такое, чего Суворин не смог разобрать.
– И все настоящие? – Панкрат начал подозревать, что под маской бесстрастности и достоинства скрывается старый маразматик. Затем его осенило: «Наверное, старик в Афгане потерял свой взвод, а сам чудом остался жив и теперь вот до конца дней мается и проклинает свою жизнь».
– Самые настоящие, – подтвердил тот его мысль, – те, которые будут со мной до последнего часа.
Сказав это, Глеб Анатольевич бросил выразительный взгляд на новую, еще не открытую колоду карт. И Суворин, уже в сотый раз, наверное, в своей жизни, понял, что психолог он хреновый. Старик был просто заядлым игроком. А это та же наркомания. Какие уж тут друзья и родственники!
– Господа! Раз уж речь пошла о покере, не начать ли нам игру? – предложил мужчина, который до этого момента сидел молча, уткнувшись в «Коммерсант». У него было приятное круглое лицо эпикурейца, с коротко подстриженными усиками, пухлыми губами и аккуратным носом.
– Меня зовут Володей, – отрекомендовался он, протягивая Суворину руку через весь стол.
– Панкрат, – Суворин, кивнув, пожал протянутую ему руку.
– Тогда начнем, – засуетился парень лет двадцати пяти с темно-русой роскошной шевелюрой. Он познакомился с Сувориным раньше всех, назвавшись Владиком.
Пятым был афроамериканец, которого звали Сиану и который с трудом говорил по-русски, но в покер, говорили, играл отлично.
– Как на сче-о-от «Belvedere»? – поинтересовался он.
«Belvedere» была очень дорогой водкой. Суворин когда-то пил ее в одном из лондонских клубов. Тогда они выпили шестилитровую бутылку, которая стоила почти полторы тысячи фунтов. Но он утвердительно кивнул, и все сидящие за столом закивали в знак согласия, а «эпикуреец» отложил в сторону газету.
– Как здесь хорошо-о-о! – задумчиво произнес Сиану, сделав хороший глоток, после того как разлили по стаканам водку. – Вот мы зд-е-есь все-е сидим вместье. А быть один – это пытка.
Он произнес слово «пытка» с каким-то особым нажимом. Панкрат молча согласился с ним. Что такое настоящее одиночество, он давно прочувствовал на себе. Ему захотелось сказать Сиану что-то теплое, поддерживающее, но, вспомнив свой «прокол» с Глебом Анатольевичем, он просто предложил начать игру.
Все согласились. Деньги поменяли на фишки, карточные колоды распечатали, и игра началась.
За всю ночь Суворин выиграл около пятнадцати тысяч. Сиану проиграл около пяти. Самым слабым игроком оказался «эпикуреец». Он проиграл около десяти тысяч. Владик остался при своих. А вот Глебу Анатольевичу в эту ночь фатально не везло, не шла карта. Несколько раз он пытался сорвать банк на чистом блефе. Панкрат заметил, что, несмотря на возраст и на то, что старик изрядно выпил, он был постоянно начеку. Но судьба в этот вечер отвернулась от него, и каждый раз Глеб Анатольевич оказывался ни с чем.
Особенно хорошо Панкрат запомнил последний круг, который заканчивался на Владике. Тот объявил, что сдает по семь. Суворин получил две карты в закрытую, а одну – в открытую. У него было три пики. У «эпикурейца» трефовая десятка. У Владика – тройка бубен. За остальными Суворин не наблюдал. Он прикупил к трем пикам четвертую. Когда сдали в третий раз по одной открытой, Панкрату ничего не пришло. И он поставил сущий пустяк – пять тысяч. Остальные его поддержали.
Ставки резко возросли. Глеб Анатольевич дал пять. Владик добавил пять. А «эпикуреец» – десять. Суворин доставил десять и еще пять. Глеб Анатольевич долгую минуту пристально смотрел на него. Затем накинул столько же. И хотя Суворин подозревал, что старик блефует, он все-таки прошелся по максимуму. Этим правом воспользовались и остальные. За столом повисла гробовая тишина. Игроки изучали свои карты.
Банк стремительно возрастал. Наконец Суворин решил остановиться. За ним остановился Владик. Но остальные продолжали поднимать ставки. И Владик с Панкратом вынуждены были отвечать.
Наконец Сиану предложил:
– Раскрое-е-емся. Чувствую кое-чей бле-е-е-ф. И хочу-у прове-е-ерить.
В этот момент Глеб Анатольевич чиркнул спичкой и раскурил погасшую трубку. Лицо его закрыло облако белого дыма.
Первым, по правилам покера, показал свои карты Сиану. У него было королевское каре.
– У меня цвет, – открыл свои карты «эпикуреец».
– Банк мой! – заявил Глеб Анатольевич, показывая каре на тузах.
– У меня карты постарше, – спокойно произнес Суворин. У него был флэш-рояль.
Глеб Анатольевич побледнел. Лицо его вытянулось. В глазах застыл ужас, как если бы перед ним сидел не Суворин, а живое воплощение смерти.
– Ты блефовал! – заорал он. – Ты блефовал все это время!
– Блеф в покере не запреще-ен! – категорично заявил Сиану.
– А я и не блефовал! – возмутился Суворин. Затем, быстро успокоившись, улыбнулся и объяснил: – Вы, Глеб Анатольевич, купились, как ребенок. Я не блефовал, а с энтузиазмом изучал состояние каждого из играющих. Такое уж у меня было настроение. Я, например, всю игру здорово переживал за Владимира. А что при этом выражало мое лицо – судить вам.
– Ничего, ничего, старина, не теряйте голову, – поддержал старика «эпикуреец». – Давайте выйдем на улицу и подышим ночным воздухом.
– Воздухом, – как эхо повторил Глеб Анатольевич и бросил на «эпикурейца» взгляд, полный ненависти.
В глазах его не осталось ни капли здравого смысла. Он вскочил с кресла и, свирепо сверкнув глазами по лицу Суворина, бросился вон.
Сидевший все это время молча Владик захохотал.
– Вот вам и пятьдесят два друга до гробовой доски!
– А мне старика жалко, – сообщил всем Сиану, – се-е-егодня он потьерял не только деньги. Н-е-е знаю, как это сказать лучше.
– Друзей, – усмехнувшись, подсказал Владик.
– Место, – возразил Суворин, растерянно потирая лоб. – Место, где он чувствовал себя в своей тарелке, более того, на высоте и где воплощались все его мечты и желания.
– Да! Да! Вот так я хотел сказать, – энергично закивал головой Сиану. – Он был оче-ень самоуверен здесь и знал, что буде-ет так всегда. Но сегодня все сломалось.
– Ничего, отоспится – и все предстанет перед ним в другом свете, – спокойно произнес «эпикуреец». – А если хотите, я верну ему чувство собственного достоинства уже сегодня, – он кивнул головой на опустошенную наполовину шестилитровую бутылку «Belvedere»
