как взгляд Светланы оживляется, когда она обращается к мужу. И понял, что это – защитная реакция: правильно это или нет, но вдове от этого легче.
– Поспи, – настойчивым тоном повторил он, заботливо укутывая ее пледом.
– Хорошо, – она послушно закрыла глаза и долго делала вид, что спит, пока на самом деле не уснула.
Ей приснился холодный дождливый день. Она стояла под проводами электропередач и слушала, как они странно гудят. Рядом находился Су-7Б, памятник у въезда в Чкаловский, возле самого аэродрома, у поворота на поселок Бахчиванджи. Со стороны самолета к ней кто-то приближался. Сначала она увидела расплывчатую тень. А затем – Дмитрия. Он смотрел прямо на нее. Но Светлана никак не могла уловить выражение его глаз. Звук его шагов казался невыносимо громким, дыхание со свистом вырывалось изо рта. Вот он подошел к ней и остановился. Теперь она ясно видела его глаза и поняла, почему не могла уловить их выражение. В них не было мыслей и чувств. Они были совершенно пусты, две темные бездны. Ноги ее, словно налитые свинцом, не сдвинулись с места. И тут она услышала его голос, в котором не было ничего человеческого.
«Забери это!» – произнес он и швырнул к ее ногам какой-то маленький блестящий предмет. Светлана нагнулась, чтобы поднять его. Это было кольцо. Обручальное кольцо Дмитрия. «Дмитрий! – она больше не видела его, но все еще слышала его хриплое, прерывистое дыхание. – Где ты?» Ответом был только гул проводов электропередач. И тут она почувствовала отвратительный смрад паленого мяса и услышала высокий, отчаянный крик погибающего.
В этот момент жена Нефедова поняла, что мужа больше нет. Нет и не будет никогда. Она открыла глаза и, натянув плед до подбородка, села на диване.
Стоя к ней спиной, Панкрат смотрел в окно, в сгущающийся сумрак.
– Тени уже не такие густые, как в середине лета, – произнес он, не оборачиваясь. – Посмотри, как темнеет солнце, когда спускается к горизонту. Оно теряет свой чистый желтый цвет.
– Почему? – спросила Светлана.
– Чтобы стать другим: красным или пурпурным.
– А ты привез клубничный торт? – неожиданно спросила она.
– Да, – Суворин повернулся к женщине и улыбнулся: – Хочешь чаю?
Глава 14
Леонтий Тамбовский был образованным человеком. Он окончил Тамбовский инженерно-строительный институт и несколько лет успешно преподавал черчение в старших классах, пока не осознал, что дети – это ошибки молодости и что его стихия – экономика. На тот момент он не был еще Тамбовским, а был просто Леонтием Геннадиевичем Фроловым. Математический склад ума и железная логика помогали ему создавать самые невероятные экономические теории, которые, как правило, находили подтверждение в реальной жизни и довольно легко реализовывались, особенно в криминальных кругах. Там его сначала звали Экомечтатель за то, что он грозился в два счета развалить российскую экономику при условии, если в ближайшее время не попадет в Думу в качестве депутата. Тогда Фролов вел довольно активную общественную жизнь: критиковал премьер-министра, собирал в Интернете пресс-конференции и давал интервью журналистам, делая при этом довольно точные экономические прогнозы. После одной очень удачной сделки Леонтий неожиданно разбогател, отказался от политики и тем самым невероятно повысил свой и без того растущий авторитет. С тех пор его стали называть Леонтием Тамбовским. Он купил себе в Москве несколько квартир, роскошную дачу в Ново-Чудовском, белый «линкольн», удостоверение подполковника ФСБ, подпольную мастерскую по переделке газового оружия под стрельбу боевыми патронами и восстановлению боевого огнестрельного оружия времен Второй мировой войны и два VIP-места для себя и жены на давно закрытом Ваганьковском.
Надо сказать, что при всей своей деловитости Тамбовский был философом. И часто любил повторять, что принимает решения, опираясь не на факты, а только на собственное внутреннее убеждение.
– Если две дюжины свидетелей будут убеждать меня, что моя жена мне средь бела дня изменяет, и даже покажут мне ее рядом с каким-нибудь мужиком, как вы думаете, я поверю в это? – спрашивал он тех, кто пытался ему возражать.
– Ну, если эти свидетели – уважаемые люди, то почему бы и нет, – отвечали ему те, кто не знал, что он безумно любит свою жену.
– Это было бы неблагоразумно, – отвечали те, кто это знал.
И Тамбовский соглашался с последними, потому что его внутреннее убеждение подсказывало, что женщина, которую любят так, как любит он, не может изменять.
Что он делал с первыми, сказать было очень трудно. Но некоторых после таких душещипательных бесед находили либо мертвыми, либо с тяжелыми травмами.
Тамбовский был аналитиком до мозга костей. Он был умен, очень умен. Но он был эгоцентриком, и его «Я» было настолько громадным, что сравнимо было только с его гордыней и его мстительностью. И те, кто хорошо знал Леонтия, нередко играли на этих слабостях.
Когда Тамбовского подбили на его собственной бронированной машине, а потом расстреляли, он был удивлен нелогичностью происходящего. И когда над ним после всего этого нависло волевое, умное и полное участия лицо Суворина, он принял его за тот «козырной туз», который должен был исправить ситуацию. Фактов, подтверждающих это, у Леонтия не было. Но таковым было его собственное внутреннее убеждение. И оно Тамбовского не подвело.
На Большой Сухаревской, в «Странноприимном доме графа Шереметева», Суворин появился только после обеда следующего дня. Тамбовского к этому времени уже успешно прооперировали. Но находился он, к удивлению Панкрата, не в реанимации, а в отдельной палате, расположенной в новом комплексе, оборудованном по последнему слову медицинской техники. У входа в палату стояли два внушительных размеров парня с накинутыми на плечи белыми халатами. Уже с первого взгляда было ясно, что натянуть эту «экипировку» на их громадные тела было просто невозможно.
– Это Суворин, – сообщила им медсестра, проводившая Панкрата до палаты.
Ответом на ее короткую реплику были два внушительных кивка. А это означало, что фамилия Суворин в этих кругах в авторитете.
Кивнув охранникам головой, Панкрат прошел в палату и очень удивился.
Тамбовский лежал на постели и, держа в правой руке пульт, увлеченно щелкал им, не сводя глаз с вмонтированного в противоположную стену телевизора. На левой щеке его красовался внушительных размеров белый пластырь. Точно такой же был за
