— Думаешь, я рассержен?
— А что еще?
— Достали меня.
— А что мы такого сделали?
— Не вы, а ты. Ты меня достала.
— Ты про ту ночь?
— Да, про ту ночь.
— Тебе просто не понравилось, что я назвала тебя своим отцом, ведь так? Хотя по возрасту ты вполне подходишь.
— Я это и без тебя знаю.
— Вот, тогда смирись с этим. Прими успокоительное.
— Мне это ни к чему. Уже принял.
— Заметно.
— Джесс, я не сержусь. Думаешь, я выехал из отеля только потому, что ты назвала меня своим отцом?
— Я бы рассердилась.
— Потому что ты его ненавидишь? Или потому что тебе было бы стыдно за такую дочь?
— Одно другому не мешает.
Так всегда происходит с Джесс. Когда ей кажется, будто ты сдаешься, она притворяется задумчивой (под задумчивостью я подразумеваю отвращение к самой себе, что является единственным закономерным выводом). Я решил, что не дам себя обмануть.
— Ты меня не обманешь. Проваливай.
— Ни хрена себе. Теперь-то я что такого сделала?
— Ты притворяешься существом, способным на раскаяние.
— Что такое «раскаяние»?
— Это значит, что тебе стыдно.
— За что?
— Проваливай.
— За что?
— Джесс, я хочу отдохнуть. И больше всего я хочу отдохнуть от тебя.
— То есть ты хочешь, чтобы я напилась и накачалась наркотиками.
— Да, я очень этого хочу.
— Так, ладно. Но тогда я начну орать.
— Нет, орать не надо. Просто уйди.
— Мне скучно.
— Поищи Джей-Джея или Морин.
— Они скучные.
— А я нет?
— А с кем из знаменитостей ты встречался? Ты видел Эминема?
— Нет.
— Видел, просто не хочешь рассказывать.
— Господи…
Оставив на столике деньги за кофе, я поднялся и вышел из кафе. Джесс вышла следом за мной.
— Как насчет бильярда?
— Нет.
— Секса?
— Нет.
— Я тебе не нравлюсь?
— Нет.
— А некоторым мужчинам я нравлюсь.
— Ну так займись сексом с ними, Джесс. Ты прости, но наши отношения кончены.
— Нет, если я буду ходить за тобой весь день.
— А что потом? Не будешь же ты все время за мной ходить.
— Мне наплевать, что будет потом. А как же папина просьба присматривать за мной. Я думала, тебе эта идея понравилась. Я могла бы заменить тебе дочерей, которых ты потерял. И так ты мог бы обрести внутренний покой, понимаешь? Я это в куче фильмов видела.
Последняя фраза прозвучала так, будто она утверждала правдивость ее фантазии, а не наоборот.
— А как тогда понимать твое предложение заняться сексом? Как это соотносится с желанием заменить дочерей, которых я потерял.
— Ну, это совсем другое. Другой вариант. Другой путь.
Мы прошли мимо какого-то ужасного бара под названием «Нью-Йорк Сити».
— Отсюда меня и выкинули за драку, — с гордостью заявила Джесс. — Если я попробую еще раз там появиться, меня, наверное, убьют.
Словно желая доказать правоту Джесс, стоящий в проходе седой владелец заведения проводил ее очень недобрым взглядом.
— Мне надо в туалет. Никуда не уходи, — сказал я ей.
Оказавшись в «Нью-Йорк Сити», где-то в районе Ист-Сайда я обнаружил уборную. Я накрыл стульчак программой телевидения из газеты «Экспресс», сел и закрыл дверь на щеколду. В течение часа или двух мне пришлось выслушивать ее вопли, доносившиеся из-за стены, но потом они стихли; я предположил, что она ушла, но все равно какое-то время просидел в туалете — просто на всякий случай. Когда я запер дверь туалета, было одиннадцать часов утра, а когда открыл ее — три часа дня. Мне не было жалко времени. Такой уж был отпуск.
Джей-Джей
Моя последняя группа распалась после концерта в одном айлингтонском клубе, который находится буквально в нескольких кварталах от того места, где я сейчас живу. Мы знали, что случится после концерта, но не говорили об этом. За день до этого мы играли в Манчестере перед очень небольшой аудиторией, так что по дороге в Лондон мы иногда огрызались друг на друга, но большую часть пути мы провели в угрюмом молчании. Ощущение такое, словно расстаешься с любимой женщиной, — рези в животе, осознание того, что ты можешь говорить любые слова, но это ни хрена не изменит, а если и изменит, то минут на пять, не больше. С группой все более странно, поскольку понимаешь: с этими людьми ты не потеряешь связь, как теряешь ее, расставаясь с женщиной. На следующий вечер я мог бы сидеть с ними в баре, и мы бы не ругались, но группы все равно бы уже не существовало. Группа — это не просто четыре человека, это дом, в котором мы жили, но мы продали его, он больше нам не принадлежал. Я, конечно, метафорически выражаюсь, поскольку нам за этот дом никто бы и гроша не дал.
В общем, после концерта — а концерт прошел в напряженной атмосфере, это было в чем-то схоже с последней, отчаянной ночью перед расставанием — мы зашли в ту паршивенькую гримерную, сели в ряд, и Эдди сказал: «Похоже, все». А потом он сделал одну очень непохожую на него вещь: одной рукой он взял мою руку, а другой — руку Джесси и крепко сжал их. Джесси взял руку Билли, чтобы мы в последний раз ощутили себя единым целым, но в этот момент Билли рявкнул: «Совсем охренел, педик чертов?» — и тут же поднялся — это, в общем, достаточно полно характеризует барабанщиков.
С этими людьми я был знаком всего несколько недель, но по дороге из отеля в аэропорту нас возникло то же самое ощущение. Распад был все ближе и ближе, его запах витал в воздухе, и никто даже слова не проронил. Причина была все та же: мы терпели сколько могли, но теперь иного пути просто нет. Наверное, именно поэтому все расходятся: и музыканты, и друзья, и мужья с женами. Наверное, именно поэтому все может завершиться полным провалом: начиная с концерта и заканчивая свадьбой.
Забавно, но когда распалась группа, я больше всего беспокоился за ребят. Что им было делать? Ни у кого из нас не было никакого ремесла. Билли даже читал и писал с трудом, у Эдди был слишком взрывной характер, чтобы продержаться долго на одной работе, а Джесси любил покурить травку… Единственным человеком, чья судьба не вызывала у меня опасений, был я. У меня все должно было образоваться. Я был умен и решителен, у меня была девушка. И пусть я понимал, что буду скучать по музыке каждый божий день, даже без нее я все равно мог кем-то стать. И что же происходит? Несколько недель спустя Билли с Джесси присоединяются к одной группе, из которой ушло несколько музыкантов, Эдди начинает работать на своего отца, а я становлюсь разносчиком пиццы и едва не прыгаю с какой-то гребаной крыши.
Так что на этот раз я решил не беспокоиться за моих товарищей. У них все будет в порядке — убеждал я себя. Конечно, выглядело все иначе, но до этого дня они все же дожили, и в любом случае это уже не моя проблема.
В аэропорт мы ехали на такси и всю дорогу обсуждали, что мы сделали за это время, что прочитали, чем займемся сразу по возвращении, — говорили про всякую лабуду, а в самолете все задремали, потому как дело было ранним утром. Из аэропорта Хитроу мы ехали на метро, потом на автобусе, и именно в автобусе мы начали осознавать, что вряд ли будем проводить вместе много времени.
— А почему нет? — удивилась Джесс.
— Потому что у нас нет ничего общего, — объяснил Мартин. — Наша поездка это доказала.
— Мне показалось, все прошло неплохо.
Мартин фыркнул:
— Мы даже не разговаривали друг с другом.
— Большую часть времени ты прятался в туалете, — заметила Джесс.
— А почему, как ты думаешь? Потому, что мы родственные души? Или потому, что наши отношения все же не оправдали моих надежд?
— Ну-ну, а какие же отношения оправдали твои надежды?
— А ты сама можешь ответить на этот вопрос?
Задумавшись на мгновение, Джесс пожала плечами:
— Да, наши.
— Да ладно. Но это же неправильно.
— Ты меня отталкиваешь?
— Я бы выразился иначе, Джесс. Мы все вместе отдохнули. Теперь настала пора каждому пойти своей дорогой.
— А как же День святого Валентина?
— Если тебе хочется, мы можем встретиться на День святого Валентина. Мы же договорились.
— На крыше встретимся?
— Ты все еще думаешь, что сможешь спрыгнуть оттуда?
— Не знаю. Когда как.
— Я была бы рада, если бы мы встретились, — сказала Морин.
— Наверное, День святого Валентина очень много для тебя значит, — заметила Джесс.
Она сказала это таким тоном, будто просто хотела поддержать разговор, но Морин заметила скрытую издевку и даже не стала ей отвечать. Практически каждый выпад Джесс можно было обратить против нее же, но у нас просто не было сил. Шел дождь. Мы смотрели в окно на проезжающие машины. Доехав до своей остановки, я попрощался со всеми и вышел. Взглянув на отъезжающий автобус, я заметил, что Морин предлагает всем — даже Джесс — свой «Тик-так». И в этом ее жесте было что-то очень печальное.
