Мартин был прав. Увидев, как спрыгнул Дэвид Фоули, я поняла, что не готова была сделать то же самое в Новый год. Я была готова что-то делать ради этого, поскольку у меня появлялись хотя бы какие-то дела, и я с каким-то странным нетерпением ждала Нового года. Встретив на крыше людей, я с удовольствием разговорилась с ними, вместо того чтобы прыгать. Думаю, они бы не стали мешать мне прыгать, если бы знали, почему я оказалась на крыше. Они бы не держали меня. Но, несмотря на это, я бы все равно спустилась по лестнице и пошла на ту вечеринку. Бедняга Дэвид не захотел с нами разговаривать, и я это запомнила. Он пришел туда, чтобы спрыгнуть, а не потрепаться. Я тоже шла туда прыгать, но закончилось все болтовней.
Если подумать, то мы с Дэвидом — противоположности. Он покончил с собой, потому что у него отняли детей, а я хотела это сделать, потому что мой сын по-прежнему был со мной. Наверное, в мире такое происходит сплошь и рядом. Должно быть, многие сводят счеты с жизнью, потому что их браку конец, а другие — потому что не знают, как иначе освободиться от этого бремени. Я часто думала, со всеми ли так — у каждого ли несчастья есть два полюса. Единственное исключение, по-моему, долги. Никто никогда не кончал с собой от избытка денег. Пожалуй, среди нефтяных шейхов самоубийства не так распространены. А если такое и случается, то об этом никто не говорит. В общем, было что-то в моей мысли про зеркальные отражения. У меня было нечто, а у Дэвида не было, и он спрыгнул, а я — нет. Когда речь идет о самоубийстве, ни о каком соревновании речь идти не может, если вы понимаете, о чем я. Страховочного троса-то нет.
Я молилась за упокой души Дэвида, хотя и понимала, что ему от этого легче не станет — он совершил страшный грех, и мои молитвы все равно не будут услышаны. Когда Мэтти заснул, я оставила его на пять минут, чтобы прогуляться до дома Дэвида. Не знаю, зачем я это сделала и что хотела там увидеть, но смотреть там, конечно, было не на что. Он жил на обычной улице, где в больших домах живут по нескольку семей. Так я узнала, что он жил не в собственном доме, а в квартире. А потом мне надо было разворачиваться и возвращаться домой.
В тот вечер я смотрела по телевизору передачу про одного шотландского детектива, у которого не ладятся отношения с бывшей женой, и снова подумала о Дэвиде — он, наверное, тоже не мог наладить отношения с бывшей женой. Сомневаюсь, что передача была именно об этом, но она была не настолько длинной, чтобы подробно описать отношения шотландского детектива и его бывшей жены, а к тому же большую часть времени он проводил в поисках человека, убившего какую-то женщину и подкинувшего труп к дому ее бывшего мужа, чтобы все подозрения пали на него. (Здесь речь идет уже о другом бывшем муже.) Передача длилась около часа, и на споры детектива с бывшей женой и детьми отвели минут десять, а остальные пятьдесят минут ушли на поиски человека, подкинувшего труп в мусорный контейнер. То есть, пожалуй, минут сорок, если учесть рекламу. Я все это подсчитала, поскольку его препирательства с женой были мне интереснее, а такие эпизоды появлялись не особенно часто.
Как мне показалось, десять минут в час — это нормально. Этого было вполне достаточно в той передаче, ведь он — детектив, так что и ему, и зрителям было важно, чтобы дольше всего рассказывалось о том, как он раскрывает убийства. Но и в жизни, по-моему, думать о своих проблемах десять минут в час — это нормально. Вот у Дэвида Фоули не было работы, была весьма высокая вероятность, что он шестьдесят минут в час думал о бывшей жене и детях, а если так делать, то и выбора-то никакого не остается, кроме как забраться на крышу Топперс-хаус.
Я-то знаю. Ругаться мне не с кем, но очень часто я думала о Мэтти по шестьдесят минут в час. Больше не о чем было думать. Из-за остальных у меня появилась другая пища для размышлений — теперь я могла думать о происходящем с ними. Но чаще всего я была наедине с сыном, а это ничего хорошего не сулило.
В общем, тем вечером у меня было много разных мыслей. Засыпая, я думала о Дэвиде, о шотландском детективе, о нашем решении спуститься и отправиться на поиски Чеза, и в какой-то момент я потеряла власть над всеми этими мыслями, а проснувшись утром, решила разыскать жену Мартина и его детей, поговорить с ними и разузнать, есть ли шансы сохранить семью, — эта идея показалась мне весьма удачной. Ведь если бы у меня получилось, у Мартина стало бы намного меньше поводов для мучений, и у него был бы кто-то, а мне это поможет отвлечься — в общем, всем хорошо.
Но детектив из меня вышел никудышный. Вспомнив, что жену Мартина зовут Синди, я заглянула в телефонную книгу, но никакой Синди Шарп там не оказалось. На этом идеи у меня кончились. Поэтому я и попросила Джесс мне помочь — сомневаюсь, что Джей-Джей одобрил бы мой план, — и она нашла нужную информацию в компьютере буквально минут за пять. Но она захотела поехать со мной, и я ей разрешила. Да, я все знаю. Но вы сами попробуйте запретить ей сделать то, что она хочет.
Джесс
Сев за папин компьютера зашла на google.com и набрала в строке поиска «Синди Шарп». Так обнаружилось интервью, которое Синди дала какому-то женскому журналу, когда Мартин попал в тюрьму. «Синди Шарп впервые рассказывает о том, как ей разбили сердце» и все такое. Там даже была фотография Синди с дочками. Она была похожа на Пенни, только не такая молодая и не такая стройная — она все-таки два раза рожала. А какова вероятность, что та пятнадцатилетняя девица была похожа на Пенни, только еще более стройная и с большой грудью или еще что-нибудь? Ведь Мартин и ему подобные мужчины — козлы, разве нет? Они, сволочи, думают, будто женщины — это ноутбуки: мол, старый уже совсем ни к черту, да и вообще сейчас можно найти и потоньше и чтобы умел побольше.
Из интервью я узнала, что она живет километрах в шестидесяти от Лондона, в местечке под названием Торли-Хит. И если она хотела помешать таким людям, как я, постучаться к ней в дверь и посоветовать вернуться к мужу, то интервью было большой ошибкой, поскольку ее дом был там описан в точности — напротив магазина на углу, через дом от школы. Журналистка хотела таким образом подчеркнуть, насколько идеальна жизнь Синди. Если не считать того, что ее мужа посадили в тюрьму за секс с несовершеннолетней.
Джей-Джею мы решили не говорить. Мы точно знали, что он не даст нам ничего сделать, придумав какое-нибудь дурацкий повод. Он вполне мог сказать: «Это не ваше дело», или «Дуры, вы лишите его последнего шанса». Но у нас с Морин была серьезная причина разыскать Синди. Мы думали так: возможно, Синди ненавидит Мартина за разгульный образ жизни. Но теперь он хотел покончить с собой и вряд ли бы продолжил так себя вести, по крайней мере первое время. В общем, если она не примет его обратно, то, получается, она ненавидит его настолько сильно, что желает его смерти. А это сильная ненависть. Пусть он никогда и не заявлял о своем желании вернуться к ней, но ему нужно было побыть в спокойной домашней обстановке, в таком местечке, как Торли-Хит. Лучше ничего не делать там, где нечего делать, чем в Лондоне, где можно в любой момент попасть в беду, — ему стоило побыть подальше от пятнадцатилетних девочек, ночных клубов и высотных домов. Так нам казалось.
В общем, мы поехали. Морин сделала жуткие бутерброды с фаршированными чем-то яйцами вкрутую — я не могла это есть. Сначала мы ехали на метро, потом на электричке до городка Ньюбери, откуда уже на автобусе добирались до Торли-Хит. Я боялась, что нам с Морин не о чем будет разговаривать и станет страшно скучно, а в итоге я сделаю какую-нибудь глупость — просто из-за скуки. Но вышло все иначе, и это главным образом моя заслуга — мне это стольких трудов стоило. Я решила изобразить из себя журналиста и всю дорогу расспрашивать Морин о ее жизни, какой бы скучной и депрессивной ни была бы история ее жизни. Единственная загвоздка состояла в том, что ее рассказ и вправду оказался очень скучным и депрессивным, так что на время ее рассказов я отключалась, пытаясь придумать следующий вопрос. Пару раз она удивленно на меня смотрела, поскольку я, похоже, тогда задавала вопросы, на которые она только что ответила. Например, отключившись в очередной раз, я успела осознать только последние слова: …встретила Фрэнка. Ну, я и спросила: а когда ты встретила Фрэнка? Но, похоже, последней ее фразой было: именно тогда я и встретила Фрэнка. В общем, если я захочу стать журналистом, то мне над этим еще надо будет поработать. Но, с другой стороны, разве я стану брать интервью у людей, которые ничего не сделали в своей жизни и растят сына-инвалида? Мне будет легче сосредоточиться — ведь мои собеседники будут рассказывать о своих новых фильмах и всем остальном, что мне на самом деле интересно.
Как бы то ни было, главное — это что мы проделали огромный путь, приехали хрен знает куда, а я ничего не спросила у нее про любимые позы в сексе и все в таком духе. Тогда я и поняла, насколько сильно изменилась с Нового года. Я выросла как личность. И мне подумалось, что наша история идет к завершению и что у этой истории будет счастливый конец. Ведь я выросла как личность, а еще мы помогали друг другу справиться с трудностями. Мы не просто сидели и ныли. Ведь именно в такие моменты истории заканчиваются, разве нет? Когда люди осознают свои ошибки, а проблемы решаются? Я сто раз видела это в кино. Сегодня мы поможем Мартину, потом что-нибудь придумаем для Джей-Джея, затем настанет моя очередь, а после меня — очередь Морин. Спустя девяносто дней мы все встретимся на крыше, улыбнемся и обнимемся, зная, что наши трудности уже позади.
