И они пошли. Приземистый бандит, – тридцать шагов, которые их связывали, точно цепью, – и победитель.
Они торопились.
3
Конечно, не познав себя, трудно понимать остальных людей нашего широкого мира. Но далеко не всегда можно правильно судить о действиях другого человека по самому себе: познание себя – только путь к познанию других.
Алонов ждал нападения скрывшегося бандита – нападения, которое могло бы погубить все. Страх Алонова не был испугом расстроенной фантазии, а результатом трезвого понимания обстановки.
Но Клебановский бежал. Сначала, около костра, он упал на четвереньки, потом вскочил на ноги. Вслед ему грохотала перестрелка, за ним гнались. Целые толпы искали его след, ломились по кустам и уже готовились схватить его…
Клебановский не был трусом: в своей жизни он с правом мог бы назвать не один случай, когда его спасало хладнокровие, способность рискнуть, встретить опасность лицом к лицу. Но перед неожиданностями он пасовал – таково было свойство его нервной системы. Когда он служил немцам, были с ним подобных два или три случая, – он удирал босиком, полуголым, испугавшись ночного налета партизан. Чтобы проявить мужество, Клебановский нуждался в предупреждении. Этим утром он проснулся в состоянии безбрежного покоя: дело завершилось, скоро дома. А там – уехать, уйти от всех, порвать с прошлым и мирно окончить свои дни в глуши…
Не разбирая дороги, Клебановский летел как на крыльях. Опять сзади ударил выстрел. Клебановский упал, затаился на минуту и помчался вновь.
Чистейший случай повернул его лицом к водохранилищу. Упади он на четвереньки лицом в другую сторону, и выскочил бы он на берег, и летел бы по открытому месту до полной потери сил и дыхания. Но он несся вдоль гривы, где был ночлег и где были заложены последние кубышки саранчи. Кусты кончились, и Клебановского вынесло на мыс. С трех сторон – вода, сзади – погоня… В воду!
Редкий и низкий камыш не мог спрятать человека. Забежав по пояс, Клебановский присел. Он цеплялся руками за дно, нащупал в иле корни камышей, ухватился за спасительные якоря и погрузился в воду, оставив на поверхности только лицо. Вода залила уши.
Осеннее утро выпало тихое. Заливы, освободившись от тумана, холодно сверкали. Клебановский сидел, уставившись на берег через редкую сетку тонких тростинок камыша с висящими на них бурыми длинными листиками. Сейчас на берег выскочат люди с винтовками, со штыками, нацеленными для удара, со страшными лицами и захватят его… Клебановский пятился, силясь найти маскировку получше.
Вода в сентябре в тех местах бывает уже весьма прохладна и никак не пригодна для купания. Десять ли, двенадцать ли градусов выше нуля, а для того, чтобы человек умер от холода, нужно понизить температуру его тела только до двадцати шести градусов.
Сразу, с горячки Клебановский не замечал холода. Но вскоре его забила дрожь, от которой залязгали зубы. Судороги, скручивая, потянули мускулы. Онемели, отвалились пальцы, впившиеся в корни камыша.
Вода принялась выталкивать ненужную ей вещь. Уже помимо воли, помимо сознания, тело потащилось к берегу. Там оно свалилось, скрючившись, и замерло. Солнце отогревало вещь – она вытягивалась, оживала.
Клебановский очнулся, но психоз страха продолжался. Над ним кто-то стоял, широко расставив ноги и занеся для удара кузнечный молот. Клебановский зашевелился и пролепетал:
– Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь!..
Не слыша ответа, бандит заскулил громче:
– Не бейте, не убивайте, я сдаюсь!..
Однако его не убивали и даже не били. Клебановский рискнул повернуться на бок. Над ним стоял страх – невидимый. Но больше никого не было. И Клебановский сообразил: «А ведь никто за мной не гнался».
Сообразил и… проклял свою трусость. Ожив, он поднялся. Он ощутил прилив энергии и сил. Он жив и на свободе!..
Клебановский оказался в водяной ловушке – впереди мыс, направо и налево заливы. Путь один – по гриве, мимо привала. В самом широком месте, поперек гривы, не натянешь и полутораста метров.
В воздухе, пролетая над Клебановским, застрекотала сорока, предупреждая всех о человеке. Птица летела вдоль гривы, к земле. Клебановский проследил за ней глазами.
Он медлил, дрожа в мокрой одежде. Так, пока суд да дело, простудишься насмерть. Он разделся, вылил воду из сапог, выжал одежду и белье, сидел голый – солнце пригревало.
Все было тихо. Туда же, куда летела первая, пропорхнула своим особенным полетом вторая сорока.
Вторая половина сентября – не лето: одежду пришлось бы сушить целый день. Клебановский оделся. Пора идти. Успокоившись, он уже не трусил. Он понимал – его не ищут. Если бы искали – уже нашли бы. Травленый волк, Клебановский не мучил себя догадками. Но решение, которое помогло, он нашел: добраться домой, взять портфель Сударева и исчезнуть. В портфеле должны быть запасные документы – в этом Клебановский не сомневался. Он был готов еще раз переменить имя. Что ему до имени!
Сороки летят вдоль гривы. Это было успокоительно.
Подобравшись поближе к привалу, Клебановский прислушался: там раздавались сорочьи голоса, но не тревожные. Птицы ссорились. Ближе – и из-за кустов, с места ночевки, с трескотней вырвалась черно-белая птица, за ней вторая, третья… Раз собрались эти мелкие хищники – значит, там нет никого.
Хрипунов лежал на спине в холодном пепле костра. С трупа слетела еще одна сорока. Ни Сударева с его мешком и винтовкой, ни ружей не оказалось.
Клебановский знал – Хрипунов всегда носит деньги с собой. Такая же привычка была и у него самого. Клебановский снял с трупа пачку, завернутую в медицинскую непромокаемую клеенку.
Роясь в мешках своем и Хрипунова, Клебановский нашел кусок копченой колбасы, остатки поджаренного козленка, зачерствевший хлеб. Он принялся за всё сразу – его терзал голод. Очень вкусным казалось пахнущее дымом и кровью мясо козленка. Недоеденное он бросил в свой мешок – пригодится, ведь идти придется добрых восемь часов до станции.
Вывернув карманы Хрипунова, Клебановский взял и документы: если в пути не придет удачная мысль, он успеет их уничтожить. Пока следует затруднить опознание трупа.
Но где Сударев? Клебановский нашел стреляные винтовочные гильзы около постели из ивовых веток. Хозяин стрелял… Клебановскому не терпелось уйти – зная расписание, он хотел попасть к вечернему поезду. Если бы он обыскал кусты, нашлась бы и разбитая винтовка, и стреляные гильзы из ружья Алонова. Трудно сказать, к каким выводам тогда пришел бы бандит. Но он ограничился тем, что собрал винтовочные гильзы и утопил их. Теперь набрать воды во фляжку – и в путь. Сударев ушел, думал Клебановский, – нужно спешить и ему. Что бы ни случилось с Сударевым, довольно. Опередить его, взять портфель и уехать из города через час, через два – первым поездом, и, главное, подальше! Для всего этого потребуется не больше суток.
Бандит отлично знал дорогу – срезать кусок ковыльного плато, через впадину, часа три хода степью – и станция. Когда он оказался наверху и убедился, что нигде никого нет, тревога окончательно рассталась с ним. Он был на свободе.
Умение жить ему помогало. Он, как смазанный жиром, выскальзывал из цепких рук беды целым. У него не было никакого груза, все связи исчезли. Цыган: дома нет – есть временное пристанище; друзей нет – есть приятели; дела нет – есть увертки; семьи нет – есть случайные встречи; людей нет – есть он один. В таких нелегко попадать – слишком мелкая мишень, задень-ка ее!
Клебановский проявил себя хорошим, выносливым пешеходом. Он почти не отдыхал, грыз куски на ходу. Около шести часов вечера он приблизился к цели. Прямой путь на станцию от водохранилища лежал значительно левее пути, избранного Алоновым. Поэтому Клебановский не только не мог заметить Алонова и Сударева, но и далеко обогнал их.
Ближайший пассажирский поезд, на который и метил беглый диверсант, проходил в восемь часов тридцать семь минут вечера. В распоряжении Клебановского было почти два часа, а в маленьком буфете станции нашлась кружка отличного пива.
Клебановский жил. Он почистился, побрился. Сидя перед зеркалом с повязанной вокруг шеи салфеткой, он с удовольствием смотрел на свое похудевшее, посвежевшее, совсем молодое лицо. Жених – да и только! Усы? Рано, с ними он расстанется завтра, снимет их собственной рукой.
В голове, опрысканной одеколоном, вполне обоснованно складывались планы новой жизни.
4
Уже давно, с добрый час, путевой обходчик увидел двух людей, бредущих к линии.
Первый раз он заметил пешеходов издалека – сам он тогда шел к границе своего участка. Теперь он возвращался к дому, и люди были куда ближе. «Немалый кусок степи протопали», – подумал обходчик.
Шли они так: один – впереди, а другой – сзади. Это обходчик подметил и, продолжая шагать, занимаясь своей привычной работой, размышлял: «Конечно, ходят люди по-разному, особенно притомившись: который посильнее – начнет вырываться передним, который послабее – оттянет».
