Дед держит Игорька на руках. Мальчик еле слышно шевелит пересохшими губами: «Пиииитииииии…» Дед стоит посреди кухни в плаще и в ботинках, на полу валяется сумка, в которой он привез внуку гостинцы. Он не был у дочери уже довольно давно, из-за какой-то неприязни к ее второму мужу. Все жильцы коммуналки словно вымерли. Дед кое-как наполняет из-под шипящего фыркающего крана кружку и подносит к пересохшим губам внука. Бессильные губы Игорька еле-еле тянут воду. В коридоре его дочь, сонная, пахнущая ментолом, замотанная в старую шаль, сиплым голосом вызывает «скорую». Мальчик приоткрывает глаза, начинает тихонько хныкать: «Деда, я все прослушал. Я засмотрелся на город. Там у подъезда были похороны. Я наблюдал за ними, и теперь не знаю, что делать с этими крыльями». Мать Игорька, кашляя в трубку, сообщает, что у ребенка температура под сорок.
«Скорая» будет только через час. Игорек стремительно падает вниз. Дед шепчет ему на ухо: «У тебя все получится, ты осилишь. Я ничего не боюсь, на войне и не такое видали. И ты тоже ничего не бойся. Ни на какие похороны не обращай внимания, это просто там люди толпятся у подъезда, сабантуй у них. А, иначе говоря, пьянка. Не тревожься, всех отпусти, слушайся только ветер. Доверяй ему. Вот, молодец, так держать. Будем жить, как говорили в фильме. Где наша ни пропадала. Подтяни левый ремень. Мы еще всем покажем. Всех отпусти, все забудь, мы победим. Смотри-ка, смотри, Игорек, миленький, ты же летишь!»
* * *
Раннее утро таит новизну и свежесть капли росы, блестящей в едва распустившемся цветке. В луже три нахохленных голубя принимают утреннюю ванну. Они по очереди слегка разводят крылья и мочат белый пух в воде. Из окна смотрю на голубое небо с единственным белым облаком. Над крышей дома скользит птица. Мир так красив, так гармоничен в своем молчании. Гармоничен сам по себе. Без всякой лжи и вымысла. Птица приземляется на черную крышу дома напротив. Я чувствую легкость и способность оторваться. Кажется, я знаю, что переживает эта птица, замедляя скорость над крышей, сложив крылья на безопасной высоте, прыгая на черный толь, ликуя в удачном приземлении. Она летает потому, что птице – птичьи права. А мне – стоять у окна и глазеть на нее с завистью заключенного на пожизненный срок.
* * *
Могилка Игорька раньше была неприбранной. Холм с воткнутыми в него венками из вощеных искусственных цветов. Частенько возле нее, сгорбившись, топтался сухенький, дрожащий всем телом старичок с заплаканными глазами. И младшая сестренка, чувствующая что-то ужасное, но ничего не понимающая до конца, на всякий случай хныкала громче всех.
Со временем на могилке появилась невысокая мраморная оградка, памятник из черного гранита с белым портретом мальчика, навсегда оставшегося четырехлетним. Появились гладиолусы, игрушечный трактор, скамейка. Когда я бросала между могил пшено, слетались голодные голуби и вороны, сидели на крестах, на памятниках, и внимательно следили за мной.
Бабушка всхлипывала, оттирая памятник моего деда от птичьих художеств, просила посыпать пшено и около могилки мальчика – пусть и его помянут. Над мраморно-железным лесом крестов и памятников воздух бурлил нарастающим шелестом крыльев, непостижимыми звуками птичьих голосов.
Ника
У статуи Ники крылья сохранились, а головы нет. Подлинник находится в Лувре. И никого не удивляет, что руки и голова у нее отколоты, а крылья – новенькие и целые. Уж не ирония ли судьбы, что Победа без головы и без рук, а рвется взлететь, сама не ведая, куда и зачем. Хотя, может быть, голова Ники потерялась, чтобы никто не мог увидеть ее лицо, чтобы никто никогда не мог узнать ее в толпе, поймать за плече, схватить за ремешок сумочки в городе.
У Ники нет головы и рук, у меня – крыльев. Невзирая на это, снова утро. И кофе «Моцарт». В золотом медальоне – худое лицо человека лет сорока, с седыми, зачесанными назад волосами и печальными глазами. Какой-нибудь мальчик лет пяти будет уверен, что моцарт – это безвкусный растворимый кофе.
Большая птица
Птицы города безобидны и не опасны. Они не приносят никому зла, не способны что-то умышленно подстроить, над кем бы то ни было надсмеяться. Лишь иногда, подойдя в раздумье к окну, испугаешься проплывшей мимо серой птице с растопыренными крыльями. Так же неожиданно в твою жизнь иногда вторгаются неприятности и беды.
Сороки живут в районах с чистым воздухом. Они похожи на людей во фраках. Говорят, если сорока сядет на карниз и постучит клювом в окно, в доме за окном кто-нибудь скоро умрет. Сороки похожи на ведьм, их тоже редко встретишь рядом с водой.
Еще говорят, если увидел сороку, жди вестей. Будь их так же много в городе, как воробьев, копошащихся, коричневых, сливающихся с цветом веток, никто бы так не говорил. Сорока – большая и заметная птица. Раз пересеклась со взглядом, раз возникла в небе над сквером – неспроста (логика примет).
Голубятни
На Ленинградском проспекте на нейтральной полосе шоссе разбит настоящий парк. Вишневые деревья и одна за другой – голубятни. Они напоминают мельницы, а еще избушки на курьих ножках.
Над одной из них прибита перекладина, там сидят рядком несколько птиц. Когда жильцов не видно, это просто небольшое одноэтажное строение, похожее на киоск. Только ничего там не продают, не покупают и прибыли никакой владельцы его не имеют. Раз жильцов не видно, значит, они прячутся от жары, от дождя или от мороза. Кто-то построил аллею голубятен, потому что стало жалко мерзнущих на карнизах птиц. Безо всяких других мыслей. Построил точно так же, как и они иногда просто кружат над городом на фоне ясного неба, заставляя запрокинуть голову и лететь взглядом за ними, над крышами, преодолевая границы и смыслы.
Снегирь
Всю зиму маячила возле окна с заснеженным воротником-карнизом, щурясь, рассматривала одиноких юрких пичуг на ветвях ближайшей к окну березы. Там чаще вертелась синица или бойкий замерзающий воробей чесал лапкой клюв. Я глотала холодный чай, но ни одного снегиря так и не удалось взглядом поймать. Опять уселась на ветку синица. Застыла, осматривается по сторонам, встряхнулась. А рядом другая. Что-то совсем стала я плохо видеть – оттягиваю пальцами уголок глаза как на японских рисунках, от этого все становится чуть четче, и это опять не снегирь. Примерно в таком духе и было всю зиму – безвременье, белый тюль падающего снега, иней на ветках, кто-то быстро пересекает парк под окнами, воробей сидит на карнизе, из оконных щелей насвистывает сквозняк и ни одного снегиря.
Уже март, зима застыла и никак не желает удаляться. Сегодня у меня суетной день – перед выходом надо сделать два звонка, потом нестись в разные концы города, время рассчитано по минутам. На том конце никто не берет трубку. Я стою у окна и злюсь: «Ну, давай, подходи, а то сорвешь все мои планы...» И вдруг... прямо на тонкой ветке липы, чуть наискосок от кухонного окна, недалеко от черепичной крыши особнячка-офиса долбит клювиком заиндевелую кору какая-то мелкая птица, кажется, у нее красная грудка. Я бросаю телефонную трубку с уже ответившим «алло». Бегу в комнату, ищу в шкафу театральный бинокль. В итоге хватаю фотоаппарат, рассматриваю птицу через объектив. Да, это снегирь. С красным теплым пухом на грудке. А немного дальше, на ясене, в мерзлой ржавой листве – еще один. Морозный ветер перебирает красные перышки на грудке. Снегирь, настоящий снегирь – красная ягодка колючей, инистой зимы. Я в таком восторге, впервые за эту зиму напеваю и от души улыбаюсь, мне так легко, так хорошо, ведь сегодня, наконец, случилось то, из-за чего я всю зиму мерзла у окна. И ведь была уверена, что увижу, дождусь снегирей.
Даже забыла, что я должна была делать сегодня, и важно ли это?
* * *
Мы не виделись давненько. И вот нечаянно встретились в метро. Вопрос, ответ. Характерная пудра разговоров знакомых, встретившихся в метро. Бессмысленный и бессодержательный набор любезностей.
– Что ты думаешь о птицах?
Он не удивился моему вопросу. А был, кажется, даже рад.
– В Глазове, где, как ты знаешь, живет моя бабушка, где я начинал учиться на филфаке, я работал в местной городской газетке и на телевидении. Девушки, которых было аж тридцать в моей группе, подарили мне на Новый год снегиря. Красненькая грудка, сам серый, бодрый, по клетке бойко прыгал. Я принес его домой. У меня было в тот день интервью в прямом эфире с местной ведьмой. Был теплый зимний день, оставлю, думаю, снегиря на балконе. Тепло, солнце светит, грядет оттепель перед рождественским морозцем. Оставил его на балконе, сам на бегу вопросы ведьме сочинял. Околдовала, проговорили мы с ней в два раза больше, чем положено, вот меня потом телевизионное начальство ругало. Она, ведьма эта, оказалась красивой, волосы гнедые пушистые, глаза рысьи, две книги по магии написала, рекламу незапланированную, запрещенную в прямой эфир дали. Ух.
