— Пусти!
— Ах, извини, — сказал он и отошел в сторону.
— Не сердись, Гарри. Кажется, я не в силах довести это до конца.
— Дело твое, — сказал он.
— Я не вынесу скандаля, — сказала она. — И не смогу взглянуть ему в глаза — подумай только, а ведь во всем виноват он!
— Ты как хочешь, мама, а я намерен потолковать с ним.
— Не вмешивайся!
— Я должен увидеться с ним, мама. Хоть раз.
— А обо мне ты не думаешь?
— Но ведь это его отец, Пег, — сказал Гарри.
— Тогда ступай спроси, как его зовут. И если он не признается, уйди.
Я пошел, но тут же вернулся бегом.
— А как его зовут?
— Ясное дело — так же, как тебя.
До меня не сразу дошло, о чем она. Потом я собрался с духом и пошел к своему предполагаемому отцу. На глазок я прикинул, что он тяжелее меня фунтов на тридцать и дюйма на два повыше ростом. Он был без фуражки, и я заметил, что он лысеет. Расстегнув тесный воротничок, он прикуривал у другого музыканта.
Я положил руку ему на плечо.
— Вы Артур… Артур Хэггерстон?
— Ну, допустим.
— У меня к вам поручение.
— От кого?
— Скажу, когда буду уверен, что это вы.
У него было противное лицо, и он мне сразу не понравился. Другие музыканты стали подшучивать насчет свидания с незнакомкой и допытываться, чего он от них скрывает. Он поморщился.
— Ну ладно, я Артур Хэггерстон. В чем дело?
— Один ваш знакомый хочет с вами поговорить, он вон там. — И я махнул рукой в сторону маленькой рощицы.
— У меня нет здесь знакомых.
— Слушай, друг, — сказал я. — Я тебе услугу оказываю. Не хочешь идти, и не надо. Скажи прямо, и мое почтение…
— Ладно, пойдем.
Мы пошли, и я услышал позади голос Гарри:
— Эй, Артур, постой!
Мой старик оглянулся через плечо.
— Там какой-то малый зовет тебя.
— Который?
— Вон тот, черноволосый. И с ним женщина.
Я обернулся и покачал головой. Теперь я решился окончательно — в тот миг, как он сказал «женщина». Мы дошли до рощицы, он огляделся и спросил:
— Где же он — тот, который хотел меня видеть?
— Здесь, — сказал я.
Скосив глаза, я увидел, что Жилец бежит к нам во весь дух. Времени оставалось в обрез. Я ударил его в солнечное сплетение, он заворчал, но не скорчился, и я понял, что промазал. Я сильно ушиб кулак — у него под френчем был словно толстый слой дубленой кожи, — но надо было поскорей ударить еще раз и попасть в точку. Теперь мой кулак наткнулся на его локоть.
— Ты что, чокнутый? — заорал он.
Я покачал головой. Правая рука у меня совсем отнялась, поэтому я нацелился левой прямо ему в нос. И тут меня охватило бешенство. Я молотил его здоровой рукой, иногда попадая в лицо, и не то кричал, не то плакал, не помню. А он отступал и не сопротивлялся. Некоторое время он отбивал меня, как боксерскую грушу, а потом заехал мне в подбородок. Я видел, как он развернулся, и был рад — он так давно причинял мне боль.
Я был фунтов на тридцать легче и дюйма на два пониже. Но это мне не помогло. Опомнился я уже на земле — я лежал навзничь, и сквозь причудливый узор листьев мне было видно ярко-голубое небо, которое казалось удивительно красивым. Мой старик смотрел на меня с недоумением — теперь он казался мне еще противнее.
— Какого дьявола ты улыбаешься? — спросил он.
Я хотел отпустить шуточку насчет того, что у меня просто рот от удара скривило, но был слишком потрясен для этого.
Моя старуха приподняла мне голову и спросила, что со мной. Я слышал, как Гарри сказал:
— Эх, так и чешутся руки отделать тебя хорошенько.
— Послушай, тут что, весь город против меня зуб имеет? — спросил мой старик.
Вокруг нас собралась целая толпа, среди которой были и военные. Я понял, что Гарри слишком много на себя берет, — хоть он и бывший матрос, но ему придется туго, хотя бы уже потому, что может вмешаться весь оркестр.
— Оставьте его, Гарри, — сказал я. — Я сам заварил кашу, мне и расхлебывать.
— Вот именно! — подхватил мой старик. — Сказал, что кто-то ждет меня здесь. Я поверил. Пришли. А он как даст мне в брюхо…
— В солнечное сплетение, — поправил я.
— А теперь лежит и улыбается, как чеширский кот. И чего улыбается, подумаешь, как остроумно… Ведь я его с копыт сбил.
— Думаю, он хотел узнать, многого ли вы стоите, — сказал Жилец. — Он, понимаете ли, доводится вам сыном, а вот и ваша жена, если, конечно, это вас интересует.
Мой старик присвистнул и отвернулся. Потом спросил:
— Ну, как жизнь, Пег? — и снова отвернулся.
— Ничего, — сказала моя старуха.
— Что ж, пойдем отсюда. — Он присел, упершись руками в колени, и поглядел на меня. — Ты как, ничего? Ладно, давай помогу тебе встать.
И мы пошли по извилистой дорожке через лужайку, а потом по берегу озера, где плавали лодочки. По дороге никто, кроме моего старика, не сказал ни слова. Да и он, кажется, только пробормотал себе под нос:
— Зря я не сказался больным.
Это было как сон.
Мы вышли за ворота парка на «Болото» — широкое, как прерия, оно тянулось вдоль длинного ряда деревьев, туда, где земля сливалась с небом. Вокруг гуляли люди поодиночке и парами, только мы были вчетвером. Мой старик шел на несколько шагов впереди. Он все озирался, и я не мог понять почему, а потом вдруг обернулся и сказал:
— Кажется, здесь подходяще, как по-вашему?
— Если вас устраивает, то и нас тоже, — сказал Гарри.
Мой старик вздохнул и стал снимать френч. Клянусь вам, у меня глаза полезли на лоб.
— Напрасно стараетесь, Хэггерстон, — сказал Гарри. — Мы привели вас сюда не для того, чтобы драться.
— А для чего?
— Чтобы задать несколько вопросов и кое-что выяснить.
Мой старик вздохнул.
— Я предпочел бы драться.
— Пег хочет развестись с вами. У вас есть возражения?
— Хотите развод — кто ж вам мешает? Пожалуйста. Я тут не помеха.
Он сел на землю, сорвал травинку и стал жевать.
— Пегги еще ни слова не сказала.
Моя старуха тоже села на траву, и я впервые с удивлением заметил, какие у нее красивые ноги. Сели и мы.
— Я хочу снова выйти замуж, — сказала она.
— За него? — Она кивнула. — Что ж, получить развод легче легкого. Все равно как в кино сходить. Раз-два — и готово. Я тебя бросил… и даже еще хуже…
— А ты не против? — спросила моя старуха.
— Я с другой связан. Вот уж без малого два года.
— Живешь с ней? — спросила моя старуха.
— В законном браке, — ответил он спокойно.
— Как же ты женился? Разве можно…
— Это называется двоеженство, — сказал он. — Меня за это могут посадить на год или два.
— А она как же? — спросила моя старуха. — Я хочу сказать — такой удар…
— Переживет. Позлится, конечно, с недельку. — Он прищелкнул языком. — Уж это как пить дать. А так ничего.
— Дети есть?
Он покачал головой. Потом бросил на меня быстрый пристальный взгляд.
— Вот, пожалуй, и весь сказ.
Моя старуха встала.
— Что ж, тогда пусть все остается как есть. Я скорее умру, чем стану устраивать свое счастье, отправив человека за решетку. — И, помолчав, добавила: — Хоть он этого и заслужил. — Она повернулась к Гарри. — Прости меня, Гарри, но я не могу.
— Тебе решать, Пег.
— Ну, уж нет, — сказал мой старик. Он рвал траву и складывал ее кучкой около себя. — Слишком долго по моей вине все оставалось как есть. Я говорил себе, когда ехал сюда, — хорошенькое будет дело, если я на нее налечу. Надо все это уладить раз и навсегда. Вот что я себе говорил. Ведь я тебя знать не хотел. А ты так много сделала, растила мальчика столько лет. Теперь моя очередь. Как хотите, а я и сам должен от этого избавиться. Завтра я буду на юге, в своей части. Схожу там в полицию, поговорю с инспектором. Он мой приятель. И мы все уладим…
— Делай как знаешь, — сказала моя старуха. — Я о тебе же беспокоюсь.
— Знаю, — сказал мой старик. — Я бросил тебя в беде, но не потому, что ты была злая. У тебя всегда было большое сердце, Пег.
— Пойдем? — сказала моя старуха.
— Я вас догоню, — сказал я.
— Ступай с матерью, — сказал он.
— Будем ждать тебя к чаю, — сказала мне моя старуха.
И они с Гарри ушли. Мой старик проводил их взглядом. Когда они отошли шагов на пятьдесят, она взяла Гарри под руку. Мой старик снова принялся рвать траву. Мы сидели долго. Наконец он сказал: — Здесь травы больше нет. Давай отойдем немного.
И мы пошли к дальним деревьям. Но еще не дойдя до них, он начал говорить. Я, может, не стал бы его и слушать. Но ему досталось не меньше моего, и он выдержал испытание. Когда за всю жизнь можешь провести с отцом только полдня, что ж, стараешься выжать из этого все до капли.
IX
1
Моя старуха была на высоте, она даже не спросила, о чем у нас с ним был разговор. Меня это обрадовало, потому что я не умею, как она, запоминать все до единого слова и пересыпать свой рассказ всякими «он говорит» и «она говорит». Да и разговор был не такой, чтобы разменивать его по — мелочам. Поэтому я предоставил ей самой догадываться. И пока я уминал свою порцию ананасов со сливками и хлеб с маслом, запивая его крепким чаем, почти ничего не было сказано. А потом я сидел молча и ждал.
