Каждое утро в шесть часов кто-нибудь из ребят заглядывал в землянку, где поселились учительницы, и спрашивал звонко:
— Чи пидемо в школу?
Шли строем по болоту, в лаптях, босые, в обветшалой одежде, полуголодные, но счастливые, потому что шли в школу на зло фашистам!
И все-таки учиться было трудно без кусочка бумаги, без карандашей.
Вот тогда-то и появился этот замечательный приказ:
«Всем партизанам, уходящим в разведку и на задания, добывать и приносить для школы бумагу, карандаши и прочее, чем можно писать».
Командир зачитал приказ перед строем, и никто не удивился. А чему ж тут удивляться? Открыли свою паровую мельницу, «банно-прачечный комбинат». Теперь школу открыли. Правильно. Надо помочь ребятишкам.
На подступах к школе Колю и Яшу окликнул звонкий голос:
— Стой! Кто идет?
— Свои.
— Стой на месте! — повторил кто-то невидимый в кустах ольхи.
— Стоим, — сказал Яша.
Наступило молчание.
— Долго стоять? — спросил Яша.
— Я вас разглядываю, — послышалось из зарослей.
— Разглядел?
— Разглядел. — Из-под ближнего куста вынырнула маленькая фигурка в рваном ватнике, надетом прямо на голое тело. — Куда идете?
— В школу.
— Разведчики?
— Разведчики. А ты часовой?
— Я — секрет. Наблюдаю за воздухом. Если фриц прилетит.
— Понятно.
— Сейчас я командира взвода вызову. Он вас проведет. Свои — два свистка. — Он сунул в рот не очень-то отмытые пальцы и дважды пронзительно свистнул.
Яша засмеялся.
— Скажи ты! У вас и взводы есть?
— А как же. Школа — рота. Классы — взводы.
На тропинке показалась девочка — худенькая, с острыми плечиками и темными кругами у ясных, будто васильки, глаз. Вокруг головы золотилась аккуратно заплетенная коса.
Мальчишка в ватнике вытянулся и отрапортовал:
— Товарищ командир взвода, до нас два разведчика.
Девочка кивнула.
— Смотри, не проворонь воздуха.
— Чего ты!.. — обиделся мальчишка. — Чтоб я да проворонил!..
Девочка не улыбнулась, а только снова удовлетворенно кивнула и перевела взгляд на Колю и Яшу:
— Идемте. Я вас к Нине Георгиевне отведу.
Партизаны двинулись за девочкой и вышли к дубам.
На песке, насыпанном между четырех бревен и смоченном водой, малыши выводили острыми палочками неровные буквы.
Под самым дубом ребята постарше сгрудились вокруг учительницы и внимательно слушали то, что она им рассказывала. В другом конце полянки, возле другой учительницы, сидели прямо на траве десятка полтора девочек и мальчиков. Учительница держала в руках две большие ромашки и что-то объясняла. Видимо, шел урок естествознания.
Девочка повела Колю и Яшу к той учительнице, которая держала в руках ромашки.
Малыши, мимо которых они проходили, поворачивали головы, опускали «карандаши» и с любопытством смотрели на партизан.
Коля чувствовал себя неловко под их серьезными, испытующими взглядами. Он вспомнил свою школу, аккуратные парты в светлом классе. Черную блестящую доску.
Как давно это было!
И что-то похожее на зависть шевельнулось в сердце. Он, подрывник, завидовал этим малышам, что сидят вокруг учительниц и жадно ловят каждое слово. Пусть так, на болоте, под открытым небом, — но они учатся. А он недоучился.
Но придет день, победа, с ним придет школа. Наверно, нелегко будет садиться за парту ему, Коле, великовозрастному партизану, прошедшему огонь и воду, и эти топи от края до края.
И все-таки он сядет.
И ему не будет стыдно. Ведь стыднее оставаться недоучкой.
А Яша улыбался малышам весело и открыто, как улыбался всем своим друзьям.
Они подошли к учительнице и молча протянули ей взятые у гитлеровцев карандаши, авторучки и чистые листы из записных книжек разного формата.
Нина Георгиевна бережно приняла это немыслимое богатство. Глаза у нее сверкнули, она хотела что-то сказать, но закашлялась.
В это время знакомый звонкий голос прокричал:
— Воздух!
И тотчас будто ветром сдуло с песочницы малышей. Полянка опустела.
Девочка, которая привела подрывников, схватила их за руки и властно скомандовала:
— Под дерево!
Они подчинились и укрылись под дубом рядом с кашляющей учительницей.
Наступила тишина. Лица ребят были спокойны. Они привыкли к воздушным тревогам еще до школы, в лагере.
— Вот так мы и учимся, — тихо сказала учительница.
И вдруг ребята выскочили из-под деревьев, заплясали, замахали руками, и звонкое «ура!» разбило тишину леса.
Низко над деревьями, звено за звеном, грозно рыча моторами, шли тяжелые бомбардировщики с алыми звездами на крыльях. Курсом на юго-запад.
ВОЗМЕЗДИЕ
Эрих Вайнер держал чемоданы наготове. Черная закрытая машина стояла под окнами. Баки заполнены бензином до отказа. Шофер спит прямо в машине. Эрих Вайнер не из трусливых, но нервы его так расшатались, что уроненный автоматчиком на пол в соседней комнате солдатский котелок заставляет вздрагивать. От скрипнувшей ставни в сердце возникает сосущий холод… Партизаны могут появиться внезапно, в любое время суток, с любой стороны.
Недавно Вайнер ездил с докладом в Берлин.
Но и Берлин не принес успокоения. Собственно, он, Вайнер, и не видел Берлина. Кочевал из бомбоубежища в бомбоубежище. И вой сирен, санитарных и пожарных машин бил по нервам не меньше скрипа ставен белорусской хаты.
Неужели это — начало конца, конца великой Германии? Где же это новое оружие, которое должно спасти Германию от разгрома, от смерти?
Теперь вот под Орлом творится что-то непонятное. Город этот далеко, но Вайнер слышит скрежет металла и чует едкий запах искореженной огнем стали. Танки горят, его, немецкие танки!..
Но что бы там ни происходило под Орлом, Вайнер должен удерживать позиции Германии здесь, в Белоруссии.
— Фюрер знает о вас, фюрер ценит ваши усилия, — сказали ему в Берлине.
Надо держать нервы в порядке. Надо запугать русских, подавить их волю к сопротивлению.
Паршивая служба! Здесь чувствуешь себя, как на болотной кочке, — малейшее движение, и почва уйдет из-под ног.
Штумма убили. Вайнеру Штумм никогда не был симпатичен. Мясник! Заплывшая салом тупая скотина! И все-таки гибель Штумма заставила Вайнера содрогнуться. Сосущий холодок страха, закравшийся в сердце еще на похоронах, не проходит. Очень хочется жить!
Козич лежал на кровати и кутался в одеяло: его знобило. В ввалившихся глазах затаился ужас.
Варвару мутило от одного вида сморщенного, серого лица квартиранта. Тьфу! Она старалась не смотреть на него.
А Козича трясло. Он кутался в одеяло и изредка взвизгивал по-щенячьи, сам того не замечая. Только что он вернулся от Вайнера. Сколько крови стоит каждый такой вызов! Умереть можно от страха. Штумм внушал ужас. Штумма убили, слава богу! Но Вайнер страшнее. Когда входишь в его кабинет, кажется, будто чьи-то незримые пальцы сжимают горло. В коленях рождается неуемная дрожь. И долго потом трясет вот так, как сейчас.
Вайнер приказал идти в Вольку. Ему хорошо приказывать, сидя за колючей проволокой! А если там партизаны?..
Козич еще плотнее укутался одеялом и взвизгнул.
— Заткнись! — крикнула Варвара. Ей не по себе от этого нечеловеческого визга. Лязганье зубов вызывает в ней ярость, которую трудно унять. Так бы и придушила этого гада!
— Смерти моей хочешь! — завизжал Козич. — Все вы гибели моей хотите!.. А что я тебе сделал? Ублюдков твоих кормил. Подохли б они, кабы не я… — Козич лязгнул зубами. Маленькие злые глазки, в которых застыл ужас, уставились на Варвару.
— Погоди, скоро наши придут, вздернут тебя на суку, — процедила Варвара.
— У-у-у! — взвыл Козич. — Змеюка ядовитая! Я вот скажу, что у тебя муж в Красной Армии.
— Не скажешь! — Варвара в упор посмотрела на Козича побелевшими от ненависти глазами. — Не скажешь, подлец. Побоишься. Они и тебя придушат вместе со мной.
Козич сухой трясущейся рукой натянул на голову одеяло, чтобы уйти от страшных Варвариных глаз. Взвизгивания прекратились. Через несколько минут он снова высунулся из-под одеяла.
— Ты не сердись, Варя, — сказал он ласково. — Я ребятишкам карамелек добуду… В Вольку меня начальство посылает… Вернее, я сам… Ну, до женки хочу съездить. Хозяйство посмотреть. Так ты тут пригляди за моим добром. Горбом нажито.
Затаенная недобрая усмешка тронула Варварины губы.
— Да уж, горбом…
— А за мной не станет… — бормотал Козич, будто не слышал Варвару. Потом тоненько всхлипнул и снова вполз под одеяло.
— Когда идешь-то? — спросила Варвара немного погодя.
— Завтра, как стемнеет.
«Будто вор, домой пойдет, — подумала Варвара. — Света боится»…
