Добросердечный священник не оставил втуне призыв к его религиозному великодушию и тотчас отправил стоявшего рядом слугу за указанным напитком.
В эту минуту послышался легкий шелест, словно приближалась армия с развернутыми знаменами. В темном проходе затрепетали шелковые шали, шарфы и ленты. Через мгновение на плацу появилась блистательная кавалькада прекрасных дам в сопровождении нескольких фалмутских франтов.
— О! — произнес нежный голос. — Какой странный пояс… И меховой жилет! А зубы как у леопарда, и волосы совсем льняные… Но все такое грязное! Это он?
— Да, прелестная чаровница, — ответил Аллен, точно турок склоняя свой широкий бычий лоб, и голос его стал слаще лютни. — Да, это он, Итен Аллен, солдат и втройне пленник теперь, когда на него упали взоры прекрасных глаз.
— Но этот дикий замшелый американец из дремучих лесов говорит, как самый учтивый кавалер, — заметила другая дама своему спутнику. — Да тот ли он, кого мы приехали посмотреть? Я хотела бы получить прядь его волос.
— Да, это он, восхитительная Далила, и не бойся, что, отрезав мои волосы, ты лишишь меня силы, хоть ты и принадлежишь к стану моих врагов. Дай мне шпагу, — продолжал он, обращаясь к офицеру. — Но нет, я же скован. Отрежьте сами, сударыня.
— Нет-нет… я…
— Боитесь, хотели вы сказать? Боитесь преданного друга и защитника всех прелестных дам мира? Идите сюда без страха.
Дама приблизилась и вскоре преодолела робость — ее белая ручка засияла, как легкая пена, в косматых волнах льняных волос.
— Ах, право же, легче резать запутавшийся золотой шнур! — воскликнула она. — И к тому же тут столько соломы!
— Однако, сударыня, дух в этой груди не соломенный. Будь я свободен и грози вам десять тысяч врагов — конница, пехота, драгуны, — о, как сразился бы я за вас, чтобы доказать свою преданность! Но вы взяли прядь моих волос, и я возьму ее цену с этой несравненной ручки. Как, вы снова боитесь?
— Нет, не боюсь, но…
— Понимаю, сударыня. Вы разрешаете, но не словами — как это принято у дам. Ну, вот и все. И этот поцелуй намного слаще, чем горькое ядро вишни.
Когда дама наконец удалилась, она и все остальное общество долго обсуждали, чем можно было бы хоть немного облегчить участь столь рыцарственного узника. В конце концов присутствовавший там весьма достойный и рассудительный джентльмен уже не первой молодости посоветовал посылать ему бутылку хорошего вина каждый день и чистые простыни каждую неделю. И эта благородная англичанка, чья доброта и истинная воспитанность были чужды всякого жеманства, неизменно посылала вышеозначенные дары Итену Аллену все время, пока он оставался пленным в ее стране.
Когда эта компания удалилась, на плацу разыгралась совсем другая сцена.
Едва дамы скрылись под аркой, как оттуда, задыхаясь, выбежал человек в сапогах для верховой езды и с хлыстом в руке, похожий на зажиточного фермера, и словно бык врезался в толпу, торопясь взглянуть на великана.
— Прослышав, что человек, который взял Тикондерогу, заперт тут, в замке Пенденнис, я проехал верхом двадцать пять миль, чтобы увидеть его, а завтра мой брат проскачет ради этого и все сорок. Так что дайте мне хорошенько его рассмотреть. Сэр, — продолжал он, обращаясь к пленнику, — позвольте мне свободно расспросить вас кое о чем.
— Свободно расспросить меня? Я буду только рад. Свобода мне дороже всего на свете. Я готов умереть за свободу — да, наверное, и умру. Так что спрашивайте со всей свободой. Что же вы хотите узнать?
— Раз так, сэр, разрешите спросить, каково ваше занятие — в мирные дни, я имею в виду.
— Вы говорите, точно сборщик налогов, — ответил Аллен, состроив ему дьявольскую рожу. — Каково мое занятие? Ну, в юности я изучал богословие, а теперь стал фокусником.
Тут все вокруг расхохотались как словам, так и гримасе, с которой они были произнесены. Обиженный фермер не замедлил съязвить:
— Фокусник, вот как? Плохо же вы сфокусничали, раз попали в плен.
— Во всяком случае, лучше, чем вы, англичане, друг мой, когда я взял Тикондерогу.
В эту минуту явился слуга с пуншем, и его господин велел ему подать кружку пленнику.
— Нет, дайте мне ее собственными руками, сэр, с пожеланием здоровья, как водится между джентльменами.
— Я не могу желать здоровья государственному преступнику, полковник Аллен, но раз вам так угодно, возьмите кружку из моих рук.
— Слова и поступок истинного джентльмена, сэр. Примите мою благодарность.
И, взяв кружку в скованные руки, так что железо звякнуло о фарфор, он поднес ее к губам и одним глотком осушил до дна.
— Сим свидетельствую, что полминуты английская нация обходилась со мной хорошо, — сказал он.
— Мятежник пьет пунш единым духом, как жадный боров из корыта! — презрительно фыркнул сменившийся с поста грубый гарнизонный солдат.
— Стыдитесь! — прикрикнул на него священник.
— К чему, сэр? — вмешался пленник. — Его красный мундир — вот его вечный румянец стыда, и с ним багрово краснеет вся английская армия. — Тут он повернулся к солдату и продолжал насмешливо: — Тебе не понравилось, как я взял кружку? Боюсь, я никогда не сумею тебе угодить. Тебе ведь не понравилось и то, как я взял Тикондерогу и как собирался взять Монреаль. Воистину! Но погоди-ка, твое лицо мне что-то знакомо: не ты ли тот герой, которого я поймал в одной рубашке в хлеву, где он прятался, когда мы брали форт? Помнишь, это случилось на заре?
— Эй, янки! — Разъяренный солдат выругался. — Замолчи, а не то я наставлю саблей заплаток на твою драную куртку — вот так. — И он для примера легонько ударил пленного по спине плоской стороной сабли, словно плетью.
Повернувшись со стремительностью тигра, великан схватил саблю зубами, вырвал ее из рук солдата и ударом цепи швырнул высоко в воздух, точно шпагу жонглера, со словами:
— Посмей еще раз коснуться связанного джентльмена, грязный трус, и вот они, — он поднял скованные кулаки, — явятся для тебя вестниками смерти.
Вне себя от бешенства, солдат уже собирался ударить Аллена со всего размаха, но тут вмешались горожане и напомнили ему, что бить скованного пленника подло.
— О! — ответил Аллен. — Я уже привык к этому и предпочитаю предвосхищать такие оскорбления. И те горчайшие истины, которые я высказываю об англичанах, касаются не вас, мои добрые друзья, а моих обидчиков — и нынешних, и будущих.
Затем, увидев среди своих защитников и того, кто угостил его пуншем, он отвесил ему учтивый поклон и сказал:
— Еще раз от всего сердца благодарю вас, сэр; но ваша доброта не пропадет втуне. Мы живем в переменчивом мире, и джентльмен не знает заранее, когда ему в свой черед понадобится помощь других.
Однако солдат продолжал бушевать, и поднялся такой шум, что начальник караула поспешил положить конец этой сцене, отправив пленника в его каземат; после чего всех посторонних — в том числе и Израиля — попросили покинуть замок, и ворота были заперты.
Глава XXII
КОЕ-КАКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ ИТЕНЕ АЛЛЕНЕ; БЕГСТВО ИЗРАИЛЯ В ПУСТЫНЮ
Среди многочисленных эпизодов американской Войны за независимость трудно отыскать эпизод более странный, чем пребывание Итена Аллена в Англии, поскольку необыкновенными были и все обстоятельства, и сам человек.
Аллен представляется удивительным соединением Геркулеса, Джо Миллера[116] и Баярда;[117] он был сложен, как бельгийский тяжеловоз, впитал в себя музыку гор, как швейцарец, и обладал храбростью Ричарда Львиное Сердце.[118] Хотя он был уроженцем Новой Англии, в нем не чувствовалось и следа ее характерных черт. Прямой, грубоватый, весельчак, римлянин, жизнелюбивый, как язычник, и изобильный, как урожай. По духу он был человек далекого Запада, чем и объясняется его своеобразный американизм, ибо такой западный дух — это и есть (или, во всяком случае, будет, ибо ничто другое невозможно) истинный дух Америки.
Почти все время своего пребывания в Англии Аллен вел себя в высшей степени презрительно и яростно, но это в какой-то степени смягчалось той дикой и героической шутливостью, которая в годину бедствий или опасностей всегда приходит на помощь подобным натурам, позволяя им лучше всего выразить чисто варварское пренебрежение к своим несчастьям и показать, каким ничтожным и пустым считают они злорадство пусть даже и торжествующих врагов. Но помимо неизбежного эгоизма, который столь закономерно присущ столетним соснам, церковным шпилям и великанам, необычайное поведение колосса-вермонтца за границей объяснялось еще двумя особыми причинами. Его взяли в плен, когда во главе отряда волонтеров он отправился штурмовать Монреаль, и ему пришлось переносить такое гнусное и неоправданно жестокое обращение, словно он попал в руки даяков.[119] Его сразу же хотели хладнокровно отдать на расправу индейцам-союзникам, и он избежал этой участи только потому, что с отчаянным бесстрашием пустил в ход всю свою чудовищную силу и, схватив английского офицера, воспользовался им, как живым щитом против смертоносных томагавков. Вскоре после этого, когда его в ограде из штыков привели в город, начальник вражеского отряда, некий полковник Макклауд, размахивая над головой пленника тростью и осыпая его ругательствами, обещал ему позорную петлю изменника на Тайберне.[120] В Англию его отправили на том же корабле, на котором плыл пассажиром воинствующий монархист полковник Гай Джонсон,[121] и все время пути Аллена держали в цепях в трюме и обращались с ним, как с простым бунтовщиком, — или нет, вернее, как с азиатским львом, который и в клетке внушает такой ужас своим тюремщикам, что они отплачивают ему за этот трепет утонченной жестокостью. Впрочем, страх их оказался не напрасным: как-то раз, когда скованного по рукам и ногам Аллена оскорбил кто-то из офицеров фрегата, он зубами вырвал чеку, скреплявшую наручники, и, освободив таким образом руки, предложил своему обидчику честный бой. И на корабле, как позже в замке Пенденнис, он, если не располагал никакими другими средствами защиты, неизменно обрушивал на своих врагов столь громовые анафемы, что они торопились уйти от него подальше. Те же причины побуждали его и на борту фрегата, и в Англии постоянно упоминать Тикондерогу и роль, которую он сыграл во взятии этого форта, — он отлично знал, что в то время из всех американских названий Тикондерога была для английского слуха самым известным и самым горьким.
