Вверх-вниз-вбок-вниз-на себя-вверх-вбок-вбок-наоборот…
Хаотичные и странно синхронные движения.
Полупрозрачная пластиковая паутина.
Или, скорее, спутанные волосы.
Леска.
Лес.
Они уже заплели все пространство вокруг, заключив себя в подобие воздушного, почти невидимого, но прочного и непроходимого кокона.
Тогда папа вдруг повернулся к Эппл и резким движением сдернул с нее шапку.
* * *
В первые секунды не было ничего, кроме крика. Оглушительного, всеобщего, разнонаправленного, разлетающегося, как взрыв, осколками слов и фраз, дробью ругательств и возмущенных междометий, ошметками терминов и аргументов, сливающихся в общую взрывную волну. Потом начало оседать, прорастать, проявляться:
– …нельзя…
– Ты хоть понимаешь, что…?!
– Нарушено!! И теперь…
– Нет!!!
Эппл приоткрыла намертво зажмуренные глаза. Медленно огляделась по сторонам, закрывая голову руками, из-под которых все равно выбивались, проникали наружу, проползали, как живые, между пальцами ее голые, незащищенные волосы…
Мужчины беспорядочно метались посреди полупрозрачного кокона, постепенно их движение сходило на нет, словно оседала на дно взболтанная взвесь. Все они по-прежнему были в шапках. И Нед. Нед на нее не смотрел.
– Это все, – с ненавистью пробормотал худощавый. – Все к чертям… До тебя хоть доходит, что это – все?!
– Это эксперимент, – по-нездешнему спокойно бросил папа, он единственный оставался на месте, рядом с Эппл. – Мы должны были рано или поздно что-то подобное сделать. Предложить Лесу свои условия, а не исполнять раз за разом бессмысленный ритуал.
– Какие еще условия?!
– Лучшие, – уверенно сказал он. Положил руку ей на плечо. – Может быть, он теперь тоже пойдет нам навстречу.
– Лес выбирает сам! Ему плевать на твои экспе…
– Я думаю, надо продолжать, – в параллель заговорил большеглазый и грустный. – По схеме, как всегда. Надеюсь, для Леса разница несущественна. Он вообще может ее и не почувствовать.
– Лес?!!
Они снова кричали, и доказывали, и обвиняли друг друга, и мелькали в калейдоскопном ритме то ритуал, то эксперимент, то жертвоприношение, то наука, то новый виток эпидемии, то возможность спасения, то надежда, то конец всему, а еще Лес, Лес, Лес… И никто из них не снял шапки. До сих пор. Даже Нед.
Он тоже что-то сказал. Кажется. Она не расслышала точно.
* * *
Она лежала в темноте, беспросветной, беззвучной, лишенной простора и очертаний. Она была Лесом, и Лес прорастал в нее корнями, журчал сквозь нее древесными соками, возносил на крону одиноким румяным плодом. И уже оттуда она увидела землю глазами Леса, услышала шелест его листьев и хвои, осознала его мощь и разум, почувствовала его боль. Лес больше не был чужим. А она – больше не была собой. Она вообще постепенно переставала быть.
Ее волосы потихоньку отрастали и шевелились, начинали свою, отдельную жизнь. Пока еще робко, не уверенные до конца, что им можно. Однако понемногу наливаясь древним знанием и непобедимой силой, на какие вряд ли может рассчитывать маленький, ничтожный, пришлый человек – если только…
Она уже знала условие.
Но не могла встать.
* * *
– Я говорил тебе держаться рядом со мной! Говорил или нет?!
Эппл все крепче обхватывала его шею, вцеплялась в плечи, а все вокруг ходило ходуном – только бы не упасть! – и шапка окончательно сползла на глаза, и шевелились под ней пленные волосы, и лопались, до крови врезаясь в предплечья, никак не кончались поперечные нити паутины-лески… Но, кажется, уже прорвались. Прорвались, да?
– Нед…
– Молчи! Крепко держись и молчи!
– Куда ты меня…
– Молчи, я сказал!!!
Он нес ее на руках, он почти бежал, а вокруг шептался Лес, и Эппл по-прежнему понимала его, по крайней мере в общих чертах, из-под этой душной неуместной шапки, которая глушила все волны и звуки. Лес был не против. Лес готов был их отпустить.
И что тогда?!
* * *
– Я ведь уже заразилась. Все равно.
– Я должен был сразу понять. Как только увидел на станции остальных, пересчитал… Я и понял. Но не думал, что настолько.
– Зачем он так, Нед?
– Об этом давно говорили. Что Лесу нужна настоящая жертва. Что система экспедиций тринадцати, со всеми ее премиями и пайками участникам, пожизненной пенсией семьям, уважением в обществе, – то есть самой высокой платой за геройство и риск, которую наша колония в состоянии предложить, – не то, чего он хочет и требует… Как будто кто-то может знать, чего требует Лес.
Эппл уже знала. Но не сказала, спросила другое, глядя из-под рубчатого края шапки на синее пламя спиртовки-костра:
– А как оно было… всегда?
– Да точно так же. Ритуал нельзя менять ни в единой мелочи. Я до последнего думал, что так и будет… Что все одновременно снимут шапки.
– И я?
– И ты. На это я был согласен. Мы все на это согласились, все промолчали, здоровые взрослые мужчины!.. Понимаешь, Эппл?!
Нед был смешной. Эппл улыбнулась, прикрыв ладонью губы – чтоб не видел. А он говорил дальше, не глядя на нее, помешивая кипящий на спиртовке концентрат:
– Твой отец… Я знал, все знали, он очень тяжело пережил тогда… извини. Но кто ж мог подумать, что у него зашло настолько далеко.
– Он сейчас где?
– Ушел. Они все ушли оттуда – как всегда. Тот, кому не повезло, остается в Лесу. Остальные возвращаются в поселок.
– А мы?
– Мы тоже вернемся.
– Я же заразилась, Нед.
Он поднял глаза, посмотрел на нее. И Эппл только сейчас заметила, что Нед – без шапки. Вьющиеся волосы, растрепанные, влажные, рыжие.
– Все равно. Я тебя спрячу. Не могу же я оставить тебя здесь.
Эппл сдвинула шапку со лба, напряженно прислушиваясь к Лесу.
И Лес сказал: да.
Наконец-то, сказал Лес.
Нед погиб двенадцать лет назад, так обидно и глупо, на одной из грандиозных строек, которых развернулось много повсюду в те годы, особенно после снятия блокады. Во времена, когда сошла на нет последняя волна эпидемии, впрочем, уже нестрашной, желанной, живительной. Когда жизнь вокруг представляла собой сплошной праздник – а Нед погиб, сорвался со стропил. Так больно, так несправедливо.
Теперь все другое, в городе, выросшем на месте поселка, уже два миллиона жителей, новоприбывшие говорят на других языках и слушают другую музыку. Они уже не заболевают, а потому имеют самое смутное представление о том, что такое Лес. И даже шапки, наш знак-символ, местный колорит и стиль, за последние пару лет совсем вышли из моды.
А Лес молчит. Без единого вздоха и шелеста уступает нам все новые и новые территории. Он все понимает про нас, ему известно, что мы просто не умеем жить по-другому. А он уже позволил нам здесь жить – раз и, как все думают, навсегда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
