– Окей, Лина, нормально поработала. Если будешь продолжать в том же духе, завтра привезу тебе книжку. Потом в конце недели, – я вдруг вспомнила про свой переносной телик, – у тебя, возможно, будет телевизор.
Лицо Соренсон по-прежнему перекошено страданием.
– Умоляю, Люси. Я все поняла. Я буду приходить сюда каждый день. Только не оставляй меня здесь больше ночевать. Я должна спать в своей постели. И мне надо работать, правда, – умоляет она, глядя на меня красными глазами. – Не оставляй меня здесь больше ночевать!
У-ти, какой требовательный взгляд. Работать ей надо… Но она же просто хочет меня наебать. Со мной такие фокусы не проходят, манипулировать мною бесполезно.
– Соберись, Лина, напиши Утренние страницы, потому что, если я завтра утром приду и их не будет, останешься без завтрака. Поняла? Не будет Утренних страниц, не будет завтрака!
И я иду на выход, запираю дверь на два оборота, Соренсон вслед орет:
– ЛЮ-У-У-У-У-У-С-И-И-И-И-И-И! НЕТ!!!! ПОМОГИТЕ!!!!
Но в доме-то как не было никого, так и нет; я вызываю лифт и, слушая, как он шелестит вверх, вдруг задумываюсь: а ведь и правда, ночевать тут довольно жутко, наверное.
Сажусь в свой «кадиллак», вставляю ключ в зажигание, но тут на мобильник звонит Мона:
– Новости видела?
– Нет.
– О-о. Только не убивай гонца, – жеманно говорит она, и я понимаю, что дела плохи. Терпеть не могу эту сучку, но должна признать: любой потенциальный скандал она чует моментально.
Мона рассказывает, что стряслось, но если благодаря ботоксу лицо у нее всегда может оставаться бесстрастным, про тон этого никак нельзя сказать: в нем слышится едва сдерживаемое ликование. Я подъезжаю к дому, перед черным входом никого, и есть, слава богу, где припарковаться. Поднявшись к себе, включаю телевизор: на местном канале все, как рассказала наша злорадная ботоксная пизда. Пропавшая десятилетняя Карла Риас найдена мертвой дома у ее соседа, некоего Райана Бальбосы.
В чернявой роже узнаю второго чудака, которого спасла тогда на Татл-Козвей. Не могу оторвать глаз от экрана, даже когда вместо Бальбосы начинают показывать фотографии других маньяков. Кровь в жилах превратилась в лед; упырь, которого я спасла, лишил жизни ребенка. Таких надо казнить. Казнить.
Звонит шеф Доминик, но я не беру трубку. Слушаю, как он долго надиктовывает что-то про вечеринку на голосовую почту. Какая нахер вечеринка.
Снова звонит Мона; я опять не беру. Тоже зовет на вечеринку. Иди к черту.
Вместо этого я листаю соренсоновскую книгу, рассматриваю иллюстрации: выродки мужского и женского пола рыщут среди руин разрушенных городов. Потом спускаюсь и сажусь в машину. Ворота открываются, я выезжаю в переулок. Меня замечают двое папарацци, один из них – та самая мразь, которой я разбила камеру, – что-то кричит, но я смотрю прямо перед собой, медленно выезжаю на улицу и резко втапливаю. «Кадиллак» изо всех своих сил срывается в сторону Элтон, фыркая, как сломанный фен. Я еду к Лине в объезд через мост Макартура, центр, Мидтаун, потом снова через Татл-Козвей, боясь, что эти уроды сядут на хвост.
Но опасность, кажется, миновала: я ставлю машину на парковке перед «Пабликсом» и иду к дому Соренсон пешком. Достав почту, выбрасываю вездесущие флаеры с рекламой ночных клубов и доставки еды. Среди них – пакет. Раздумываю, вскрыть или нет. Ладно, он все-таки Лине. Это было бы чересчур. Хотела еще раз поглядеть мастерскую, но тоже не решилась. Выкидываю остальную макулатуру на помойку, забираю пакет и еду домой. Оставляю машину за пару кварталов и иду в «Хоул-Пейчек».
Выйдя с покупками из магазина, я пересекаю парковку и прохожу мимо автобусной остановки, в этот момент передо мной возникает какой-то подобострастный грязный тип. Чувствую некоторое облегчение: хотя бы не папарацци, а просто дрищ.
– Простите, мисс, вы не могли бы помочь? Мне надо в «Маунт-Синай», в больни…
– Уже скучно.
Я отмахиваюсь от него и, дождавшись зеленого света, перебегаю через Элтон. Дохожу до дому: на улице перед подъездом опять толпа журналюг. Домой уже не попасть, охуеть можно! Возвращаюсь к «кадиллаку» и еду назад к Лининому дому. Там готовлю кое-какую еду и пытаюсь смотреть кабельное ТВ. Но никак не могу успокоиться. Все мысли только о несчастном ребенке и этом животном – Бальбосе. Что же я наделала, пиздец.
Сажусь за Линин компьютер. Ни пароля, никакой защиты, сразу открывается почтовый ящик.
26
Контакты 10
Кому: [email protected]
От: [email protected]
Тема: Ты получила «Карамель-Кримз»?
Лина,
ответь мне, пожалуйста. Я знаю, что ты там в Майами вся из себя занятая, но мы хотим знать, как у нашей девочки дела!
Ходят слухи, что у Линси Холл будет маленький… Хотя я и так знаю.
Я отправила тебе твои любимые «Карамель-Кримз»[48], надеюсь, ты будешь рада! Сообщи, дошли ли они, «Ю-Пи-Эс» как-то странно работает в последнее время.
Папа передает большущий привет.
Целую,
мама xxxxx
Ой ли, ой ли, Соренсон Молли. Какой адский трэш, надо же! Проверю-ка я свою почту на айпаде.
Кому: [email protected]
От: [email protected]
Тема: Победа
Я не помню, чтобы говорила такое, но тебе нужно быть решительной и не отказываться от выбранной методики! Даешь милосердную жестокость!
И Утренние страницы!
Желаю удачи с твоим сложным клиентом.
M X
Кому: [email protected]
От: [email protected]
Тема: Может, я слишком разоткровенничалась по поводу
своей бисексуальности?
Мишель,
уж ты-то знаешь, как пресса набрасывается на людей. Я переживаю, что чересчур растрезвонила про свою бисексуальность (которая в последнее время все больше съезжает в женскую сторону), и ты права: надо было вести себя в стиле «не ваше собачье дело», прямо как ты и Джилиан Майклс. Просто диву даешься, как эти козлы набросились на бедную Джеки Уорнер![49]
В общем, ты права: надо действовать по собственному усмотрению. На людях сложно говорить, что думаешь: СМИ всегда готовы демонизировать сильную, независимую женщину, если ее интересуют не мужчины, а женщины. Тем не менее, мне кажется, было бы здорово, если бы ты как-то высказалась в стиле «я бисексуалка и горжусь этим». Мне кажется, таким образом ты многим женщинам в Америке придала бы сил.
С уважением, любовью и сестринским приветом,
Люс xxx
PS Сейчас поеду навещу свою дуру-художницу; будем надеяться, она написала Утренние страницы, иначе ей кранты!
27
Утренние страницы Лины 3
Утро выдалось солнечное, красное небо постепенно становится лазурным. Я поднимаюсь в пентхаус – в берлогу к Соренсон – и застаю ее пишущей что-то в блокноте на коленях. Дописав, она вырывает пачку страниц и с пафосом швыряет в меня.
– Спасибо, – говорю я.
Взгляд у нее мрачный, выглядит как говна кусок. В ведре тоже полно говна. Уже лучше.
– Есть хочу, – проворчала она. – Ты привезла на завтрак что-нибудь?
Я ничего не отвечаю, беру листы из блокнота и иду на длинную, узкую кухню. Кладу листы на кухонный стол, сажусь на табуретку и начинаю читать.
Я проснулась в абсолютной, удушающей темноте и не cмогла сразу понять, где я. Было трудно дышать, на мне лежало какое-то покрывало. Встав на колени, я поползла вперед и врезалась во что-то головой, сердце екнуло, и мне стало ужасно дурно. Я попыталась было сбросить с себя покрывало, казавшееся адски тяжелым, но руку как будто что-то схватило и больно дернуло, раздался лязгающий звук. Мучительное осознание происходящего вернулось – сошло на меня как сель: так уже бывало по утрам в предыдущие два дня. Я попыталась освободиться от покрывала еще раз, но в запястье впился острый металл. Рука прикована к цепи. Но вторая свободна. Я отбросила с лица грубое, колючее одеяло: комната была едва освещена отдаленным светом города, проникавшим сюда через большие окна. Я попыталась было сама себя разбудить криком «Есть кто живой?», но стало ужасно больно в горле, как будто я проглотила теннисный мяч.
От отчаяния скрутило живот: я кое-как взяла левой рукой бутылку воды и с трудом уселась на корточки, опираясь на правую руку, прикованную к тяжеленной четырех-пятиметровой цепи, которая, в свою очередь, прикреплена к несущей колонне наручником – таким же, каким скована рука. Я вылакала зараз полбутылки воды и встала на ноги. Потянула за цепь двумя руками, как будто сейчас начнется соревнование по перетягиванию каната; цепь прочнейшая, каждое звено из закаленной стали. Я добралась по цепи до колонны, как какой-нибудь промышленный альпинист, только наоборот, и всем свои весом стала изо всех сил тянуть цепь. Тщетно.
Ну да, а как же: это называется «ограничение», чтобы ты, дура, не смогла добраться до еды и окончательно себя ею угробить. Поэтому цепь прочная. Ее задача – ограничивать тебя.
