Вакцина была обычная, какой каждый год мы прививали работников мясокомбината, тех, кто забивал скот, — обычно не больше 50 человек. Без проблем, никаких осложнений не было. Нас обеспечили большим количеством такой вакцины (производилась она в Тбилиси). Прививали во дворцах культуры при заводах. На первую прививку шли толпы, поскольку люди были очень напуганы. К 25 апреля — 57 тысяч человек. На вторую и третью — поменьше, хотя каждому нужно было сделать по три прививки…»
А вот как вспоминает об этом же другая участница тех событий — студентка Уральского госуниверситета Ирина Миронова: «Нас привлекли к подворовым обходам, прикрепив к фельдшерам и врачам-инфекционистам. Прочесывать частный сектор (а Чкаловский район в конце 70-х едва ли не наполовину состоял из одноэтажных домиков) рекомендовали по вечерам, когда люди возвращались с работы. Считалось, что вакцинация должна проводиться в добровольном порядке, но были случаи, когда приходилось прибегать и к принудительным мерам. Нашей бригаде «злостные отказники» не встречались, но убеждать людей в необходимости прививки, пугать практически неминуемым исходом приходилось.
Во всем Чкаловском районе в апреле буквально выскребли весь снег, на ближних к «объекту № 19» территориях сняли даже верхний слой почвы. Стены домов, крыши, асфальт мыли какой-то дезинфицирующей жидкостью, от которой слезились глаза и щипало в носу…»
Советская сборная по хоккею с шайбой продолжает свое победное шествие к золотым медалям чемпионата мира и Европы. 23 апреля наши ребята разгромили шведов 11:3, а два дня спустя встретились на льду с канадцами. Эта игра для советской команды была принципиальной: в случае победы она досрочно завоевывала «золото» турнира. Поэтому с первых же минут наши ребята осадили ворота канадцев. Результат не заставил себя ждать: на 4-й минуте Валерий Харламов открывает счет. Проходит всего лишь две минуты, и вот уже вторая шайба влетает в ворота гостей — гол забил Александр Голиков. Канадцы делают робкие попытки переломить ход игры, но Владислав Третьяк стоит в воротах как стена. И это понятно: как-никак у него сегодня день рождения — ему исполнилось 27 лет. А наши продолжают наращивать темп игры. Канадцы откровенно не поспевают за нашими нападающими, и шайбы в их ворота продолжают влетать одна за другой. На 10-й минуте Сергей Макаров делает счет 3:0. Итог этой игры — 9:2 в пользу сборной СССР. Наши хоккеисты в 16-й раз завоевывают «золото» чемпионата мира.
26 апреля в Москву с официальным визитом прилетел президент Франции Жискар д’Эстэн. Вот как он сам это описывает:
«Я гадал, приедет ли Брежнев в аэропорт или же пришлет кого-нибудь вместо себя, так как слухи о плохом состоянии его здоровья распространились во всем мире. Он часто отменял визиты к нему из-за рубежа.
Через иллюминатор самолета я сразу увидел его — в сером пальто и фетровой шляпе с шелковой лентой. Рядом с ним — Громыко и сотрудники МИД.
Спускаюсь по трапу. Как все-таки приятно, что народу немного и мне не придется стоять по стойке «смирно», деланно улыбаться и принимать цветы в целлофане!
Мы садимся в громадную черную машину Брежнева, и кортеж неспешно направляется в Москву.
Наши переводчики сидят напротив нас. У меня теперь новый переводчик. По неизвестным мне причинам — скорее всего, из-за преклонного возраста — Андронников вышел на пенсию. Его заменила молодая женщина русского происхождения Катрин Литвинова. Я спросил, состоит ли она в родстве с бывшим советским наркомом иностранных дел, которого знал лишь по фамилии.
— Да, — ответила она мне, — но родство очень дальнее. По матери я из казаков.
Она старательно поджимает колени, чтобы не задеть нас. Леонид Брежнев с некоторым удивлением разглядывает ее смазливое личико со светлой кожей славянки. Ее акцент, несомненно типичный, ласкает слух.
Брежнев сразу же принимается пояснять:
— Я приехал встретить вас в аэропорт вопреки мнению моего врача. Он запретил мне это. Вам, должно быть, известно, что в последнее время я отказываюсь от визитов. Но я знаю, что вы содействуете развитию добрых отношений между СССР и Францией. Я не хотел бы, чтобы мое отсутствие было неверно истолковано. Вы наш друг.
Он сидит, откинувшись назад, в своем сером пальто. На лбу проступают капельки пота. Он вытирает его платком…
Но вот Брежнев снова начинает говорить. Он произносит по-русски какую-то короткую фразу, не напрягая голоса.
Переводчик воспроизводит ее почти так же — отрешенным и спокойным тоном:
— Должен признаться, я очень серьезно болен.
Я затаил дыхание. Сразу же представляю, какой эффект могло бы произвести это признание, если бы радиостанции разнесли его по всему миру…
Между тем он продолжает:
— Я скажу вам, что у меня… Вы, наверное, помните, что я мучился из-за своей челюсти. Вы, кстати, обратили на это внимание в Рамбуйе. Это раздражало. Но меня очень хорошо лечили, и все теперь позади…
Теперь все намного серьезнее. Меня облучают. Вы понимаете, о чем идет речь? Иногда я не выдерживаю, это слишком изнурительно, и приходится прерывать лечение. Врачи утверждают, что есть надежда. Это здесь, в спине.
Он с трудом поворачивается.
— Они рассчитывают меня вылечить или по крайней мере стабилизировать болезнь. Впрочем, в моем возрасте разницы тут почти нет!..
Он кладет мне руку на колено — широкую руку с морщинистыми толстыми пальцами, на ней словно лежит печать тяжелого труда многих поколений русских крестьян.
— Я вам говорю это, чтобы вы лучше поняли ситуацию. Но я непременно поправлюсь, увидите. Я малый крепкий!
И вдруг неожиданно меняет тон:
— Вы хорошо знаете президента Картера… Он без конца шлет мне письма, очень любезные письма. Но я не просил его мне их писать!
Я говорю:
— Он мне тоже пишет. Он пишет Шмидту, пишет Каллагэну. Похоже, что у него такая привычка.
Но Брежнев уже не слушает меня. Он продолжает раздраженно говорить сам с собой:
— И вот он шлет мне все эти письма. А затем в конце недели отправляется куда-нибудь на Средний Запад или в какой-нибудь университет. И там начинает меня оскорблять! Он обзывает меня так грубо, что я никак не могу этого стерпеть. Он считает, будто я об этом ничего не знаю. Но я получаю все его речи. Значит, по его мнению, со мной можно так обходиться? Да что же он за человек? Что о себе воображает?
Негодование бьет через край. Он глубоко задет, чувствует себя обманутым. По-видимому, советскому лидеру оскорбления не столь привычны, как нам!..
Брежнев замолкает. Его возбуждение спадает. Мы подъезжаем к Москве. До самого приезда он не произносит ни слова. Переводчики сидят молча, как их обязывает профессиональная этика…»
27 апреля КГБ СССР произвел выгодную для себя операцию: он обменял двух советских разведчиков — Черняева и Энгера, которые работали в ООН, но осенью прошлого года были изобличены в шпионских действиях и осуждены американским судом на 50 лет тюрьмы каждый — на группу диссидентов, лишенных советского гражданства: Эдуарда Кузнецова, Георгия Винса, Марка Дымшица, Валентина Мороза и Александра Гинзбурга. Как писал Ю. Андропов в докладной записке в ЦК КПСС: «Полученные Комитетом госбезопасности данные свидетельствуют о том, что выдворение из СССР названных выше лиц антисоветские круги за рубежом и антиобщественные элементы внутри страны оценивают как серьезный удар, нанесенный по их планам «расшатывания социализма изнутри».
27 апреля на «Мосфильме» собрался очередной худсовет, чтобы решить вопрос о судьбе фильма «Москва слезам не верит». Предыдущее заседание состоялось в самом начале марта, и тогда Владимиру Меньшову была предъявлена куча претензий. Ему было приказано убрать из фильма все эротические сцены, а также доснять несколько новых эпизодов. С последним предложением Меньшов согласился и в течение месяца снял несколько «заводских» сцен (съемки проходили на производственном комбинате в Клину). А вот насчет эротики поступил по-своему — не притронулся ни к одному из «крамольных» эпизодов. В итоге, когда члены худсовета собрались на очередное заседание, у них буквально челюсти отвисли от удивления. «Да он над нами просто издевается! — возмутились цензоры. — Мало того, что он производственные сцены снял не в том объеме, как мы того требовали, так он еще и не вырезал ничего!» Меньшов вновь принялся убеждать худсовет в том, что все эти сцены необходимы картине как воздух, что без них она многое теряет. «Ничего она не теряет! — негодовали его оппоненты. — Разврата мы не допустим. Так что идите и вырезайте. А иначе фильм на экраны не выйдет». И Меньшову пришлось смириться. Были «обрезаны» сцены соблазнения Катерины, ее встреча с любовником и др.
27 апреля Высоцкий, в компании своих коллег по Таганке Валерия Золотухина и Дмитрия Межевича, приехал в Ижевск, чтобы в течение нескольких дней выступить со спектаклем-концертом «В поисках жанра». За выступление во Дворце спорта им пообещали заплатить 1200 рублей наличными. Было также обговорено, что Высоцкий отработает в этом спектакле, а потом еще пять дней будет выступать с концертами один как в Ижевске, так и в других городах. Знай он, что эти выступления приведут к уголовному делу на него, никогда бы туда не поехал.
