Кроме того, образ лирического героя в ранней редакции «Палача» частично восходит к написанной годом ранее песне «Жили-были на море…» (1974), где поэт говорил о себе как о трансатлантическом лайнере: «Зол и раздосадован крайне, / Ржавый и взъерошенный, / И командой брошенный, / В гордом одиночестве лайнер» /4; 231/ = «Я в тот момент был весь кровав, взъярен и страшен» (АР-16-188); «В искрах сварки, яростный» /4; 440/ = «Я в отчаянье выл, грыз запястья в тщете» /5; 474/.
В черновиках «Палача» лирический герой говорит: «Я про этот обычай — ни духом, ни сном» бб', - а в рукописи стихотворения «Вот я вошел и дверь прикрыл…» (1970) сохранился набросок: «Ни сном, ни духом» (АР-7-100). В первом случае действие происходит в тюрьме, а во втором — в лагере.
Теперь обратимся к основной редакции «Палача».
Мы остановились на том моменте, когда появился палач. Его цель, как у всех сталинских палачей, состояла в том, чтобы жертва была с ним заодно и с радостью оказывала ему содействие в подготовке казни. Поэтому палач проявляет по отношению к лирическому герою поистине отеческую заботу: «При ваших нервах и при вашей худобе / Не лучше ль чаю или огненный напиток? / Чем учинять членовредительство себе, / Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток».
С ответной реакции героя на эту просьбу начинается его постепенное отдаление от автора: «Чем черт не шутит, что ж — хлебну, пожалуй, чаю, / Раз дело приняло приятный оборот, / Но ненавижу я весь ваш палачий род — / Я в рот не брал вина за вас — и не желаю!».
Хотя герой по-прежнему ненавидит палачей, он соглашается выполнить просьбу своего палача — прекратить борьбу с властью (со стеной). В последней цитате герой уже подвергается сатире: он, видимо, считал, что палач казнит его сразу, без лишних разговоров, и поэтому воспринимает сложившуюся ситуацию как «приятный оборот». А вот как реагирует палач: «Он попросил: “Не трожьте грязное белье, / Я сам к палачеству пристрастья не питаю. / Но вы войдите в положение мое — / Я здесь на службе состою, я здесь пытаю…”».
Сатира Высоцкого беспощадна: палач не любит свою профессию и просит жертву войти в его положение: мол, я «по долгу службы», не по собственной воле… Именно так в 70-е годы действовали и советские чекисты: «Вскоре я узнал оперативников КГБ поближе. Ежедневно я видел их рядом с собой и вскоре с некоторым удивлением обнаружил, что они разные. Для большинства из них это была просто работа, служба, за которую они получали деньги. Никакой идеологической ненависти или личной неприязни, просто работа»[2310].
Аналогичный мотив встречается в черновиках «Таможенного досмотра»: «Номер ваш выкрикнут, / Саквояж вытряхнут, — / Хвать ручную кладь, замочек — щелк! / Это не развязанность, / Это их обязанность, / Это их, скорее, даже долг» /4; 457/. Напомним также стихотворение А. Галича «Занялись пожары» (1972): «А опер усердно играет в “козла”, / Он вовсе не держит за пазухой зла, / Ему нам вредить неохота, / А просто — такая работа», — и черновик песни Высоцкого «Ошибка вышла»: «И он мне дела не клепал, / Он просто делал дело» /5; 400/.
После того, как герой «вошел в положение» палача, он уже сам заботится о том, чтобы облегчить тому его работу: «Ах, прощенья прошу, — / Важно знать палачу, / Что когда я вишу, / Я ногами сучу. / Да у плахи сперва / Хорошо б подмели, / Чтоб, упавши, глава / Не валялась в пыли».
Но оказалось, что у современных палачей — всё очень аккуратно, «цивилизованно»: «Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать, / А грязи нет — у нас ковровые дорожки»[2311] [2312]. Этот же мотив роскоши, в которой живут представители власти, находим и в других произведениях: «Притворились добренькими, / Многих прочь услали / И пещеры ковриками / Пышными устлали» /5; 199/.
Чем сильнее сближаются палач и жертва, тем больше герой становится объектом авторской сатиры, и дистанция между ним и автором уже достаточно велика: «Ах, да неужто ли подобное возможно! / От умиленья я всплакнул и лег ничком».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Похожая ситуация возникает в «Истории болезни»: «Ах, как я их благодарю, / Взяв лучший из жгутов: / “Вяжите, руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!”» /5; 378/. Причем здесь наблюдается и буквальное сходство: «От благодарности к нему / Я тихо зарыдал»664 = «От умиленья я всплакнул и лег ничком» /5; 140/.
И хотя на первых порах герой говорит о своей ненависти к врачам и палачу: «Мне кровь отсасывать не сметь, / Сквозь трубочку, гадюки!» /5; 402/ = «Но ненавижу я весь ваш палачий род» /5; 139/, - вскоре он начинает им сочувствовать: «Трудился он над животом, / Взмок, бедолага, а потом…» /5; 394/ = «И я избавился от острой неприязни / И посочувствовал дурной его судьбе» /5; 140/ (кстати, бедолагой будет назван и начальник лагеря в стихотворении «Вот я вошел и дверь прикрыл…», 1970: «Внушаю бедолаге я / Настойчиво, с трудом: / “Мне нужно прямо с лагеря, / Не бывши под судом”»).
Более того, герой просит главврача дать ему закурить и выполняет просьбу палача выпить чаю: «От папирос не откажусь, / Начальник, чиркни спичкой!» /5; 381/ = «Чем черт не шутит, что ж, — хлебну, пожалуй, чаю» /5; 139/. И заканчивается всё это тем, что герой называет врачей и палача добрыми: «Кругом светло от добрых лиц, / Участников игры» /5; 400/ = «…И образ доброго чудного палача» /5; 143/, - и перестает бояться их орудий пыток: «Ах, как нестрашно прыгал шприц / В руках у медсестры!» /5; 400,401/ = «Он мне поведал назначенье инструментов. / Всё так нестрашно — и палач как добрый врач» /5; 143/ («нестрашно… шприц» = «инструментов… нестрашно»; «медсестры» = «врач») (причем шприц упоминается и палачом, хотя и в негативном контексте: «“Шприц — это мерзость”, - и поморщился палач»; АР-11-66). А поскольку главврач «перо в прибор вонзил, как кол»[2313] [2314], то и палач «жалел о том, что кол в России упразднен» /5; 142/.
Еще одна похожая перекличка: «И исчез к палачу / Неоправданный страх, / Оказаться хочу / В его нежных руках» (СЗТ-2-468) = «В руках нежнейшей из девиц / Совсем нестрашно прыгал шприц» /5; 382/ (кроме того, конструкция «нежнейшей из девиц» напоминает другое описание палача: «Мы попели с мудрейшим из всех палачей»: АР-16-192); а со строками «И исчез к палачу / Неоправданный страх» перекликается концовка песни «Ошибка вышла»: «Проклятый страх, исчезни!»). С таким же сарказмом говорится о власти в стихотворении «В одной державе с населеньем…» (1977): «А царь старался, бедолага, / Добыть ей пьяницу в мужья: / Он пьянство почитал за благо, — / Нежней отцов не знаю я». Да и сами представители власти признаются: «В тиски медвежие / Попасть к нам не резон, / Но те же наши лапы — нежные / Для наших милых девочек и жен» («Марш футбольной команды “Медведей”»). Похожую мысль выскажет позднее Игорь Губерман: «Тираны, деспоты, сатрапы / и их безжалостные слуги / в быту — заботливые папы / и мягкотелые супруги».
С мотивом нежности врачей, палачей и «Медведей» связан мотив ласки. В черновиках «Палача» палач говорит: «Рубить и резать — это грубые глаголы, / Намного ласковей и легче — отделить» (СЗТ-2-468). Воистину, эти палачи — «ребята нежные / С травмированной детскою душой» («Марш футбольной командой “Медведей”»).
Мотив ласки представителей власти (манекенов, следователей, врачей, таможенников и т. д.) также широко представлен в произведениях Высоцкого: «Они так вежливы, взгляни!» («Баллада о манекенах»), «И будут вежливы и ласковы настолько — / Предложат жизнь счастливую на блюде, / Но мы откажемся, — и бьют они жестоко…» («Песня Бродского»), «Тут мужик поклоны бьет, отвечает вежливо <…> Стукнул раз: специалист, видно по нему!» («Песня про джинна»), «Вокруг меня — внимание и ласка!» («Баллада о гипсе»), «Ласково, строго ли / Щупали, трогали» («Таможенный досмотр»; черновик /4; 461/), «…зовут не иначе, как “больной”, и обращаются ласково, до ужаса ласково» («.Дельфины и психи /6; 26/), «Наш лозунг — ласка и только ласка — как первый шаг к взаимопониманию» (надпись над входом в океанариум — там же /6; 29/). Да и в «Истории болезни» «врач стал еще любезней». А другой вариант: «Врач стал чуть-чуть любезней», — перекликается со стихотворением «Мы — просто куклы…»: «Элегантнее одеты / И приветливей чуть-чуть» /3; 258/.
