Если бы Тесс бережней обращалась с деньгами от продажи их квартиры, то могла бы продержаться еще несколько месяцев, прежде чем придется взять себя в руки в достаточной мере, чтобы найти практику и вернуться к работе.
— Приходите к нам завтра, — предложила Бьянка. — Иен отправится в поход или запрется в своей студии — у него сейчас очередной творческий кризис, — и я покажу вам дом. Жажду компанию, которая не станет на меня рычать.
Тесс нуждалась в новых друзьях, которые не знали о смерти Трева и не смотрели на нее как на сломленную женщину, каковой она по сути и была.
Когда Бьянка ушла, Тесс отнесла кружки к сельской раковине с ее старомодной встроенной сливной доской, сколотым фарфором и ржавыми пятнами, которые не поддавались чистке. Вытирая руки, она заметила неровные кутикулы и сломанные ногти. В отличие от Бьянки, Тесс никогда не станет ничьей музой, если только у художника не будет страсти к неопрятным брюнеткам с миндалевидными глазами, дикими вьющимися волосами и двадцатью фунтами лишнего веса.
Трев говорил, что она со своими темными голубовато-фиолетовыми очами, смуглой кожей и почти черными локонами выглядит земной и экзотической, словно вышла из итальянского кино шестидесятых, которое муж так любил. Тесс не раз напоминала ему, что шевелюрой удалась в какую-то гречанку, которая сроду не прогуливалась плавной походкой по улицам Неаполя в обтягивающем хлопчатобумажном платье, как Софи Лорен, когда ее преследовал Марчелло Мастроянни, но это Трева не останавливало. Он продолжал дразнить любимую выдуманными итальянскими словечками.
Тесс сама была мастерицей посмешить. Она умела развеселить даже самую нервную беременную мамочку. Теперь же не могла вспомнить, как почувствовать веселье.
Она подошла к передним окнам, пытаясь решить, чем заполнить остаток дня. Гравийная горная дорога вилась по склону Ранэвей Маунтин от городка, огибала ее хижину, затем школу и заканчивалась у того, что осталось от старой пятидесятнической церкви. Рядом с Тесс на шатком столе лежала книга Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании». Увидев обложку, Тесс внезапно обуял прилив ярости. Она схватила книгу и швырнула через всю комнату.
«Пошла ты на хрен, Лиз, и твои пять стадий горя! Как насчет ста пяти стадий? А тысячи пяти?»
Ведь Элизабет Кюблер-Росс никогда не встречала Тревиса Хартсонга с его мягкими рыжими волосами и смеющимися глазами, его прекрасными руками и бесконечным оптимизмом. Элизабет Кюблер-Росс никогда не ела с ним пиццу в постели, не заставляла его гоняться за ней по дому в маске Чубакки. А теперь Тесс жила в полуразрушенной хижине, на горе с таким точным названием, посреди невесть чего. Но вместо того, чтобы нажать кнопку перезагрузки своей жизни, чувствовала только гнев, отчаяние и стыд за свою слабость. Так уже длилось почти два года. Другие люди оправились от трагедии. Почему у Тесс не получалось?
***
У Иена Гамильтона Норта IV выдался паршивый денек. Особенно паршивый в целой череде таких же мерзостных дней. Кого, черт возьми, он обманывает? Ничего не складывалось уже несколько месяцев.
Он купил это место в Темпесте, штат Теннесси, из-за его уединенности. Главная улица находилась на коварном двухполосном шоссе с заправочной станцией, баром «Петух», барбекю на вынос, магазином сети «Доллар Дженерал» и зданием из красного кирпича, в котором размещались мэрия, полицейский участок и почта. Вдобавок тут располагались три церкви, подозрительное учреждение, которое именовало себя кафе, и еще несколько церквей, рассыпанных среди холмов.
Новое одноэтажное здание в конце шоссе носило название Центра отдыха Брэда Винчестера. Иен уже узнал, что сенатор штата, Брэд Винчестер, считался самым богатым и влиятельным гражданином города. В былые времена Норт пометил бы здание при первой же возможности — желтые буквы ИГН4 с характерной вплетенной в них горгульей. Вероятно, его бы заодно арестовали. Общественность отличалась весьма ограниченными вкусами, когда дело касалось публичного искусства, особенно в небольших городах. Они все хотели свои фрески, но ненавидели тэги, не понимая, что одного без другого не существует. Но где проходит грань между вандализмом и гениальностью, можно было трактовать как угодно, а Иен давно оставил роль непонятого художника.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Городок был слишком мал, чтобы нарушать природную красоту окрестностей: точно нарисованные акварелью холмы и горы, легкая утренняя дымка, невероятные закаты и чистый воздух. Увы, здесь водились и люди. Некоторые вышли из семей, живших тут поколениями, не считая пенсионеров, кустарей, поселенцев и любителей дикой природы, также поселившихся в горах. Иен стремился свести общение со всеми ними к минимуму и приезжал в город, только если возникала слабая вероятность, что в «Доллар Дженерал» могут появиться так обожаемые Бьянкой английские маффины. В заказе, за который Норт платил целое состояние, чтобы тот доставляли каждую неделю из ближайшего приличного продуктового магазина в двадцати милях отсюда, маффины отсутствовали. Подобное лакомство было чересчур экзотичным для «Доллар Дженерал», а настроения съездить и достать их где-нибудь еще у Иена не имелось.
По дороге к машине он остановился.
Танцующий Дервиш.
Она таращилась в витрину «Разбитого дымохода», так называемого кофейного магазинчика, места, где также торговали мороженым, книгами, сигаретами и бог знает чем еще. Странное дело. Несмотря на собственную ярость, Иен тогда заметил полнейшее отсутствие удовольствия в ее танце. Ее жестокие движения-удары больше напоминали боевой племенной танец, чем изящное искусство. Но теперь она спокойно стояла, словно зависла в солнечном свете, и ему тут же захотелось ее нарисовать.
Он буквально видел картину. Взрыв цвета в каждом мазке, каждом нажатии насадки. Кобальтово-синий в этих буйных цыганских волосах с оттенком изумрудной зелени у висков. Красный кадмий, тронувший смуглую кожу на скулах, капля желтого хрома на их самых высоких точках. Полоска охры затеняет длинный нос. Вся палитра оттенков. И ее глаза. Цвета спелых августовских слив. Как он мог бы ухватить их глубины?
Как он мог вообще ухватить хоть что-нибудь в эти дни? Иен угодил в ловушку. Застрял в своей юношеской репутации, как муха в янтаре. Отцу не удалось «изгнать из него художника», а теперь Иен сам взял эту работу на себя. Уличные творцы, такие как Бэнкси, могли продолжать свою карьеру в зрелом возрасте, но не Иен. Уличное искусство было искусством восстания. Против чего восставать теперь, когда отец в могиле, а на банковском счету денег больше, чем Иен знал, куда деть? Конечно, он мог бы вырезать больше трафаретов, сделать больше плакатов, нарисовать больше холстов, но все это отдавало бы фальшью. Потому что это она и была бы.
Но если не так, то как?
На этот вопрос Иен не мог ответить, поэтому снова обратил внимание на Дервиша. На ней были невзрачные джинсы и мешковатая бордовая толстовка, однако Норт обладал отличной зрительной памятью. Тело, что он рассмотрел, пока она исполняла свой примитивный танец, было слишком худым, но добавь несколько килограмм, и оно станет великолепным. На ум пришла сочная Вирсавия из «Купания Вирсавии» Рембрандта, «Обнаженная Маха» Гойи, чувственная «Венера Урбинская» Тициана. Дервишу придется больше питаться, чтобы соответствовать тем бессмертным, но Иен все равно хотел ее нарисовать. Это был первый творческий порыв, который он испытал за несколько месяцев.
Иен прогнал мысль из головы. В первую очередь он должен избавиться от этой женщины. И быстро. До того, как она привлечет внимание Бьянки больше, чем уже сумела.
Он отправился в сторону кофейни.
ГЛАВА 2
Тесс ощутила его присутствие, еще даже не увидев. В воздухе возникло какое-то напряжение. Запах. Вибрация. А затем раздалось врезавшееся в память неприветливое ворчание:
— Бьянка утверждает, утром я вел себя грубо.
— А что, ей пришлось это объяснять?
