— Что?
— Может быть, он сдал их в багаж?
Полицейский что-то записал себе в книжку.
— Благодарю вас!
Вот и все. Дама вышла. Пассажиры покупали шоколад.
Опустевший поезд снова тронулся в путь. Он шел мимо опаловых вод Роны, казавшихся удивительно прохладными.
Еще две станции — без толчеи, без толпы, без шумных прощаний. Остановка в Сионе, за ней в Монтре, на берегу Лемана.
Незнакомец не появился и по прибытии в Лозанну. Напрасно Кальмар прошел весь состав из одного конца в другой.
Глава II
До сих пор Кальмару, одуревшему от солнца, духоты и бесконечного хлопанья занавески, казалось, что этот день похож на любой другой, проведенный в дороге.
Тогда его внимание ничто особенно не привлекло, и только значительно позднее, разбираясь в ворохе впечатлений, бессвязных мыслей и образов, Кальмар выделил несколько вполне определенных фактов.
Однако после Лозанны он стал воспринимать все иначе и все, что происходило как в нем самом, так и вне его, запечатлелось в мозгу словно со стороны, как некий Жюстен Кальмар, чуть располневший, коротконогий мужчина, с черными, слипшимися от пота волосами остановился в нерешительности с двумя чемоданами на платформе № 5.
С этой минуты он встал перед выбором, перед необходимостью принять ряд решений, которые ему предстояло взвесить, чтобы поступить как надлежит порядочному человеку, ибо Кальмар всю жизнь поступал как порядочный человек, чем даже немного гордился.
В Венеции в предотъездной суматохе, от которой в памяти его сохранился лишь образ дочери в красном купальном костюме со стаканчиком мороженого в руке, он смутно почувствовал, что сидевший рядом с ним человек пристально осматривает его с ног до головы. Кальмар еще заметил тогда, что неизвестный читал газету на каком-то славянском языке.
Исподволь, самыми безобидными вопросами этот человек выудил у него подробные сведения о его жизни, родственниках, работе, которые Кальмар давал ему с такой поразительной готовностью, что даже сам немного растерялся.
Почему незнакомец произвел на него впечатление человека необычного? В его внешности не было ничего примечательного, если не считать его удивительного спокойствия да глаз, которые будто ничего не замечали, а на самом деле видели все.
Кальмар тогда еще подумал: «Этому палец в рот не клади!»
Так же думал он и о своем патроне, бывшем владельце скобяной лавки на авеню Нейн, который стал крупным промышленником. А Кальмар, хотя и не считал себя слабохарактерным, невольно завидовал людям сильным, тем, кто ни в ком не нуждается, не следует общепринятым правилам, не улыбается с готовностью, когда с ним заговаривают, и при любых обстоятельствах остается самим собой, не беспокоясь о том, что думают на этот счет окружающие.
Разве, к примеру, его патрон испытывал потребность считать себя порядочным человеком? Разве его попутчик старался произвести впечатление порядочного человека?
Главное, что волновало Кальмара в связи с этим типом: следует ли сообщить кому-либо о его исчезновении — начальнику вокзала или полицейскому комиссару?
Но ведь Кальмар уже сказал о нем, правда, вскользь, полицейскому, проверявшему паспорта в Бриге. Не исключено, что незнакомец, переместившись в какое-нибудь дальнее купе, сошел именно в Бриге, и, смешавшись с толпой, вышел из вокзала.
В любом случае — зачем Кальмару вмешиваться в это дело? Да, но ведь незнакомец возложил на него миссию. Но к чему такие громкие слова — простое поручение, которое мог выполнить кто угодно вместо него. У Кальмара в кармане лежал ключ от ящика-автомата, где хранится чемоданчик, несколько мелких монет и десять швейцарских франков на такси.
Наконец, он спустился в туннель, где, как и в Бриге, продавали шоколад, потом поднялся на первую платформу. У него было много времени. Сначала он направился в камеру хранения, чтобы сдать свои чемоданы, где ему пришлось простоять несколько минут в очереди.
Автоматы для хранения багажа находились напротив. На каждом был номер. Когда Кальмар отыскал 155-й, выяснилось, что за хранение причитается всего полтора франка.
Кальмар еще ничего не знал и ни о чем не догадывался. Тем не менее в его поведении и в том, что он озирался по сторонам, уже чувствовался какой-то страх, словно он совершал поступок, не то что предосудительный, но в какой-то мере сомнительный. А ведь это вовсе не он оставил на хранение чемоданчик.
Прочитав правила, Кальмар узнал, что за сутки хранения взимается тридцать сантимов. Следовательно, чемоданчик был оставлен здесь пять дней тому назад.
При каких обстоятельствах и каким путем ключ попал к неизвестному, который еще накануне вечером находился в Триесте или в Белграде?
Кальмару казалось, что, вставляя ключ в замочную скважину, он становится как бы сообщником незнакомца. Но сообщником в чем?
Он опустил в щель автомата франк, затем пятьдесят сантимов, повернул ключ и, убедившись, что никто не обращает на него внимания, вынул коричневый небольшой чемоданчик, скорее даже не чемоданчик, а портфель, размером примерно сорок на двадцать пять — тридцать сантиметров, толщиной сантиметров пятнадцать.
Несколько минут спустя Кальмар вышел из вокзала и сел в первое подвернувшееся такси. Мимо шагали, словно сошедшие с цветных открыток, рослые парни в шортах, грубых башмаках, подбитых гвоздями, и в маленьких зеленых шапочках. У всех за спиной висели зеленоватые рюкзаки. Острый запах мужского пота ударил Кальмару в нос, будто мимо прошла рота солдат, возвращавшихся с маневров.
Он достал из бумажника листок, который вручил ему попутчик и на который он еще не удосужился взглянуть.
«Арлетта Штауб, улица Бюньон, 24».
— Улица Бюньон, двадцать четыре, пожалуйста. Мне говорили, что это минут пять езды.
— Даже меньше, но не в воскресенье!
Кальмар совсем забыл, что это воскресный день, и лишь сейчас увидел, что все дороги в городе забиты машинами, а панели безлюдны.
Такси двинулось в гору, покружило, снова двинулось в гору — казалось, вся Лозанна построена на крутых склонах. Кальмар увидел большие здания — кантональная больница. У всех окон, на всех балконах стояли больные и медицинские сестры.
Он и не заметил, как такси замедлило ход.
— Приехали.
Напротив больницы — дома современного типа, все квартиры с балконами. Такси встало перед баром — несколько круглых столиков под светло-зеленым тентом.
— Подождите меня, я на несколько минут.
Шофер промолчал.
Кальмаром владело какое-то странное чувство виновности. Но разве было что-нибудь дурное, запретное в том, что он привез чемоданчик по адресу, нацарапанному незнакомцем на листке записной книжки?
Почему же ему хотелось остаться незамеченным и почему он подумал, не привлек ли внимание людей, сидевших в баре, его кремовый итальянского покроя костюм?
Кальмар ожидал, что здесь, как и в Париже, вход оберегает привратник. Но вместо привратницкой увидел почтовые ящики, украшенные визитными карточками владельцев или написанными от руки фамилиями. Ящики висели друг над другом в четыре ряда. Очевидно, по количеству этажей, Имя Арлетты Штауб значилось под номером 37 в третьем ряду.
Кальмар вошел в лифт, доставивший его на площадку перед довольно длинным коридором. На всех дверях были визитные карточки или надписи. И в каждой двери — круглый, величиной с пуговицу, стеклянный глазок, позволявший хозяину, не открывая двери, увидеть посетителя. Номер 37 — последняя дверь в конце коридора. Кальмар позвонил и вдруг весь покрылся . потом, словно в самое жаркое время лета. Его охватила беспричинная паника, и захотелось как можно скорее покончить со всем этим.
Может быть, вот сейчас кто-то разглядывает его в стеклянный глазок, вмонтированный в дверь из красного или палисандрового дерева?
Теряя терпение, Кальмар снова позвонил и прислушался. Никто не спешил открыть ему, за дверью царила тишина. Он машинально нажал на ручку.
Дверь подалась без всякого усилия с его стороны. Он шагнул в переднюю.
— Есть тут кто-нибудь? Мадемуазель Штауб дома?
Прямо против входа висел бежевый плащ, налево открытая дверь вела в залитую солнцем гостиную. Дверь на балкон была тоже широко открыта, и ветер вздувал занавеску — совсем как в поезде из Венеции.
— Алло! Есть кто дома?
Он глупо повторил:
— Никого нет?
Ему захотелось поставить чемоданчик на пол, выйти из квартиры, захлопнуть дверь и уехать на вокзал. Он так и собирался поступить, как вдруг возле светло-голубого дивана заметил туфли, две ноги, розовую комбинацию и, наконец, затылок с рыжеватыми локонами. На голубом, более темном, чем диван, ковре, вытянувшись во всю длину, лежала женщина. Одна рука у нее была вытянута вперед, другая, словно вывихнутая, подвернута под туловище.
